Непрекрасная Элена

– Вот ключи, которыми я закрыла вечером приемное. Скажешь, я отдала тебе связку, – я показала ключи, положила на столик. – Ты сейчас…

Двое идут по дорожке к дверям больницы!

Пульс взвился до сотни. Они далеко, но у меня и обычно-то слух хорош, а сейчас – вообще нечто, весь город чую! И еще: я ждала пакости. Юргены не могли оставлять простор для случайностей… или мне чудятся враги за каждым кустом?

Я метнулась в коридор и потащила следом Лоло. Открыла ту самую дверь, которая позволила мне попасть в стационар. Сегодня она – главная в моей жизни. Последний раз смотрю в темный коридор. Такой спокойный… Трясу головой, гоню сомнения. Уже справилась. За шиворот волоку Лоло через порог, шепотом велю ей отсидеться, собраться с силами и ползти вдоль внешней стены коридора, никуда не сворачивая, к приемному покою. Приказываю: добраться домой, незаметно и тихо! И обязательно, строго обязательно, запереть за собой дверь приемного. Что еще? Что не учла?

Я вздрогнула, втиснула ключи в руку Лоло – они выпали, и тогда я бросила их дурехе за пазуху, сорвав со связки нужный. Осталось отодвинуть Лоло поглубже в коридор, запереть дверь и подсунуть ключ под эту самую дверь. И надеяться, что у Лоло хватит ума найти ключ и забрать с собой.

Шептать указания не могу, шаги скрипят уже перед самым крыльцом.

Я метнулась в палату, рывком натянула запачканный халат Лоло, нащупала скальпель и вымазала пальцы в крови. Рухнула на край кровати, обернулась к Матвею. Последний раз вижу его. Так больно. Вдобавок он – улыбался. Наверное, в последний миг из-за потери крови ему стало не больно. Впервые за много дней стало не больно… И он тихо уснул. Хочу так думать. Хочу и буду.

Если бы сейчас я могла умереть и тем вернуть Мая-Матвея, моего лучшего друга… я бы умерла. Но нигде в мире нет торга, допускающего возврат жизни в обмен на любую, сколь угодно огромную, ценность.

Это я убила Матвея. Не своими руками, но так даже хуже. Сутки назад я получила угрозу и ничего не сделала. Даже всерьез думать над ней не стала! Решила, пока Ларкс вне города, ничего не случится. Не поверила, что слова подонка так скоро обретут жуткое… эхо.

Пульс бешеный, воздуха не хватает. Юргены безнаказанно убивают в моем городе! Я бессильна остановить их. Вижу только один способ обезопасить Мари и дедушку. Ненадежный – но, хотя бы такой, он еще есть: Юргены упустили из вида коренное отличие нашего города от их родного.

Скрипнула входная дверь. Просквозил ночной ветерок – и унес мои мысли.

– Лара, вы не спите? В зале совета большой прием, кое-кто попросил за вас, ваш отец не возражает, если… – начал с порога помощник третьего хранителя. Не хочу думать, на чьей он стороне.

Он начал говорить на ходу, и сказанных слов как раз хватило, чтобы миновать коридор, заглянуть в палату… и подавиться продолжением фразы. Я обернулась сразу. Хотела увидеть его первую реакцию – и это был шок. Мне полегчало. Такое выражение лица не подделать.

– Лоло вечером попросила подежурить за неё, – громко сказала я, голос послушался, не сорвался в писк. – Я охотно согласилась.

– Что ты?.. Н-нет… – пролепетал прибывший.

– Маю было очень больно, – сразу продолжила я. – Уцелей у нас кислородные подушки, имело бы смысл поддерживать жизнь. Он много раз просил прекратить эту пытку.

– Элена, ты давно на профилировании, ты еще не врач, но у тебя талант… Ты в группе лучших. Тебе ли не знать, врач не мож… – в помощнике вдруг проснулась говорливость, обычная для наставников. Он начал длинную фразу, будто урок читал. Проглотил окончание, резко смолк. Продолжил иным тоном. – Я не верю вам. Что здесь произошло?

– Я приняла решение. Как видите, я не ушла, исполнив замысел, не попыталась скрыться. Я не намерена прятаться от ответственности за то, что сделала. Я убеждена, что поступила верно.

Он очень долго смотрел на меня. Затем прощупал пульс на остывшем запястье Матвея – точно, как я недавно. Кивнул. Подошел, отобрал у меня скальпель. Налег плечом на стену и уставился в окно, полуотвернувшись.

– Не понимаю. Вы могли сказать, что имел место срыв, аффект… Что пациент сам добрался до скальпеля. Наконец, что всё было ненамеренно… Только я слышал признание. Вы молоды и вряд ли понимаете, чем закончится то, что вы начали прямо теперь своими словами.

– Я понимаю. Я не откажусь ни от одного слова.

– Что ж…

Он не стал договаривать. Вышел в темный коридор, спотыкаясь и шипя, принялся щупать стену, искать дверь. Ночь набросила на город туманную марлю и принялась цедить сыворотку лунного света – по капельке. Помощник хранителя наконец нашел вход в соседнюю комнату, и теперь на ощупь пробовал обнаружить сигнальный свисток.

Я сидела и смотрела на Матвея – воскового, зеленоватого… словно он утоп в лунной сыворотке. Меня бил озноб, но я старалась справиться, я обязана вернуть полноту самоконтроля. Вот только – не получается пока… Безумие накатывает волнами, впитывается в колючий песок души. Сейчас начну хохотать: я тоже утопла! Необратимо. Даже Юргенам не выудить меня из ловушки, даже им не изменить приговора.

Свисток просипел тускло, неуверенно. Окреп, сообщил всем о беде. И скоро от главного здания, где располагаются совет первых лиц Пуша и приемная архива, к нам стали приближаться огни, голоса…

Юрген-старший показался нескоро. Меня успели три раза допросить, сопроводили в приемную архива и там, консилиумом из пяти самых толковых психологов, попытались уличить во лжи и отговорить от глупости. Хором, еще до осмотра, твердили, что у меня аффект. Ну да, пусть диагностируют. С кем связались? Пульс я настроила на шестьдесят, руки у меня теплые, реакции в норме… Интересный такой аффект, похожий на издевательство. По сути так и есть. Откуда им знать, что я могу симулировать почти любые симптомы? Откуда им знать, если я вру с тех пор, как осознала меру своего отличия от окружающих?

Честно признаюсь хотя бы себе, хотя бы молча: хуже всего было получать травмы. Если кто-то из взрослых видел, как я пострадала, синяки и даже открытые раны приходилось восстанавливать перед каждым осмотром. Дней по десять… Я «зеро», мне можно быстро лечиться. Быстро, но не в один же час или день! Я резала и била себя раз за разом. Сперва было тошно и темно в глазах, после лишь противно. Я почти привыкла себя травмировать. Такого поведения требовал мой главный страх. Десять лет он наказывал и дрессировал меня. Сперва я врала рефлекторно, но лет с восьми стала делать это системно. Сейчас мне семнадцать. Я уже не помню, каковы мои настоящие реакции. Я привыкла имитировать нормальность и делаю это постоянно.

Последним пришел третий хранитель.

Папа Лоло был заторможенный, изжелта-восковой, словно и его утопили в лунном болоте. Мне полегчало: Лоло добралась домой, важная часть скороспелого замысла удалась, сложилась по-моему.

– Элена… – третий хранитель стоял на пороге, смотрел мимо меня и говорил, то по-лягушачьи растягивая губы, то сжимая куриной жопкой. – Вы уже дали клятву Гиппократа. Мы не уверены в тексте и плохо помним многое иное, но жизнь пациента – главное для врача. «Не навреди», вот что неизменно для нас и для предков. Поскольку вы упорствуете, дальнейшее вам понятно.

Я кивнула. Он прикрыл глаза, постоял молча. Знаю, читаю в позе и молчании: он очень хочет скрыть облегчение, ему стыдно… а вместе с тем легко на душе. Он милый, мягкий человек и безумно любит Лоло. А я завидую теплоте отношений в их семье. Я всегда думала о Лоло хуже, чем она заслуживала, и лишь теперь поняла это. Я не могла простить ей родных родителей и любящих старших братьев. Но сегодня простила. Честно.

– Могу я поговорить с Эленой один на один? – несмело спросил у консилиума тот, кто мог приказать. Я едва не расхохоталась: у всех согласных головы ходят, как у кур, вверх-вниз, резкими рывками. Им дурно, ох как дурно. – Спасибо.

Мы прошли в соседнюю комнату. Хранитель опять долго молчал. И спросил ровно то, что было самым бессмысленным: зачем я так поступила?

– Кроме вас некому защищать город, – сказала я. – Анализируя события последних дней, я пришла к выводу: Ларкс обладает редким по силе даром внушения. Теперь я уверена, генно он в самом мягком случае «гамма», причем с недопустимыми отклонениями. Разоблачать его не стоит, это обойдётся вам в жизнь дочери или еще дороже. Но выставить всю семейку Юргенов из города надо. И как можно скорее!

– Элена, но как же вы?

– Интересный вопрос. Думаю, некоторые вехи в жизни нельзя обойти. Я расшифровала текст в капсуле. Моя биологическая бабушка покинула родной город, затем моя биологическая мама была вынуждена поступить так же. Обе ушли гораздо позже, чем следовало. А я… возможно, еще есть время что-то исправить. Не знаю, что. Буду стараться понять. В качестве одолжения: вы могли бы собрать для меня вещи? И не выселяйте моих из дома. Я прошу много, но быть вежливой поздновато.

– Да. Это я могу.

Он встал и вышел.

Я понадеялась на передышку… Зря. Сразу же на пороге образовался Юрген-старший. Красный, потный, очумелый. Кажется, его прямо теперь ознакомили с тонкостями наших законов, и он осознал: приговор не отменить и не подправить, совсем никак.

Дверь скрипнула и закрылась. Юрген прошествовал к креслу и рухнул, и выпустил раздражение длинным «о-ох»…

– Ну, чего ты упёрлась? – хмуро бросил он. Гортанный акцент чужака слышался сильнее обычного. – Хоть понимаешь, что доигралась?

– Вы убили человека, который любил меня. Я намеревалась добиться брака именно с ним. Вы хотели шокировать меня? Вы преуспели, в одну ночь перевернули мои взгляды на жизнь и смерть. Умом я уже поняла это, но пока остаюсь в шоке. Бесполезно что-то втолковывать мне прямо теперь. Не услышу.

– Нет, неверное видите. Нет такого плана. Не было. Тут был… несчастный случай, – он поморщился.

– Вот как? Вы не контролируете агрессию Ларкса? Хм… Если подумать, вряд ли вы с ним родственники. Я неплохо читаю родство по внешности. Он – чудовище. Вы и того хуже, вы используете и поощряете его… такого. Хм. Однажды он избавится и от вас.

– Чушь, – устало отмахнулся Юрген. – Буду говорить прямо. Мы на пороге войны. Великой и неотвратимой войны истинных людей за право на мир. За место, достойное предков. Они говорили: человек – венец творения, царь природы. Но мы жалкие рабы, запертые в клетках городов. Я хотел дать тебе шанс бороться рядом с лучшими. Принести свободу каждому человеку, в каждый город. Это есть высокая цель! Она потребует сил и времени, потребует жертв. Но это есть путь развития, а не вымирания. Только так мы победим! Только так, мы должны бороться, мы – люди…

– Бред. Ларкс в числе «лучших»? Он, в понимании предков, не человек. А война… идите вы куда подальше с навязчивыми маниями предков. Они уже довоевались. Зачем повторять их худшие ошибки и возрождать их глупейшие заблуждения?

– Вот так, – Юрген кивнул и чуть помолчал. Заговорил иным тоном. – Позаботимся о насущном. Тебе ведь хватит ума при всех молчать о…

– Шок у меня давит эмоции. Плакать не могу, даже Ларкса ненавидеть не способна. Зато мой рассудок в порядке. Я понимаю: то, что дорого мне, уцелеет, если я промолчу. Удобная сделка. Исполнимая, простая.

– Хоть тут мы договорились… – он встал и удалился, не оглядываясь. Хмыкнул напоследок: – Я думал, ты умнее, «зеро».

Мне едва хватило самоконтроля промолчать. Хотелось сказать… Ох, как много хотелось напоследок сообщить монотонно, раз уж не могу кричать и рычать! Но я молчала и слушала, как удаляются шаги моего врага. У старого Юргена наверняка руки по локоть в крови. И он опять безнаказанно уходит. Когда шок схлынет, буду сожалеть, что даже не попробовала чем-то тяжелым кинуть в затылок.