Непрекрасная Элена

И зачем в городе плели байки про кромешную тьму лесную? Луна за облаками и кронами деревьев, но – мне и такой довольно. Лес сам по себе светится, если вы воспринимаете тепловое излучение. Я воспринимаю, могу наконец-то признаться. Правда, совсем немножко и лишь настроившись, и только если избыток обычного света не отвлекает.

Пахнет лесная ночь туманом и прелым листом, грибами и вроде бы – зверем. Последний запах мне незнаком, он стойкий, и это настораживает: рядом, наверное, тропа или лежбище.

Звуков в ночи много. Даже слишком. Лес густо заселен, я слышу шелест лап самых разных размеров, несущих звериные тела… и я не хочу угадывать вес и меру агрессивности тех, кто топчет окрестности. Прямо мне никто не угрожает, уже спасибо.

Хрустнула ветка! Я сначала прыгнула, а затем – вздрогнула. Как раз и лес насторожился… притих на миг и снова зажил своей жизнью. Даже большая сова не улетела. Хотя я как-то сразу оказалась её соседкой, оседлав могучую ветку, простертую горизонтально на высоте метров в шесть.

– Это не аффект, а осторожность, – выдохнула я беззвучно, поясняя внезапное проворство и сове, и себе. Процедила выдох сквозь зубы и добавила: – Я-то думала, что вполне спокойна. Да уж… прыг-тест.

На дереве мне понравилось: видно далеко, и страх – он вроде тумана, липкий и… стелющийся.

Нет более смысла закрывать глаза на очевидное: мне до ужаса страшно! Так страшно, что я на шесть метров взлетела из-за дурацкого хруста ветки. И вот я вверху, а мой страх притаился в траве, он впитывает влагу тумана, тяжелеет…

Я глянула вниз и вздохнула. Там мокнет не только страх, но и мешок. То и другое – груз, сгибающий мои плечи. Смешная мысль. Но я не смеюсь. Шипя сквозь зубы, слезаю, развязываю горловину, копаюсь и наощупь добываю со дна мешка бесполезные рваные верёвки, признав их пользу и ошибку сортировки. Перебираю, прилаживаю, вымеряю длину. Наконец, завязываю к углам и горловине вроде лямок. Как раз вспомнилось: такая штука у предков называлась вещмешок. Меня всегда забавляло нелепое слияние слов…

Снова лезу на стихийно облюбованную ветку. Кажется, страх и мешок неразделимы. Надела груз – и на душе потяжелело.

Сова ухнула от моей наглости, насупилась, встряхнулась, покрутила головой… и улетела. Я повозилась, пытаясь прильнуть спиной к стволу. Не знаю, можно ли выспаться в такой позе и на такой высоте. Пробую выяснить… закрываю глаза и начинаю растворяться в сумерках.

– Тьма – глаз коли, мейтар бы заплутал.

Бам! – вздрогнула я затылком о ствол. Сон сгинул, шишка понемногу набрякла. Я еще разок дернулась, замерла. Рассудок отсиделся в пятках и запоздало сообщил: тот, кто разговаривает, далеко. Туман усилил голос, донес неискаженным. Голос незнакомый. Почему же я сразу решила, что это погоня, что по мою душу?

– А неслабо она упахала, – задумчиво сообщил второй голос и вмиг лишил меня надежд на силу случая. – Здоровая, точно. И жилистая. Не будь облаков…

– Ты еще вспомни о собаках и фосфорной метке на подошве, шахзгре, – хмыкнул кто-то третий. – Точняк, сбились… Стриженная дура рыдает где-то у стены, а мы прём по следу лазутчика черных лесников. Ну, как мыслишка?

– Слышал, лесники с горожан шкуру режут смеха ради. Йохр… – дрожащим шепотом выдавил первый.

До меня ударом дошло: говорят на германике с примесью ругани на иных наречиях, звучание речи кажется странным. Значит, люди не из Пуша!

– Ломился кто-то со всей дури, – продолжил тот же голос. – След намеренно четкий. Длина шага… не баба. Как я раньше-то не сложил два и два?

– Отходим до большой поляны. Там ночуем, – резко велел второй. – Хотя… вряд ли лесники. Они бы уже… н-да.

– Ты про наживку? – шепнул третий.

– Йохр! Не надо об этом в лесу и тем более ночью, – отрезал первый.

Вот и думай без эмоций, беглянка Эли! Что правильно: удирать со всех ног в гущу леса, надеясь, что до утра оторвешься – или самой проследить погоню и подслушивать, подсматривать, разнюхивать? Мой страх голосует за бегство. Здравый смысл воздерживается из-за недостатка информации. Интуиция требует не терять погоню из вида: следуя за страхом, мне не спастись. Опыта и сил не хватит.

Отсидевшись и отдрожав своё, я никуда не побежала. Попробовала красться, и сразу поняла: мои ноги воистину зрячие, они умудряются найти все хрусткие ветки и шуршащие листья. Вдобавок, пообещав Мари «пыхтеть за двоих», я это делаю слишком буквально. В погоне люди тертые, привычные к лесу. Меня спасает лишь то, что у нас разные возможности по слуху, зрению и обонянию. И разница – в мою пользу…

Когда я добралась до поляны, ноги научились не будить примерно половину источников шума. И – я взмокла от усердия. Посчитала пульс… сорок пять. Значит, это для меня много? Оставлю вопрос до лучших времен.

Погоня расположилась вольготно: палатка, костер, облако гвоздичного запаха – защита от кусачих тварей. Досадно, я-то расчесываю свежий укус на шее и брезгливо выбираю что-то мерзкое, шевелящееся, из волос на затылке. И это – лёжа, укрывшись за могучей травяной кочкой. Я прощупала её и убедилась: не муравейник.

В погоне – по голосам насчиталось и теперь подтвердилось наблюдением – трое злодеев. Один ворочается в палатке: пока я кралась, здесь успели поужинать. Второй смотрит в темноту, ко мне он сидит в профиль. Третий, шипя однообразные ругательства типа «йохр-хойр», возится с квадратной жестяной коробкой. Если в Пуше и есть похожие штуковины, я прежде не замечала их.

Третий номер подергал шнур, и тот отозвался проволочным звоном: натянут до дерева на опушке, кончик намотан на высокую ветку. «Третий» крутит ручку, слышно скрип. Ждет, смотрит на часы: у него роскошные часы предков, со светящимся циферблатом. Опять ждет… И я жду. Странно: укус не саднит, на земле лежать не холодно. Вероятно, моя природная температура тела ниже, чем у истинных людей. Получается, до сих пор я каждую зиму в городе мерзла из-за собственной глупости: упрямо разгоняла сердце и жила в режиме вынужденной лихорадки.

– Прием! – едва слышно прохрипела коробка.

– На связи, – нагнулся к коробке тот, кто ждал вместе со мной. – Мы не нашли её. След сомнительный, очень прямой. Люди ходят, чуть отклоняясь от курса, рано или поздно в лесу это выводит их на круг, они блуждают…

– Кто-то просил читать лекцию? – рычит из коробки. – Ладно, пусть пока побродит, проголодается – сговорчивее станет. Сворачивайтесь и живо сюда, метка семь. Старший передал: план си. Наживку все же удалось приманить. Нам нужны все силы.

– Принято. Утром…

– Сейчас! – визжит из коробки.

Мне зябко. Страх, рассудок и интуиция солидарны: рычал и визжал именно Ларкс, значит, дело плохо…

Пока отдохнувшие злодеи сворачивают лагерь, лежу и думаю. Наверняка планы Юргенов обозначены по порядку – эй, би, си. Странно, алфавит не так звучит на германике, значит, у них в ходу какая-то искаженная германика… Почему? Стоп! Это не рассуждения, а домыслы. Первый план был самый мирный. Могу предположить, что начинался он с попытки внедриться исподволь в управление городом, чтобы постепенно перехватить контроль и что-то поменять в жизни и законах Пуша.

Второй план? Трудно предположить, но думаю, угрозы и шантаж – из «би» -инструментария. Лоло стала бы убийцей, её отец потерял бы влияние, я покорилась после потери Матвея из-за бессилия спасти Мари.

Продолжу гадать. Допустим, я права, гадости ранжированы по нарастанию. Тогда третий план страшнее второго. Насколько? Учитывая генетику и воспитание Ларкса, боюсь отпускать фантазию на волю.

Так, я сообразила: коробка – это радио. В Пуше есть радио, но совсем иное: комната-станция, в мешок её не поместишь, за спиной не утащишь. По радио мы переговариваемся с поездами, когда они приближаются и входят в зону слышимости. Через поезда или напрямую иногда умудряемся связаться с двумя соседними городами. Но хрипит наше радио так, что «слышимостью» его работу называют только отчаянные оптимисты.

– Готовы? – тот, кто возился с радио, дважды ловко дернул проволоку, и она соскользнула с ветки. – Проверить оружие. Лесники – не лесники… мне тут не нравится. Будто кто целит в спину.

Я прикрыла глаза. У мужика чутье на мой тяжелый взгляд. Что ж, обычное дело. Мне и прежде говорили, особенно старалась Мари. Предупреждала, чтоб я не глядела на людей пристально, а то всякое уже говорят.

Не размыкая век и не двигаясь, я дождалась, пока удалится погоня. Лишь когда слух почти перестал разбирать звук шагов, я побежала следом. Если бы злодеи поставили простейшую ловушку, если бы затаились и подождали, я бы неизбежно попалась. Но, на мое счастье, они спешили по-настоящему. Бежали слаженно. Держали темп, так это называется. Я иногда нагоняла их, замирала, не дыша, отставала и снова спешила. На всё это мне хватало сил. Я определенно – жилистая. Лоло, услышав подобное о себе, рыдала бы сутки напролет! А я радуюсь.

К рассвету я поверила: злодеи бегут гораздо медленнее, чем я, устают – быстрее… так что нет смысла суетиться. Важнее беречь спину, мешок натирает плечи и набивает холку. Еще надо слушать лес в полную силу, до звона в ушах и серой ряби перед глазами. Чем ближе мы к «метке семь», тем больше шансов наткнуться на наблюдателей.

Когда солнышко отметило розовыми штрихами верхние листочки и веточки, я чуть успокоилась. Теперь вижу весь объём леса. Это высвобождает слух и рассудок в целом, а я давно заметила: когда предельно напрягаю зрение, делаюсь немного рассеянной, хуже распределяю внимание.

Основную группу злодеев я выявила легко и издали. По запаху! В городе мне не приходило в голову, что все – пахнут. Людей вокруг было полно, я старалась казаться обычной, усердно глушила в себе «странное». И, конечно, не принюхивалась…

Ветер слабый, но тянет в мою сторону. Теперь я сообразила, только люди имеют такой запах. Сижу спиной к дереву и принюхиваюсь. Пот, азарт, дым… Железо! Думаю, именно мокрое железо дает едкий запах. А выделанная кожа – кислый? И вот еще горчичный оттенок, едва слышный, что обозначает он?

Порох! Я принюхалась и кивнула. Точно, порох. Ларкс бы никогда не вышел в лес без спиннера. Прихвостни у подонка такие же кровожадные.

Чтобы моя спина отлипла от надежного ствола, пришлось прикусить губу и мысленно наорать на себя. Не помогло… Я не желала и носа высунуть из-за ствола. Ну, не увижу ничего – так и меня не заметят! Не услышу почти ничего… А много пользы мне принес обрывок беседы, подслушанный ночью в парке? Не вмешаюсь? Так я одна, без оружия, раздавленная страхом. И это не страх даже, а осторожность.

– Что изменится в мире, если ты умрешь сегодня, Эли? – спросила я себя едва слышно.

– Вообще ничего, Эли, – ответила я себе.

Вот и поговорили… Если умру, даже Мари не узнает и не станет оплакивать. Если отсижусь за деревом, тем более не узнает. Только я буду помнить, сегодня и в любой последующий день: я обещала Мари пыхтеть в полную силу и исправить старую грустную сказку Марии и Елены. Обещала, но – меня хватило на один день. Я сдалась, парализованная реальностью, которую от меня больше не прячут стены города.

Я не герой, потому не способна разделить страх и осторожность. Я знаю умом, что страх знаком каждому, но далеко не каждого он превращает в труса. Но всем своим естеством – кроме ума – я отчаянно хочу выжить. Хочу безопасности.

В глубине души надеюсь, что Юргены уберутся из города и тогда… тогда я даже, может, вернусь. Стыдно – но мыслишка копошится, и раздавить её никак не получается. Живучая, дрянь.