Я зашла. В квартире было темно, но на кухне горел свет. Значит, она дома. Мне не хотелось идти туда, так что скинув обувь, я направилась прямиком в зал, который находился в другой стороне от кухни. Дойдя до зала, не стала включать свет и просто плюхнулась в верхней одежде на диван и достала из ушей наушники, которые все это время по дороге от школы до дома играли что-то из американского рока 70-ых годов прошлого века.
Хм, какой-то шум и возня на кухне. И два голоса. Два голоса. Я удивилась и одновременно напряглась – она никогда никого к себе не приводила, потому что с первого дня посчитала нужным уведомить меня о том, что у нее нету друзей и ей никто не нужен кроме любимого человека. Даже родители. Вот так категорично и бескомпромиссно.
Стараясь не создавать шума, мои ноги понесли меня к закрытым дверям (очевидно, что они были закрыты, иначе бы она и еще один человек услышали звук ключа в замочной скважине, звук открывающейся двери и мои шаги).
Дверь на кухню зеркальная – со стороны прихожей видно все, что происходит в кухне, но зато изнутри вы видите только зеркало (как бы помогает меньше есть, думали мы, когда эту самую дверь заказывали в счет аренды за квартиру).
Я открыла глаза (все это время они были закрыты, а мое сердце слишком громко стучало).
Она. И рядом с ней стоял он. Черт. Этот ублюдок стоял у нас на кухне. В трусах.
Рука уверенно толкнула дверь и вот, я уже стою на пороге, а она и он.. Они даже не шелохнулись.
– И что это за херня? – я кричала, я была очень зла, во мне сто чертей взбунтовались.– Что этот хер делает у нас в квартире? Да еще и в трусах? Переживает расставание с Розой? Или тебя трахает?
– Ты и в правду такая глупая? Кристина говорила мне, что ты бываешь на удивление доверчивой и недальновидной, но я не думал, что под этим она подразумевает способность не замечать очевидных вещей и какую-то детскую наивность, – Дима ухмыльнулся и погладил рукой свой подкаченный пресс.
Она молчала. Кристина молчала и улыбалась.
Я не могла ничего сказать. Слишком много гнева внутри.
Не могла понять, зачем все это. Почему они не испугались, не стали все объяснять, а она не забилась в слезах.
– Я сплю с ним уже полгода. Все смс, которые мне приходили с работы, были от него. Для меня ты была всего лишь соседкой, которая готовила мне и оберегала от невзгод и всегда была дать мне денег на очередную ненужную вещь. За это требовалось немного – пару раз в неделю спать с тобой, – её улыбка заставила меня съёжиться.
Понятно. Только что мне с этим было делать?
Что. Мне. Делать.
– Ты такая жалкая сейчас. По тебе видно, что ты не понимаешь. Не понимаешь, что происходит.
Во мне что-то оборвалось.
Я все еще стояла на пороге. Напротив, у тумбы, что по правую руку, прямо около раковины стояла она. А он стоял напротив, у стола.
Сделала пару шагов за порог, подошла к нему и залепила пощечину. Мои слабые руки не оставили бы даже красного следа, если бы не злость, что внутри меня.
На кухне было накурено. Пахло выпивкой. Той, которую я хотела выпить одна и залить свое горе.
А незачем его заливать.
Он стоял и смотрел мне в глаза. Кристина тоже не двигалась. На их лицах уже нету той праздной улыбки, но и беспокойства я не чувствовала.
Внутри меня закипела ненависть.
Я увидела на столе нож, на котором остались следы плавленого сыра.
Одно мгновение и, схватив его, я развернулась к Кристине и всадила его ей в живот.
Секунды стали годами.
Я не понимала, что происходит.
Он закричал, сорвался с места к ней. Она схватилась за рану и начала скатываться по полке вниз. Не сразу, а в течении секунд десяти.
Я сделала еще один удар в сердце.
Я убегаю.
Он в шоке замешкался и мне хватило времени, чтобы выбежать из квартиры. Из до боли знакомой квартиры.
…Сейчас я иду в толпе людей. Мне хватило буквально три минуты, чтобы вспомнить все то, что произошло за эти три дня. Думала ли я, что когда-нибудь смогу убить человека, которого очень сильно люблю? Нет, никогда. За всю жизнь я не обидела намеренно ни одно живое существо. Говорят, что убийцами рождаются. Надеюсь, что я не была рождена убийцей.
Я сейчас не могу себе найти хоть малейшее оправдание своему поступку. Я даже не могу объяснить, как у меня хватило духу взять нож и проколоть им не говядину или свинину с курицей, а живого человека. Любимого человека.
Загорается красный свет на пешеходном переходе на главном проспекте страны. Вдалеке слышится звук милицейской машины.
Все стоят и ждут зеленого света.
Я не жду.
Мне теперь уже некуда идти, меня ждет расправа.
Выбегаю на середину дороги с закрытыми глазами
и
жду.
Ночь. Я сижу в толпе стоящих людей, непонятно где. Я на остановке. Последнее что помнит моя голова, это то, как бегу на красный свет, в попытках скрыться скорее не от милиции, а от самой себя.
Подъезжает автобус, но никто не идёт к нему, даже не оборачивает головы, будто его и нету. На нем нету таблички с указанием места отправления и прибытия, он безымянный. Мне некуда идти, так что меньше чем за секунду я подрываюсь с места и забегаю в автобус. В нем никого. Я единственный пассажир. Сажусь на последнее сиденье, напротив меня водительское зеркало. В нем отражение симпатичного парня, который мне улыбается. Не получается выдавить из себя ответную радость, поэтому делаю вид, что не заметила.
Я поворачиваю голову вправо и смотрю в запотевшее от теплоты окно. Автобус трогается.
Забота о ближнем
С детства я страдал от одиночества.
Слово «страдал», возможно, слишком гиперболизирует мое мироощущение и заставляет вас думать, что я один из многочисленных нытиков, которые всю жизнь кричат «меня никто не понимает. Я -Д'Артаньян, а все..»
Но на самом деле, во мне всегда было что-то такое, что заставляло людей отстранятся от меня и даже собственный отец за все детство и юность лишь два раза обнял мое пухлое тельце.
Я не знаю, почему все происходило именно так, а не иначе, но мне было очень грустно и частенько приходилось разговаривать с машинкой, которую подарила мне бабушка. Этой игрушке открывалась моя душа и я мог часами рассказывать о том, что видел сегодня в цирке или что ел на обед в школе.
Я как-то сумбурно начал свой рассказ. Меня зовут Дин. С самого детства я был один и все делал опять же один. Иногда мне разрешали выйти пройтись по улочкам совсем старого Нью-Йорка, по не всем известному району что для иностранцев, что для мира в целом, который называется Квинс и имеет три отличительные особенности:
1. Иммигрантов разных мастей в этом районе больше чем в любом другом и лучше по ночам здесь не ходить без пистолета или крепкого с огромной силой, а желательно и кулаками дружка.