Жизнь Светланы Кульчицкой в столице. Книга 2. В поисках тайны

– Это так романтично, – продолжала Яна, – когда из-за девушки дерутся на дуэли! Это как в старинных балладах! Этот твой Генрих – он такой романтичный! Так мало настоящих рыцарей… Нынче молодые люди так скучны!

– Мне эта дуэль не показалась романтичной, – невольно вырвалось у меня при воспоминании, в какой ужас я пришла, узнав, что Генрих при смерти и ему грозит судебное преследование.

– А он уже сделал тебе предложение? – продолжала щебетать Яночка, – Твои родители наверняка откажут, ведь это форменный мезальянс. И тогда ему придется тебя украсть! Как мило! А вы уже условились?

Я попыталась остановить ее фантазии:

– Г-н Генрих Зборовски, – строго сказала я, – очень воспитанный молодой человек, и он, конечно, ведет себя самым достойным образом…

Уже заканчивая фразу, я поняла, что допускаю чудовищную двусмысленность.

– У! – поскучнела Яна, – Какая ты бука! Я понимаю, что у вас секретик. Но мне, своей лучшей подруге, ты могла бы рассказать откровенно…

Яночка надула губки и демонстративно удалилась. Я осталась стоять, потихоньку приходя в себя от ее напора. Поль, случайно оказавшийся свидетелем этой беседы, хмурил брови.

После занятий я распорядилась отвезти меня в больницу, чтобы навестить Генриха. Здание больницы уже не показалось мне таким безнадежно унылым как в первый мой приезд. Поднявшись по лестнице, я обратилась к дежурной сестричке:

– Я – паненка Светлана Кульчицкая, приехала навестить г-на Генриха Зборовски. Будьте добры, предупредите его.

Девушка в белом платке сестры милосердия резво упорхнула. Впрочем, она вернулась довольно быстро и доложила, что, к сожалению, г-н Генрих спит, но если паненка прикажет разбудить…

– Нет, нет. Передайте, что я беспокоюсь и желаю ему выздоровления. Впрочем, я напишу.

Я быстро нацарапала записку на листе из учебной тетради:

«Милый Генрих! Врач сообщает, что Ваше здоровье идет на поправку, и это очень меня радует. Я чрезвычайно тронута Вашим мужеством и верностью. Генрих, Вы – настоящий рыцарь, и Ваше нынешнее дворянское достоинство есть лишь признание Вашей высокой чести. Отдыхайте и поправляйтесь. Паненка Светлана.»

Я села в автомобиль в задумчивости. Почему я испытала чувство облегчения от того, что не сегодня я встречусь с Генрихом? Генрих – прекрасной души юноша. Он почтителен, и ни словом не обмолвится о своей любви, но его взгляд громче всяких слов, и его молчание так красноречиво. Он дрался на дуэли из-за меня… А я… я ничем не могу ему ответить. Лгать – ниже моего достоинства. И даже флиртовать, как Яночка, я не умею. А отказать, оттолкнуть – не хочу. Я ведь и сама не знаю, а вдруг моя истинная любовь такова и есть, просто я еще этого не поняла? Может быть, со временем пойму… И еще: и Яся, и Генрих дороги мне, и я не желаю причинить им ни боли, ни зла. Пусть я буду молчать, улыбаться и говорить вежливые фразы, надеясь на то, что пройдет время, и я разберусь в своих чувствах.

…Когда я вернулась домой, то лакей передал мне повеление отца немедленно подняться к нему. С порога и немедленно? В воздухе запахло грозой…

Чутье не подвело меня. Отец встретил меня хмуро:

– А, явилась! Ты соображаешь, что делаешь?  – гаркнул он, – Что за морские офицеры у тебя в приятелях?

– Дорогой отец, – опешила я, – у меня нет знакомых морских офицеров.

Отец нахмурился еще больше:

– Ложь не украшает, Светлана Кульчицкая. На столе – газета, прочитай и подумай.

На столе лежала вчерашняя газета, где была обведена карандашом статья под заголовком «Кровь и кофе»:

«Небывалая резня! Вчера вечером в Пассаже, в кафе, известном как место встречи "золотой молодежи", возникла ссора, которая переросла в дуэль. В результате, восемь человек убито и не менее десяти получили ранения. Среди погибших – отпрыски семейств Джунгарские, Строгановы, Понятовские, Никитины, Гессены, Стихрулидзе, Грачевы. Пострадавшие входили в круг близких друзей племянника советника Оглы – молодого Лео Оглы. Сам он, впрочем, не присутствовал. Его приятели ссылаются на внезапный приступ хандры у г-на Лео.

К сожалению, полиция прибыла слишком поздно. С грацией слона в посудной лавке полицейские арестовали всех, кто не успел покинуть место происшествия. Никто из задержанных не может объяснить причин возникновения ссоры. Хозяин кафе, где регулярно собирались молодые люди, признает, что они всегда вели себя довольно шумно и нередко задирали прохожих. В этот раз коса нашла на камень. Небольшая компания случайных посетителей – флотских офицеров, среди которых была даже и девушка, – дали серьезный отпор молодым вертопрахам. Они не только уложили восьмерых дворян, но и ушли из кафе до появления полиции.»

– Прочитала? – вопросил отец.

Я собралась с мыслями и твердо ответствовала:

– Батюшка, среди моих знакомых нет морских офицеров, а если есть – то мне об этом неизвестно.

Видя мою твердость, отец смягчился.

Я продолжила рассуждать:

– Вряд ли кто-то из моих сокурсников имеет такое звание. Я знакома с кое-кем из наших таврических капитанов, но ведь они не в военном флоте служат? Может быть, кто-то из них раньше служил? Я правильно понимаю, что офицер – это воинское звание?

Отец скривился:

– Фу! И это – дочь Кульчицких. Сделай так, чтобы я больше не слышал от тебя таких глупостей. Пусть Четверка тебе расскажет о флоте Кульчицких, чтобы привести твои знание в соответствие с твоим положением.

Мне оставалось лишь произнести дежурную фразу, которой обычно заканчивались наши разговоры: «Хорошо, батюшка, немедленно займусь».

Несмотря на обещание, я не занялась флотом немедленно. Завелась у меня в голове тревожная мысль, которая требовала обдумывания. Мой родной брат Иосиф женился против отцовской воли, за что отец его выгнал, и даже имя его запретил упоминать в доме. Здесь, в столице, я нашла его, чему очень рада. Жаль только, что он даже думать не желает о примирении с отцом. Мой брат – моряк. Я не знаю, военный ли он, но у него в доме я видела дагерротип, который Иосиф сразу убрал. Там, на морском побережье были брошены на песок отрубленные человеческие головы, а над ними сфотографировались веселые моряки, богато увешанные оружием, и мой брат был среди них. Что это было? Дагерротип на память? Похоже, что плавания моего брата – не мирный труд по перевозке грузов из одного порта в другой. Но брат сказал: «Это были неприятности», и я забыла об этом. А вот теперь вспомнила. Надо спросить у Иосифа, в каком он чине – военном или нет.

А еще, брат мог написать мне ответ на то сумбурное письмо, которое я послала в расстроенных чувствах, после дуэли Генриха, когда я металась по дому, не имея возможности ничего сделать, и не зная, умрет ли Генрих от раны или его отправят на виселицу. Я ведь так и не проверила почту за эти несколько дней!

Я немедленно послала слугу на почтамт, и в условленной ячейке действительно меня ждало письмо. Брат ответил на мое послание кратко, но текст письма сказал мне, что я влипла в большие неприятности:

"Огорчен твоими проблемами. Соболезную пострадавшему. Не сомневайся, что отомстить обидчикам сестры палубный мастер Иосиф Галицкий всегда сумеет. Еще пять дней я в городе. В мое отсутствие передавай письма адмиралу Грейсману с пометкой "от Крошки".

Поразмыслив, я решила, что отцу не солгала. Разве палубный мастер – это офицер? Вроде нет. Как боцман или шкипер. Однако, подозрения оставались.

Я потребовала себе газету и еще раз внимательно прочла статью. Ссора с людьми Оглы… его самого не было случайно… победители скрылись… Если это был Иосиф с друзьями, то хорошо, что они скрылись, и хорошо, что они скоро отплывают.  Но все же.... Среди погибших есть члены знатных фамилий. Они будут искать убийц и что-нибудь обязательно найдут, ведь идеальных преступлений не бывает…

Однако, прежде чем начать беспокоиться, следует удостовериться. Я посмотрела на дату письма и посчитала дни. Воскресенье – как раз пятый день, и я успею заехать к брату и попрощаться перед отплытием. Раньше никак не получается. Завтра, в четверг – прослушивание музыкантов. В пятницу – последние приготовления к вечеринке. В субботу – прием, а у меня еще программа не готова, и эти… фанты и шарады, как Поль говорил, –  не сделаны.

Приняв такое решение, я приступила к выполнению отцовского наказа. Я вызвала Гвадьявату, чтобы он просветил меня относительно флотских реалий.

Мне нравилось беседовать с Гвадьяватой. Пока я готовилась к вступительным экзаменам, я привыкла к разговорам с ним. В его присутствии мне было как-то очень спокойно. То ли потому, что рядом с его бедой иные неприятности виделись не значительнее, чем пыль на солнце. Или потому, что с ним можно было говорить о чем угодно, за исключением его "запретов".

Я позвала Гвадьявату мысленно, и он явился, аккуратно одетый, вежливый, в ипостаси безупречного слуги. Я заговорила с ним, вся еще в своих мыслях:

– У меня много вопросов. Но я начну издалека. Батюшка приказал мне ознакомиться с флотом. Расскажите мне о флоте Кульчицких. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он сел. Я взглянула на него, и мне стало неуютно. Всего лишь пара мелочей: его выправка, которой позавидовал бы любой военный, казалось, что отекла как подтаявший снег, и второе – Гвадьявата говорил, не поднимая глаз, глядя в пол.

Он рассказал мне о флоте Кульчицких:

– Сейчас у Кульчицких несколько фелюг и три шлюпа – «Дуб», «Можжевельник» и «Виноград». Шлюпы ходят под флагом Либертарии, а фелюги – под флагом Тавриды. Есть еще шхуна «Елена», принадлежащая старому хозяину, но она уже давно стоит на консервации в Северном порту. Шхуна «Елена», на которой плавал Ваш дед, тоже ходила под флагом Тавриды. У старого хозяина был каперский патент Пятиградья. Он совершил плавание в Северное море, после чего шхуна не использовалась. Архив о плавании шхуны «Елена» хранится здесь, в сейфе.

Он продолжил рассказывать о нашем южном флоте:

– Фелюги – рыболовецкие суда, которые не выходят за пределы Таврического моря. Этим хозяйством занимается управляющий Михаил Сатырос. А шлюпы ходят дальше, но их плавания капитаны обсуждают непосредственно с хозяином Севастьяном.

Он перечислил мне капитанов. Я их немного знала – они часто появлялись у нас в Таврической усадьбе.