В Италию. К себе

И тут он сделал то, чего я никак не ожидала.

Давид подошел и обнял меня.

Меня еще колотила нервная дрожь от той несправедливости, что существует в мире, но… он обнимал меня. И это произошло так внезапно, что я успела лишь ощутить себя нырнувшей в свой сон. Кожа моей щеки чувствовала тепло рукава и колючие шерстинки, его запах, который неслышно окутывая все вокруг, теперь затопил меня как цунами.

– Успокойся, – сказал он. – Нет ничего невозможного.

Поверила ли я ему в этот момент? Может, и нет, но мне нравилось невольно подчиняться ему. Его рука легко провела по моим волосам, и он выпустил меня из объятий, вернув возможность снова дышать. У них другой порог близости между людьми. Обнимаются, целуются при встрече, касаются друг друга гораздо чаще, чем мы. Чем я, которую никто вот так не обнимал и не держал за руку. Они другие, открытые, уверенные, спокойные. Мне стало стыдно за свою вспышку и за то, что я рассказала больше, чем надо было.

– Извини, – сказала я ему, боясь увидеть в его глазах разочарование. Но нет, он смотрел так же, как минуту назад, улыбаясь немного снисходительной улыбкой, будто все знает про меня, даже больше, чем я сама.

В отель он отправил меня на такси. Усадив меня, наклонился к водителю и что-то ему быстро проговорил. Все же я за ними еще не успевала, чтобы понимать язык на такой скорости по меньшей мере нужно тут прожить лет так -дцать… Отдал таксисту деньги. Я возмущенно заерзала на сиденье, дождалась, пока он посмотрит на меня, и покачала головой, укоряя и не зная, как это ему объяснить, просто сказала:

– Давид!

Он улыбнулся и прижал ладонь к стеклу. Я дотронулась до его руки своей. Этот жест, столько раз виденный в самых разных фильмах… Пришлось улыбнуться и смотреть в след, пока машина не повернула за угол.

Через два дня, которые я провела над переводом, и в которые мы не встречались с Давидом, но несколько раз обменивались парой фраз по телефону, мой договор был готов. Адвокат Давида переписал его почти полностью, включив в него отдельным пунктом оплату работы и последующие проценты от продаж издания в русском варианте. Противиться мне, как не хотелось, не имело смысла, я спасовала, лишь увидев его, адвоката, вернее, ее. Это оказалась женщина. Крашеная в блондинку породистая итальянка. Молодая. Лет за сорок. Вся в огромных золотых украшениях. В костюме от какого-нибудь итальянского дизайнера. Вся в черном. Красная помада. Портфель. И очки в золотой оправе, которые она нацепила на нос, лишь только на столе появились бумаги.

Сделка совершилась в лучших традициях кино. Я ощущала себя, словно в кино, это правда. И теперь было понятно то мое ощущение нереального мира, что сопровождало меня в Венеции. Эти люди, что окружали меня сейчас, тоже были персонажами кино. А я попала в кадр совершенно случайно.

Синьор Фаббри казался внешне спокойным, но чувствовалось его неприязненное отношение ко мне, к Давиду, к адвокатессе. Быстро забрав подписанные документы, он распрощался и поспешно вышел на улицу. Там поймал такси и уехал, думаю, из моей жизни навсегда. Все, что нас теперь будет связывать, это электронная почта.

Адвокатесса подавляла меня своим присутствием. Необъяснимо почему, но рядом с такой женщиной я чувствовала себя маленькой, нескладной школьницей, одетой не так, причесанной не так, сидящей не так, говорящей не так. Хотя, говорить мне вообще не пришлось. Она заняла собой все пространство. Ее руки беспрестанно касались Давида, для нее не существовал тот порог отчуждения, что врос в нас корнями. Я видела ее копну волос у него на плече. И когда она с ним прощалась, целовала так, что сомнений быть не могло: они или в отношениях, или состояли в них. «Еще одна счастливица», сделала я про себя вывод, глядя, как она удаляется по улице. Что ж… верно, и мне пора. Я подняла глаза на Давида.

– Спасибо. Не надо было это делать.

Он курил. Спокойно, не двинув ни одним мускулом, произнес:

– Но теперь ты сможешь приезжать сюда, когда захочешь.

У границы

Мы стоим на одном из знаменитых холмов и смотрим вдаль. Сейчас, уже через несколько минут, должен начаться закат. Тот самый, римский закат. Об этой минуте, могу признаться, я думала. Представляла ее себе, так как это делают художники. И поймала себя на мысли, что все точно так, как рисовало воображение. Высота почти птичьего полета, внизу как на ладони или на дне чаши, древний город, впереди спины холмов, усеянные черными силуэтами деревьев. И небо. Оранжевое как свет костра. Солнце. Такое огромное, что кажется нереальным. Справа я больше ощущаю, нежели вижу его – Давид. Его присутствие делает вполне завершенной композицию этой картины нереального, волшебного мира.

– Восхитительно… прекрасно…, – шепчу я.

Со ставшими в миг черными на красном холмов перевожу взгляд на засверкавшие шпили колоколен, на храмы, на дворцы, в окнах которых вспыхнул пожар, на Давида, как кульминацию и воплощение красоты Рима. Он смотрит на меня. Я на него. Так рассматривают экспонаты в музеях, подолгу стоя перед ними, вглядываясь в малейшую черточку, в мельчайшую деталь, восхищаясь ее красотой и силясь понять секрет ее создания, ее существования в мире. Я не стесняюсь сейчас вот так разглядывать его, потому что я воспринимаю его не как человека, а как произведение искусства. Замечаю его невольное смущение. Первый раз за все время. Это заставляет меня улыбнуться.

– Ты очень красивый.

О! Как он растерялся! Наклоняет голову, пряча лицо, так, что передо мной лишь кудри волос, совсем седые. Поднимает лицо, улыбается.

– Я старый.

– Старый… – подхватываю я это слово, пытаясь связать его с тем чудом, что стоит сейчас рядом, в лучах апельсинового солнца, и качаю головой, – нет. Нет!

Он делает шаг ко мне, я замираю, он слишком близко, чтобы продолжать дышать. Его рука проводит по моей щеке и остается там.

– Это ты, очень красивая. Такая красивая…

Нахожу в себе достаточно отваги, чтобы решиться и посмотреть ему в глаза, и, увидев, наконец, их так близко, чувствую, что упаду. Та сладкая пелена, что окутывала мир вокруг, теперь оплела меня. Я перестала чувствовать свои ноги, и каким-то инстинктивным движением подняла руки, чтобы ухватиться за его плечи. Но его руки не позволили бы мне упасть, я была крепко прижата к тому, что было Давидом. Я ощущала его вокруг себя, а себя заключенной в нем, как в мире. Мои глаза ничего не видели, а уши наполнял шум тысячи морей.

Все произошло слишком быстро, чтобы что-то понять.

Сидя с поджатыми к подбородку коленями, в темном номере отеля, я честным образом пыталась осознать то, что произошло. Уже на рассвете с сожалением подумала, что все, что было, это лишь глупый, романтический вечер. Я – всего-навсего очередная влюбленная в него дура. А он всего-навсего истинный итальянец. Который не преминул воспользоваться ситуацией и позабавился немного, хотя, возможно, для такого, как он, уж на самом деле немного.

Что поделать… большего не могло быть со мной, я следую своему собственному сценарию. Уже давно. Практически всю долгую-долгую жизнь. Возможно, он скучен, возможно, не совсем счастливый, но он мой. И никто и никогда не может его изменить. С этим я устало провалилась в сон.

Телефон надрывался, играя простую, навязчивую мелодию. Я открывала дверь, возвращаясь с завтрака, и слышала этот неутихающий звонок. Боясь побеспокоить им соседей, я в спешке пыталась отворить дверь ключом. Руки не слушались, а телефон не унимался, как безумный. И пока я входила в дверь, и пока я шла через весь номер, и пока я брала его в руки, он оглушающее орал свою мелодию.

– Pronto, – говорю я, с дрожащими ногами опускаясь на диван.

Его я почувствовала сразу, как услышала истошный голос мобильника из номера – Давид. Спрашивает или скорее утверждает: «Мы встретимся сегодня…». «Я не знаю, – отвечаю, подбирая под себя ледяные ступни, – я хочу заняться книгой». «Занимайся. Но мы увидимся сегодня?». Его реплики не кажутся уж очень-то вежливыми, он прет как таран. И это совершенно естественно вызывает во мне сопротивление. «Не знаю». Слушаю молчание в трубке. Сглатываю нервный комок. Собираюсь согласиться и слышу: «Ладно. Пока». Ух… как нехорошо.

День проходит в работе, в ней всегда я нахожу утешение и приют от всяческих неприятностей. К вечеру чувствую необходимость в кофе. Выползаю на улицу, нахожу первый попавшийся бар, жадно пью «lungo caff?», потом еще один. Прихожу в себя и вновь обретаю возможность рассуждать.

Я испугалась. Не в первый раз, поэтому прощаю себя. Чего? Не знаю. Я патологически труслива, вот и все. Я боюсь всего, что нарушает привычный ход вещей или заставляет меня столкнуться с чем-то новым, неизвестным. Давид оказался таким новым. То, что он заставил почувствовать меня, оказалось настолько новым, что неизбежно повергло меня в панику. Но он не знает этого, поэтому должно быть страшно обижен. И мне от этой мысли очень плохо, просто ужасно плохо на душе.

Хочется позвонить ему, но это желание длится секунду. Уже в следующий миг я думаю, что все идет, как надо. Все правильно. Все складывается так, как иначе не может быть. Пройдет пара дней, я соберу чемодан, поеду в аэропорт, три часа и я дома.

Отчего эта мысль не радует? Дома… не секрет, что здесь я чувствую себя как дома, уже с первого приезда. О своем настоящем доме говорить не могу, потому что его просто нет, нет, я не преувеличиваю: это произошло благодаря очередному (по-моему, второму в нашей стране) кризису.

Большую часть жизни я ощущала себя заводной куклой, которая ходит на службу, в магазин или на редкий шопинг. Когда-то, лет десять назад было больно от этой мысли, теперь нет. Привыкла, притупилось. Организм включил защиту, хотя я всячески настраивала его на разрушение. Писательство – вот верный способ уйти в нереальность. Жить. И эта жизнь, выдуманная мною, в миллионы раз реальней той, которую проживает мой организм, моя оболочка. Душа – это сейчас единственное живое во мне.

Пара дней, и все будет как прежде. И нет нужды вносить поправки в привычный ход вещей. Зачем?

Лежа в кровати, смотрю на телефон. Он молчит. Хватит ли мне сил безболезненно перевернуть и эту страницу жизни? Безболезненно вряд ли. Поворачиваюсь на бок и готовлюсь встретить очередной приступ черной меланхолии. Выключаю свет, механически замечая на часах – первый час ночи. Голова касается подушки, и в этот момент все мое тело передергивает, как будто через него пропустили тысячу ампер, – звонок телефона. Я вижу его мерцающий экран в темноте, протягиваю руку, беру так, словно он раскален, и я боюсь обжечься. Страх возвращается, панический до кошмарного спазма в горле. Я смотрю на экран, он продолжает орать, наверное, на весь этаж. Лишь желание остановить это заставляет меня нажать кнопку.

– Доброй ночи, – говорит Давид.

В итальянском это звучит довольно уместно, жаль, перевести это так, чтобы передавало смысл, нельзя.

– Доброй ночи, – отвечаю я, садясь в постели.

Давид молчит. И я не знаю, чем заполнить эту пустоту. Сердце выскакивает из груди.

– Что ты сегодня делала? – спрашивает он голосом, кажущимся мне сейчас низким для него.

Подбираю слова: ? Работала.

– Целый день?

– Да. Вечером была в баре, чтобы выпить кофе.

– Почему не позвонила мне, я бы приехал.

– Я хотела тебе позвонить, – не вру я.