Где цветет чистодуш?

По ту сторону прилавка стояла и смотрела на меня… Незабудка!

От удивления и радости торопливее, почувствовал, застучало сердце. “Быть может, это во сне? Возможно ли такое чудо?” – все не верилось.

Большие голубые глаза, красноватые, чуть припухлые губы, прямой короткий нос… все-все ее, Незабудкины. Ее же ямки на щеках. Только у нее в нашем селе были такие русые волосы и накинутые на грудь толстые косы.

Передо мной стояла давно ушедшая в прошлое моя пора цветения. Смотрела на меня с недоуменьем та, с которой когда-то слушали предрассветные песни-признанья соловья, мечтали о будущем, целовались. Бывает же так похожи!

Отвёл взгляд от юной цветочницы, пока та не смутилась.

“Сон это эли явь?” – все сомневался.

– Вот этот пучочек мне, э-этот, – наконец-то пришел в себя и обратился, чуть заикаясь, к продавщице. Денег протянул в два раза больше, чем указано у неё на ценнике.

Моя Незабудка, круглолицая хозяйка, пожав плечами, уставилась на меня. “Зачем столько?” – выражал её взор. “Надо”, – сказал про себя и слегка оттолкнул руку со сдачей. “Вот эту”, – напомнил девушке, указав пальцем на нужную мне баночку.

На прощанье взглянул в глаза продавщицы и подумал: “Какие они голубые, какие глубокие! Омут…” Повернулся, приложил-прижал к груди бесценную покупку и направился в сторону ворот.

Непризнанная красота

Опускаясь с пятого этажа, я невольно останавливался почти на каждой лестничной площадке и любовался видами за окном. Меня удивляло то, что самые непритязательные картины, созданные природой, всегда полны красоты, смысла и гармонии.

Перед домом укрытая желто-цветастым ковром луговая полянка. Ее окаймляют готовые брызнуть цветками и дурманящим запахом сиреневые кусты. В тени их – деревянная, покрашенная в зеленое скамейка. Она словно бы приглашает присесть и послушать, о чем шепчутся ветви.

Я спустился во двор и вышел на полянку. От золотистого сияния цветущего одуванчика на ней рябит в глазах. И где он только не цветет! По обочинам дорог, на газонах, на пустырях… Всюду-всюду лучатся его солнечные глаза! А не они ли символ вечной красоты? Недаром же сказано мудрецом: “Сила побеждает силу, красота побеждает всех”.

Глядя на это желтое буйство, я вдруг подумал: немало сложено песен о калине, ромашке, ландыше, грустны и мелодичны слова “Незабудки”, вспомнили песнетворцы даже о далеком дурнопахнущем багульнике, а вот об… одуванчике… Нет, не балуют его вниманием ни композиторы, ни поэты. А жаль!

Божественным, как величают ландыш, одуванчик, быть может, и не назовешь. Но зато сколько солнечного огня в нем! И если вдруг в мае повеет севером, нагнись, протяни ему ладони и почувствуешь тепло, которое дарит он, не требуя взамен ничего, кроме внимания. И на душе, уверяю, станет легче.

Но у всех самые-самые важные, как каждый считает, дела-заботы, все спешат и проходят мимо. До одуванчика ли? Не хотят, сдаётся, многие-многие разучились видеть и сердцем почувствовать искрящую вокруг красоту.

Первоцвет

Виновата во всем была Медуница.

Это она затеяла переполох. Не успела глаза открыть, синие, как мартовское небо, тут же затрезвонила на весь весенний лес.

– Чур, я первая, я первая!

– Как первая? – подала голос плотная Хохлатка из-под куста жимолости и закудахтала, как ее тезка – ряба. – Я раньше тебя расцвела! Вот так-то! Вот так-то! Значит, я и есть цвет-первоцвет.

– Ишь ты какая… Тоже мне нашлась! – не собиралась уступать Медуница.

– А чего нашлась, чего нашлась-то? – наседала Хохлатка, повышая голос.

Услышала о споре Сон-трава. Она скорехонько, без колготни, проткнула над собой, как шилом, дерновое покрывало и выглянула на белый свет. Осмотрелась, затем украдкой вздохнула и, не долго думая, надела модную шляпку. Да такой стала франтихой – и не узнать!

– Не галдите зря, подруженьки. Не шумите напрасно. …Извините, пожалуйста, я опоздала, правда, чуть-чуть. С кем не бывает?! А теперь гляньте сюда. У кого видели еще такую шляпку? Уверена – ни у кого! Такую не встретишь во всем царстве-государстве. Всем цветам я цветок. Так что первоцвет – это я!

Медуница и Хохлатка были прямо-таки шокированы таким вероломством и не нашли сразу что сказать.

– Безобразие! – вступила тут в спор, перебив Сон-траву, грубоватая характером Примула, по отчеству Лекарственная. – Как ты смеешь, какое право, голубушка, имеешь так говорить! Вот мой паспорт! Вот! Видишь? Тут черным по белому расписано: Пер-во-цве-то-ва. Теперь-то ясно? Да ну вас всех! Я – первоцвет. Знайте!

– Да? Простите, гражданочка Пер-во-цве-то-ва. Вы на перинах нежились, сладкие сны по зорьке досматривали, а я… Я трудилась, – не выдержала, начала спорить обычно молчаливая Звездчатка, – успела по всем лесам-лесочкам звездочки разбросать. Проспали свое, а теперь всем паспорт под нос суёте. Не верю я печатям. Меня и так многие зовут Первоцветом! Так что…

– Эх вы, “первоцветы”, – неожиданно заглушил базарный переполох густой бас Копытня, со странной фамилией Европейский, – нашли о чем суесловить. Заглянули б, кумушки, прежде в школьный учебник. Сами не кумекаете, о чем трезвоните. Сроду здесь у нас, дабы вам знать, не водились они, первоцветы-то. Знать бы пора, пустомели.

– Как не водились? Это о чем вы? А я? – возмутилась интеллигентная Звездчатка. – А я?

– А я? – напомнила о себе Медуница, зачинщица тяжбы.

– А я?

– А я? – посыпалось с разных сторон.

– Ха-ха-ха… – захохотал с издевкой Копытень. – Ну и ну-у, ну и ну-у, первоцветы называются! Уморили, ой, уморили меня. Да они же, первоцветы, только на юге растут, в горах. За тридевять земель отсюда. А вы? Забыли, начисто забыли, кумушки, ботанику. Иванушка Дурачок лучше вас знал! Ей-богу.

Замолчали. Опустили головки. Или от стыда, или же от обиды.

Тягостное молчание прервала чопорно-важная Чина Лесная. Подошла позже всех. Разве она позволит себе выйти в люди ляпухой неопрятной? На этот раз она заявилась вся в изумрудном, увитая с ног до головы гирляндами бело-розовых цветков.

– Слушайте, что вам говорят! – махнула Чина в сторону Копытня. – Я лично не пекусь о кресле Первоцвета. Я хлопочу, собственно, об одной моей приятельнице. …Медуницу имею в виду. О ней забочусь. Она, я скажу, самая-самая расторопная. И зеленеть начинает раньше всех, и цвести. Вот ей и надо присвоить титул Первоцвета. Вот и весь сказ.

Желающие занять почетное место Первоцвета судили-рядили до хрипоты. Только толк какой?

Молчали скромные, в блестках молодых листочков, березы, вековые липы, дуб…

“Пусть себе разбираются”, – выражали их молчание и настороженность.

Когда галдеж вспыхнул с новой силой, услышал его лесник. Как раз в это время он совершал свой каждодневный обход. “Что за ералаш? Что за ярмарка на весь достопочтенный лес?” – удивился страж леса и решил заглянуть на полянку.

– О чем это вы, красавицы мои лесные? Что не поделили, любушки-голубушки? – выйдя из-за кустов орешника, обратился он к шумливой публике веселым бодрым голосом.

Полянка словно онемела.

– Да вот, – первая осмелилась нарушить паузу раздраженная Примула Первоцветова, – не знаем, не решим никак – кто же первая из нас просыпается по весне. По фамилии-то – я. А вот народ не соглашается.

Она опять стала показывать свой паспорт в ярко-желтой обложке; показала и леснику.

Хозяин леса мельком взглянул на первую страничку, многозначительно, с лукавинкой улыбнулся и, ничего не сказав, вернул его. Немного погодя провел ладонью по щекам, будто вытирая пот, и с расстановкой вымолвил:

– А знаете, кто первой оживает по весне?

– Кто?

– Кто?

– Кто? – раздались голоса с разных сторон, будто колокольчиковый перезвон.