В ту же секунду в комнате вспыхнул тусклый свет. Старинный светильник, лишь отчасти освещал комнату, оставляя углы и противоположную стену во мраке. Первое, на что наткнулся его взгляд, когда глаза привыкли к свету, это огромные стеллажи из тёмного дерева набитые таким количеством книг, которое он видел, должно быть, только в библиотеках. Но эти, несомненно, были очень ценными – в дорогих переплётах, расставленные в определённом порядке и цветовой гамме. В углу – массивный, деревянный стол в форме полукруга, фасад украшала искусная резьба. Вся мебель была из прошлых столетий, как и тёмные деревянные панели, доходившие до середины стен. Тяжёлые шторы преграждали путь естественному источнику света.
Единственными лишними деталями здесь был белоснежный, медицинский аппарат с мигающими лампочками и узкая металлическая кровать. Этим чужакам было здесь не место. На этой самой кровати, обложенный со всех сторон подушками, полулежал сам хозяин дома.
То, что когда-то было сильным, здоровым мужчиной, превратилось в высохшую мумию с обтянутым кожей скелетом. Голова старика, казавшаяся неестественно большой на тонкой шее, была абсолютно лысой и вспухшей от вен, плечи и руки, скрытые под больничным халатом, были слишком худыми, а длинные, скрюченные пальцы на концах имели шарообразную форму. Этими пальцами старик то и дело прижимал к лицу прозрачную, кислородную маску, трубка, которой, словно змея тянулась куда-то вниз. Больной тяжело дышал, с каким-то свистящим звуком и хрипом, вырывающимся откуда-то из нутра грудной клетки. Нижняя часть тела было скрыта одеялом.
– Насмотрелись? Или ещё полюбуетесь? – со злой усмешкой спросил старик, убирая маску в сторону.
Голос его был настолько хриплым, что сразу всплывали ассоциации со скрипом старых половиц. Некоторые слова вообще с трудом удавалось разобрать.
От звука этого голоса он вздрогнул и очнулся от шока, в котором пребывал последние секунд двадцать. Сделав шаг, он протянул руку в приветствии.
– Извините. Мы не знакомы. Моё имя… – гость не успел договорить, старик тут же поднял свою тощую руку и вяло отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
– Мне наплевать на ваше, чёртово, имя. Знаете, зачем вы здесь? – спросил он, переходя сразу к делу.
– Нет. Ваши люди ничего мне не объяснили.
– Вы молоды… – думая о чём-то своём, протянул старик. – Сколько вам лет?
– А это имеет какое-то отношение к моему визиту сюда?
– Хочу быть уверен в том, что вы именно тот, о ком мне рассказывали. Своим нынешним положением и этим местом вы обязаны мне. Не забывайте об этом! И надеюсь, вы в состоянии справиться со своей задачей?
– Справиться с чем?
– С той ролью, которая вам отведена.
Его начало раздражать то, что этот маразматик говорил намёками. Судя по тому, что он видел, хозяин комнаты явно был не в себе и не мог здраво мыслить. Такие люди были опасны. И что за идеи могли возникнуть в воспалённом мозгу старика, он и представить себе не мог. Но едва взглянув на количество лекарств, стоящих на прикроватном столике, понял, почему тот так медлителен. Как наркоман после долгожданной дозы.
– Поверьте, я сделаю всё, что в моих силах, – спокойно ответил гость.
– У вас всё равно нет выбора, – проворчал недовольно хозяин и тут же зашёлся в сильном приступе кашля.
Его совершенно лысая голова тут же покрывалась паутиной из вздувшихся синих вен, проступающих сквозь тонкую, словно пергамент кожу.
Выждав, пока больной снова сможет принимать участие в разговоре, гость спросил:
– Я могу вам как-нибудь помочь?
– Обойдусь, – отмахнулся тот. – Как видите я почти мертвец. У меня рак! Я и так прожил гораздо дольше, чем мне предписывали эти «ветеринары», – словно что-то горькое, выплюнул он последнее слово. – Представляете ли вы, каково это знать, что жить осталось считанные дни? Но самое ужасное, это когда ты проживаешь ещё день и ещё… Словно в насмешку. Знаете ли вы, сколько человек ежегодно умирает от рака?
– Нет.
– Восемь миллионов! Представьте эту цифру. Эту толпу! И если бы среди них были такие, как я, было бы не так горько. Но рак не щадит никого, даже детей.
– Это ужасно.
– Да уж. Но сейчас не об этом. В последнее время меня одолевают разные мысли, касательно того, подвёл ли я черту под всеми своими делами, исправил ли ошибки, которые можно было исправить, – он замолчал, давая себе возможность сделать глоток кислорода из маски. – Я за свою долгую жизнь успел натворить всякого, и не хотелось бы мне уходить с таким грузом. А вы у нас, вроде, как раз и занимаетесь тем, что выслушиваете таких, как я грешников? – и он, наклонив голову чуть в бок, взглянул на гостя с мелькнувшим в мутных глазах любопытством.
Ему вдруг показалось, что старик увидел ещё что-то, но это длилось всего лишь мгновение.
«Будто энтомолог с лупой любуется на нового жука или бабочку из своей не живой коллекции, нанизанную на булавку» – пришло ему тут же в голову.
За прожитые годы он такого узнал о том, что твориться в черных душах людей, что сомневался, что этот измождённый болезнью человек, сможет его удивить.
– Это мой долг выслушать вас, тем самым облегчить вашу душу.
– Насколько я помню, вы в нашем приходе недавно? – сощурился старик.
– Около года.
– Я не слишком хорошо знал вашего предшественника. Хотя ничего удивительного с моей-то верой в церковь и Бога.
– Когда я приехал, люди разное болтали…
– Вы про то, как он умер? Да уж смерть жуткая. Каждому из нас суждено пройти через что-то подобное. Рак – это ведь тоже своего рода зверь.
Его тонкие, иссохшие губы, словно трещина разделили лицо. В комнате повисла тишина. Каждый думал о своём. Старик заговорил первым, взгляд его был направлен куда-то в сторону.
– Неужели люди, правда, верят в то, что если они поведают о своих грехах, им станет легче?
– Не мне они изливают душу, через меня они общаются с Богом. Может, и вы для себя получите столь желанное искупление?
– Да бросьте! – и вновь тот был сражён новым приступом каркающего кашля.
– Давно уже доказано, что мы с вами даже и не от обезьян произошли и старик Дарвин ошибался в своих теориях, а вы мне… – и он махнул анорексичной, серой, на фоне пигментных бляшек, рукой.
– Я никого, и уж тем более вас, в вашем почтенном возрасте, не принуждаю к вере. Думаю, если это не удалось сделать до меня, то и не мне пытаться. Это ваш выбор. Кто-то хочет верить и верит, и живёт в гармонии с собой и миром, а кто-то… Вы что желаете для своей души?
– Умереть спокойно и не испытывать терзания, что не исправил того, что можно было исправить, – с вызовом произнёс старик.
Гость кивнул, наконец, понимая, что их разговор затянется надолго. Старик говорил медленно и делал долгие паузы, чтобы перевести дух и вдохнуть кислород из маски.
– В любом случае вы пригласили меня сюда, чтобы я выслушал вас.
– И наш разговор останется в этом доме и этой комнате? Даже, если вы услышите такое, от чего придёте в ужас?
– Да, конечно.
– А знаете, я ведь уже очень давно никому не доверяю. Люди бывают очень коварны. И уж тем более я никогда и никому не изливал душу. Моё молчание не раз спасало мне жизнь. Но вот пришло и моё время. Каждый человек способен на такое, с чем потом ему приходиться жить всю жизнь в немыслимых терзаниях. Все мы способны либо на хорошие дела, либо на плохие. Золотой середины нет. Только вот, как узнать, где какие? Если кто-то совершает что-то хорошее во благо себе, то он вполне вероятно, тем самым причиняет вред кому-то? Может быть, и не осознано, но выбор-то у него не велик? И наоборот. Это своего рода равновесие вселенной. Если человек что-то берёт, то тут же вселенная готова что-то отнять.
– Можно совершать благие дела и для других и для себя?
– Да бросьте вы! – отмахнулся старик. – Я сказал: одно из двух! Перед каждым встаёт такой выбор, и он должен решить, что делать, потому что от этого зависит вся его дальнейшая судьба. И вот я – почти мертвец, лежу и думаю: А все ли мои скверные поступки, совершённые за почти вековую жизнь, были такими уж плохими? Ведь я делал их себе во благо. И как вы или ваш Бог будете оценивать их?
– Я не берусь судить. Если вы хотите, чтобы ваши прошлые дела были подвержены критике, то вы обратились не по адресу. Я выслушаю вас, но поверьте, вы не услышите от меня ни слова упрёка, если сами не пожелаете услышать моё мнение.
– Да уж, а способны ли вы, вместе со мной похоронить мою исповедь?