Депортация

– От восьми лет.

Ратников помрачнел.

– Вот оно что…

– Да, болели эти люди давно, задолго до аварии. А очевидные последствия проявились только сейчас.

– Любопытно… – пробормотал Ратников. – И что же получается?

– А получается, что сотни онкобольных собрали со всей Скандинавии. И, видимо, не только для лечения.

– И не столько для лечения… Мы смотрим в одну сторону, – пробормотал он. – Кому-то выгодно раздувать страхи, так?

– Других объяснений не существует. И согласись – уж очень всё чересчур. Девочка – безволосая, бледная, исхудавшая. Глаза её… И молчит. Символ жертвы – лучше не придумаешь.

– Слушай, ещё о радиации. Почему чаще страдают дети? И отчего – щитовидка?

– Всё дело в дозе. Для детей она всегда выше.

– Подожди, подожди. Про дозу твердят на каждом углу. А суть?

– Элементарно, Ватсон. Взять хотя бы коньячок. – Я приподнял пузатую рюмку. – Пьём с тобой поровну, но меня забирает сильнее. А?

– Я понял. Разные весовые категории?

– В самую точку. У меня вес около восьмидесяти.

– Я тяжелее тебя – сто двадцать.

– Вот. А дозу рассчитывают на единицу массы. Граммы выпитого спирта делим на наши показатели – и в отношении спирта моя доза больше, в полтора раза.

– А относительно радиации?

– Расчёт похожий, только вместо спирта учитывают поглощённую энергию излучения, в джоулях. Джоули делим на килограммы облучаемого тела – получаем грей, единицу поглощённой дозы. А ещё используют зиверты.

– Что за зверь?

– В зивертах рассчитывают эквивалентную дозу. Она учитывает повреждающую способность разных излучений в отношении живых организмов. Альфа-частицы – тяжёлые снаряды, а бета- и гамма-излучение можно сравнить с пулями.

– Понятно. И почему дети, ясно. А щитовидка?

– Этот орган накапливает радиоактивный йод – почти весь, что попадает в организм. А масса у щитовидки мизерная, у детей вообще считанные граммы. И доза на щитовидку получается огромная.

– А можно как-то…

– Для чего и пьют обычный йод, нерадиоактивный. Щитовидка не отличает его от радиоактивного, сто тридцать первого. Насытить стабильным, сто двадцать седьмым, – и радиоактивный йод будет поглощаться слабее. Всё нужное в этом плане в Европе делается. Уверяю тебя, радиационный рак щитовидки сейчас невозможен, даже у детей.

– Слушай, Александр Павлович. А какой радионуклид самый опасный? В Рингхальсе сначала только и разговоров было, мол, натрий, натрий, натрий! Потом – йод, йод, йод! Затем о них замолчали, как отрезали. Зато всё больше стали про цезий да стронций. И вот в Калабрии опять – натрий… А почему тогда в Чернобыле про натрий – ни слова не было?

– Видишь ли, радиоактивный натрий – проблема исключительно реакторов на быстрых нейтронах. Теплоноситель первого контура – натрий, а не вода. В отличие от чернобыльского и прочих.

– Первый контур…

– Жидкость, которую прокачивают в пространство между тепловыделяющими элементами, твэлами. Радиационные поля там, когда реактор на ходу, чудовищные. Поэтому часть атомов обычного, нерадиоактивного натрия-двадцать три активируется. То есть превращается в радиоактивные изотопы того же натрия.

– Изотопы? Ты сказал – изотопы? Но шум-то вокруг единственного – двадцать четвёртого?

– Он самый активный.

– В смысле?

– Распадается интенсивно. Существует такое понятие – активность. Это как скорострельность оружия, – я старался объяснять попроще. – Измеряют активность в беккерелях. Это один выстрел, тьфу, один распад в секунду. Но ту же интенсивность распада можно выразить через другое понятие…

– Период полураспада?

– Садись, пять! И пропорция тут обратная. Чем короче период полураспада, тем выше активность. Возьмём, к примеру, уран-двести тридцать восемь. Распадается черепашьим ходом, полупериод – четыре с половиной миллиарда лет. Только представь: столько же годиков нашей планете. А у натрия-двадцать четыре полупериод совсем мизерный, пятнадцать часов. И у сто тридцать первого йода цифра небольшая – восемь суток. Чувствуешь разницу?

– Ничего себе. А почему про натрий сегодня молчат? Ну, который в Рингхальсе?

– Так ведь высокая активность быстро сходит на ноль. Что называется, нет худа без добра. За пятнадцать часов распадается половина натрия-двадцать четыре. За двое суток активность снижается в десять раз, за четверо – в сто. А за десять полупериодов – это шесть суток, – активность падает тысячекратно. Неделя-другая – даже следа не останется.

– Так просто!

– И тогда на первое место выползает…

– Йод?

– Да, сто тридцать первый, но и он живёт недолго. Три месяца – и нет проблемы. А дальше на главную сцену выходитт знаменитая парочка – стронций-девяносто и цезий-сто тридцать семь. Эти приходят на века.

– Так ведь и уран…

– Даже и не сравнивай. Свежий уран…

– Свежий? – не понял Ратников.

– То есть необлучённый, ещё не поработал в реакторе. Такой уран почти не радиоактивный, его можно держать в руках.

– Неужели?

– Проверено на себе. А вот стронций – другое дело. Полураспад – что у него, что у цезия – не миллиарды, а всего-то около тридцати лет.

– И в этом проблема?

– Вот именно! Цифра противная – соизмерима со сроками человеческой жизни. Активность этих изотопов – мама не горюй, но распадаются не так быстро, как хотелось бы. Десять полупериодов – это триста лет. Вспотеешь ждать.

– Спасибо, Александр Павлович, просветил. Я правильно понял: хоть реактор уже не работает, а…

– Ты правильно понял. Ещё картинка для наглядности. В реактор помещают сборки с твэлами из плутония. Этакие атомные поленья. Когда их много, масса плутония достигает критической – пошла цепная реакция деления. Поленья пылают, активность внутри реактора – жуткая. Теперь дальше. Реактор остановили…