– Десять зим назад погибло кочевье Эта. Его двухлетняя сестра пропала, мы не нашли тело. У тебя такая же родинка, как у неё. Лицом ты похожа сразу на мать и сестру Эта, могу подтвердить. Ты назвалась их именем. Арина, пока не ожила твоя память, нет тебе воли выбирать путь. Будь близ меня и как можно дальше от Эта. Ты пахнешь иначе, чем его сестра. Он в смятении. Понятно?
– Да. Как мне вернуть память?
– Не знаю. Разве попросить помощи у северного чернолеса, есть такие особенные мудрецы в народе лесников. Чернолесы умеют то, что для людей степи чуждо. Говорят, в корнях леса спит вековая память, и они имеют дар будить корни леса… и корни людских душ. Но идти на север далеко, да и кровь на опушке еще свежа, многовато её было пролито. Мне трудно просить чернолеса об услуге. – Сим досадливо поморщился. – Эт, я выбрал путь для нас троих, не оспоришь?
– На охоту, – негромко сказал Эт и выскользнул из шатра.
– Он понял твой выбор, но ему тошно от мысли о ранней зиме, – Старик снова стал щупать бляшки, добавил задумчиво: – Решение принято. Как душа твоя, легка?
– Вполне, – Сим улыбнулся мягче, теплее. – Спасибо, Старик.
– Айда! – взревел Ганс и поволок девочку вон из шатра.
Пожалуй, в самое время: она окончательно перестала понимать рассуждения людей степи, все говорили быстро и, в точности как предупреждал атаман, сплетали слова и фразы разных наречий в невообразимо пестрый узор беседы.
Старик проводил Ганса поворотом головы и некоторое время сидел, вслушивался: рокочущий бас удалялся, удалялся…
– Ты прав, – наконец, молвил Старик. – Когда нет решения, худшая ошибка – стоять и сомневаться. Иди. Куда и зачем, поймешь позже. Я, так и быть, погуляю в широком поле, присмотрю за степью… За своего друга Эта не бойся, его душа ещё не иссохла. Он знает твою дружбу. А теперь верни бляшку.
– Какую? Эту, что ли, – атаман сразу нашел в ворохе меха черную руну, которую недавно сам же и пнул с глаз долой.
– Думаешь, смерть в ней? Думаешь, стоит смахнуть смерть с поля, и дело сладится? Зря. Дважды зря. Предсказания… труха, – Старик позволил бляшке скатиться с ладони. – Смерь завершает одно и начинает иное. Ты атаман, тебе еще есть, куда расти. Эт – сын дикого поля, и ему есть, куда расти. Ты не желаешь глянуть в смерть, он не умеет смотреть в жизнь. Как бы вам друг у друга перенять… – Старик вздохнул, оборвал фразу, нащупал одеяло, потянул на ноги. – Наглец Ганс! Назвался сыном, перекричал меня. Жалеет? Знает, не в радость мне зимовать без тебя. Опять сам с собою зачну играть в шахматы. Скука в том, скука…
Сим последний раз тронул черную бляшку, улыбнулся. Поклонился Старику и засобирался на выход, мысленно решая, что сказать каждому из ближних, чтобы удержать всех в лагере Старика… где им не угрожает беда.
– У девочки глаз темный, чую, – молвил Старик в спину.
– Сам взгляд ясный, с искрой. Но дно… – атаман поморщился, – заиленное. Дар в ней есть, и пока скрытый. Я умею чуять. Она и ведьма, и куколка, то и другое сразу, я так рассмотрел. И все равно я попробую.
– Так разве пробуют, Рубач? – вздохнул Старик, выделяя слово «пробуют». – Уж себе-то не лги, ты рубишь с плеча. Вот бы дожить и глянуть, как ты однажды научишься пробовать. Я стар, я был в пещере над озером Хиль и кое-что помню о себе прежнем. Но даже мне не видно, родник она или болото.
– Родник на болоте, – грустно улыбнулся атаман. – Спасибо, что отпускаешь. В степи многие скажут, Сим блажит… Пусть, зато сам Старик понял меня.
– Люди… люди. Они говорят без умолку. Сам-то веришь, что Эт отогреется? О нем даже я ничего не пообещаю. Кто утопил душу в озере Хиль, тот не возвращается к людям… нет ему путеводной звезды без семьи, без домашнего света. Но ты ему друг, верь в него. Иных-то корней нет у его души, как еще держится, в перекати-поле не обращается?
– Уйдет он, для меня будет хуже, чем самому умереть. Я один помню Дэни… человеком. Я мечтаю однажды услышать от него осознанное слово. Не про охоту.
Дневник наблюдателя. Живучесть цивилизации
Для меня интересен процесс распада основных структур цивилизации прошлого. Я наблюдал крушение в условиях, где отсутствовал внешний враг – реальный или вымышленный, где не было так называемой линии фронта, а равно и безопасного тыла.
Если человечество, отдельные его страны и институты управления, имели планы локализации и преодоления кризиса, могу констатировать: эти планы не сработали. Досадно. До кроп-инцидента человечество подвергалось глобальным ударам разного рода. Могло подготовиться, извлечь уроки из ошибок, выстроить стратегию выживания. Могло ли? Поздно задавать такой вопрос.
Темпы деградации и разрушения были неодинаковы по странам и регионам. Этому способствовали как объективные, так и субъективные факторы. Перейду к ним позже. Прежде укажу: срок регионализации, нарушения связи и координации любых процессов в масштабе планеты оказался ничтожным и не превысил месяца. В тот же период уместился процесс утраты полноценного контроля над своей территорией в большинстве стран. Причин вижу несколько.
Кроп-фактор проявил наибольшую активность в густозаселенных регионах. Они же являлись в той или иной мере центрами управления для цивилизации. Когда в мегаполисах не удалось остановить панику и наладить системы снабжения, всё стало по сути безнадежно.
Кроп-фактор не имел единого эпицентра и не поддавался локализации. Хуже: на кроп бурно реагировали люди, подверженные наибольшему стрессу. В условиях кризиса стресс для управленцев был неизбежен, они оказывались в группе максимального риска деградации генома.
Нельзя не упомянуть ту легкость, с которой элита самоустранилась и постаралась обеспечить спасение себе, а не цивилизации в целом. Управление из бункеров и им подобных «безопасных» закрытых зон внесло изрядную долю неэффективности в процесс, и без того не идеальный.
Повлияли существенно еще два фактора, которые хочу выделить.
Это, во-первых, продукты и антропогенные воздействия, которые резко увеличивали вероятность «взлома» даже относительно стабильного генома. Укажу особо так называемые ГМО-продукты – имея грубые генные заплатки, они проще разрушались под влиянием «пустой воды». Кроме того, их воистину убийственная роль была двоякой: неспособное дать второй урожай зерно-«терминатор», распространенное на огромных посевных территориях, сделало для целых стран голод не просто скорой угрозой, но реальностью уже второго-третьего года кризиса. Некоторые виды излучений оказались не менее надежными отмычками для генокода, увы. Так, в первые десять дней кроп-катастрофы, когда еще действовали системы планетарной коммуникации, было распространено предупреждение по поводу риска использования томографов и «иных приборов сходного принципа действия».
Во-вторых, свою роль сыграла и степень загрязнения среды обитания. Ряд регионов Азии вымер в считанные дни. Это было воистину ужасающее в своей полноте уничтожение жизни. У меня есть записи дронов, паривших над промзонами. Но даже я, лишь отчасти человек, предпочитаю не просматривать их. Хотя понимаю: коллективную могилу люди вырыли себе сами. Концентрация производств с чудовищными по токсичности выбросами на ничтожной площади – это безумие планетарного масштаба, к тому же циничное. Так на уровне стран и регионов «золотой миллиард» перераспределял яды под видом «внедрения зеленых технологий». Где-то в Европе развивались продажи эко-продукции и зеленого транспорта, а в Азии выделялся яд. Земли уродовались необратимо на этапе добычи «зеленого» сырья, на этапе обработки, и при рециркуляции и утилизации.
Теперь о позитивном факторе. Это культура и вера. Культуру оценить сложно, мне нехватает данных, термин сам по себе неоднозначен. Вера в рассмотрении проще из-за более массового и системного подбора сведений в моих архивах. Готов отметить: высокой живучестью обладали сплоченные и относительно небольшие по численности сообщества верующих. Я не говорю о сектантах и фанатиках, эти превратились в желе быстро и массово. Я говорю о редких островках того, что люди прежней цивилизации называли духовностью. Все основные религии того мира, древнейшие и наиболее развитые, показали схожие результаты. Вера снижала стресс и меняла отношение к смерти. Взаимопомощь позволяла коллективно выживать и делить скудные запасы так, чтобы минимизировать потери. Наконец – это я не могу доказать фактами, но склонен принять как аксиому – вера в сочетании с общением и пребыванием в так называемых «святых местах» стабилизировала геном. Разница в показателях смертности в разы по первому году кроп-кризиса не позволяет сомневаться в сказанном.
Вернусь к распаду цивилизации.
Международное разделение труда – вот первый из айсбергов, протаранивших «Титаник» человечества. Ни один продукт, даже весьма простой, не производился целиком из местного сырья, с пониманием рецептур, принципов. Фактически ни одна технология высокого уровня не была открытой. Ни один станок, ни одна производственная линия не могли быть поддержаны и переналажены за счет местных ресурсов и инженеров. То, что делало продукт дешевым, что позволяло ему эффективно производиться и доставляться в рынке, оказалось смертельным и негодным в условиях кроп-кризиса.
Децентрализация ресурсов, частная собственность – внекризисные факторы успеха. Еще Вторая мировая война показала: диктатуры, отвратительные в своих методах, эффективны именно в кризисном формате.
Хочу дать этому тезису более мягкое и общее звучание. Уровень самоорганизации социума, готовность коллективно бороться с катастрофой, жертвуя чем-то личным – вот что было важно в первый год. И потому территории Китая и Кореи, пострадавшие жесточайшим образом из-за уровня загрязнения, скученности населения и дефицита ресурсов – воды в особенности – вопреки всему не вымерли тотально.
Фактор дефицита воды критически повлиял на выживаемость арабского мира, северной Африки, Австралии и, отчасти, Америки.
Ну и, завершая эту, несистемную в общем-то запись, скажу об уникальной территории. Тектонически стабильная, расположенная достаточно высоко над уровнем моря, неплохо обеспеченная водой и довольно мало загрязненная из-за низкой плотности заселения – Россия. Вернее, её климатически перспективная зона, исключая вечную мерзлоту и южные полупустынные области.
Россия стала землей обетованной, туда устремились очень многие в поисках спасения, когда еще было возможно пользоваться транспортом. При великом переселении отчасти позитивно, отчасти негативно, тут нет единого ответа – сработали местные структуры власти. Прибывающих принимали и размещали, фильтруя крайне грубо и произвольно. Добиться объяснений по поводу отказа в праве остаться было невозможно. Уровень милитаризации в стране в считанные недели достиг максимума. И все же в целом территория приняла в первичный кроп-период до трети выжившего и активного, готового к быстрой миграции, населения Европы. А затем берег накрыла волна, чуть позже в небе повисли тучи пепла – и то, что принято теперь в городах называть цивилизацией предков, прекратило свое существование.
Я очень плохо знаю ситуацию первого полувека после кроп-катастрофы. Тогда Алекс еще не структурировал себя и не накопил ресурсы, не выработал мнение относительно своего права и долга. Не было у меня и систем общепланетарного наблюдения. Могу лишь сказать: то было время экстремально холодных и длинных зим, изоляции выживших в локальных колониях и всеобщего стремительного одичания. То было время бурного и никем не контролируемого изменения биосистемы под влиянием «пустой воды» и наполнения этой самой воды обновленной информацией.
Я бы сказал, будучи информационной системой, так: в течение полувека на планете прошла перезагрузка.
Элена. Координаты ада
Я знаю определение понятия «коктейль». У нас в Пуше… то есть у них в Пуше, надо привыкать именно так думать! Так вот, в городе полно спирта. Пуш производит спирт высокой крепости и идеальной очистки – для травяных настоек, дезинфекции и много чего еще. Молодняк лет тринадцати, впервые получив доступ в лаборатории, тырит хоть одну чашку, тарелку, пробирку, банку – что есть под рукой – спирта. Это идиотская традиция, нерушимая более, чем традиции официальные: посвящение в медицину через коллективное смешивание и выхлебывание коктейля. Почти всегда – я спрашивала у старших – получается невкусно, но памятно.
Коктейль в голове папы Лоло, наспех собиравшего вещи для меня, был похожего сорта – невкусно, но памятно. Я буквально чую: сейчас этот умный, взрослый человек сидит, плотно закрыв двери кабинета. Стучит себя по лбу кулаком и покаянно шепчет: «Да как же это? Вот список, неужто я не собрал то, что сам внес в него? И зачем я положил шпильки для волос? Или не положил? Или…»
Он положил шпильки. Дюжину! Резные деревянные, бронзовые литые, проволочные в древнем потрескавшемся пластике, костяные с помпончиками и висюльками. Лоло обожает таскать в волосах пышные и нелепые украшения. Мне, напоказ оттяпавшей ножом толстенную косу сразу после оглашения списка женихов, предстоит таскать их в мешке. Выбросить жалко, имущества и так мало…
По милости хранителя архива мне достались: носовые платки, ком рваных веревок, огромный мужской свитер с кружевом проеденных молью дырок, ножик для резки бумаги (да-да, раритет семисотлетней давности, вершина бесполезности и… стиля!), огниво с потерянным кремнем, здоровенный каравай, целиковая запеченная курица, стопка бумаги и грифель, пуховые носки младенческого размера, набор травяных настоек, шаль-паутинка – не очень теплая, но хоть такая. Ничего толкового. Зато главный подарок… Когда добралась до него, всплакнула. Футляр хирурга – номерной, из древнего запаса! Подобные выдаются только достойным и только с возвратом, чтобы служить в следующем поколении. Это не просто щедрый до безумия дар, это – послание.
Хранитель назвал меня врачом, хотя я не заслуживаю. Я едва успела выучить анатомию и кое-что почитать про базовые симптомы ряда болезней, гены и прочее – кусками, несистемно.
– Спасибо, – я смахнула слезинки, прижала к груди бесценный футляр.
Радость щекотала горло: деда Пётра проводил, Мари поняла, хранитель благословил. На волне благодушия я пообещала себе, что смогу одолеть всё. Прикрыла глаза и стала думать. Неторопливо, тщательно, по-взрослому.
До холодов – месяц. Спать в лесу, без огня и укрытия, станет сложно и того раньше, недели через две. Близ Пуша нет известных мне поселений тех, кого в городе именуют дикарями. Даже и были бы: я не знаю, стоит ли идти к ним так вот… с пустыми руками и пустой же головой. Карты и компаса у меня нет. Ориентироваться в лесу я не умею, хотя кое-что из теории вопроса знаю.
Для выживания здесь и сейчас у меня есть одна фляга с водой и мясо дней на пять, ну, или чуть более…
Как раз на этой мысли мои руки завершили деление вещей на полезные и прочие. Руки – они такие, нашли занятие и справляются отдельно от головы. «Бесполезное» я мигом утрамбовала на дно. Полезные старательно разложила поровнее, несколько раз примерила мешок к спине. Завязала веревку на горловине. Еще раз осмотрелась, думая, как приделать лямки.