Депортация

– Подожди. А гормезис – это?..

– Радиационное закаливание, то есть польза малых доз облучения. Радоновые ванны и всё такое. Но зачем тебе это?

– Хочу разобраться, – сказал Ратников.

– А почему ты не…

– Понятно, не продолжай. Да, возможности Академии позволяют войти в суть дела за пару секунд. Но мне интересна именно твоя трактовка. Думаешь, почему?

– Надеешься понять, с чего бы на меня и мою рукопись…

– Молодец. Кстати, и «Евровести» мы смотрим не ради информации. Какая уж там информация… Балаган – он и в Европе балаган.

– А зачем же тогда?

– Вот именно – зачем? Главное вовсе не то, что нам говорят и как показывают. Важно – не «что?» и не «как?». Всегда и везде главный вопрос: чего для? Зачем они дают народу именно эти картинки? Чего хотят добиться?

– То есть содержание…

– Не особо. А вот характер информации – на это стоит обратить внимание. Тут ещё задачка по твоей части, – он щёлкнул пальцами. – «Евровести». Повтор, пятое июля. Рингхальс.

Знакомый голос комментатора:

«Какие беды принесла авария жителям Швеции? Постараемся ответить на этот вопрос. Мы находимся в Берлине, в специализированной клинике. Здесь лечат и проводят реабилитацию облучённых больных».

На экране – просторная палата, две койки, одна из них пустая. На другой – ребёнок пяти-шести лет. Худой, без волос. И бездонные глазищи, в которые невозможно смотреть. Мальчик или девочка? Белая как мел кожа. Смотрит – и молчит. Это страшнее, чем слёзы и крики.

«У этой девочки, – голос комментатора раздражает, лучше бы ему заткнуться, – не хватает силёнок встать и даже сесть: она тут же упадёт в обморок…»

Показался врач в белом халате.

Бойкий комментатор никак не остановится:

«У неё часто течёт кровь из носа и…»

Спина врача закрывает экран. Похоже, журналиста выгоняют из помещения.

Другая палата, тоже две койки, и обе заняты.

«…Не секрет, что в Рингхальсе сильнее всех пострадали сменные операторы. Лучевая болезнь унесла жизни восьмерых из них. В этой клинике находятся пятнадцать выживших. Этические ограничения не позволяют показывать лица облучённых, – вместо голов больных мерцают пятна, – но поверьте на слово: зрелище не для слабонервных. Давайте поднимемся на второй этаж».

Камера перемещается. Тот же комментатор:

«Курс лечения здесь проходят ликвидаторы и люди, проживавшие вблизи аварийной станции. Лучевая болезнь их миновала, но поразил другой страшный недуг. Это рак крови, иначе именуемый лейкемией, или белокровием. Мы опять-таки не можем показать вам лица больных, кроме одного фото. Вот, смотрите…»

На первом снимке – мужчина средних лет, правильные черты лица, приятная улыбка. И дата: 2044/03/17.

На втором – лысый старик с костлявым лицом. Огромный нос и толстые, изуродованные буграми и язвами челюсти. 2046/07/05.

«Вы не догадались? Это один и тот же человек. Сегодня его нет в живых, но родственники дали согласие на показ снимков с разницей в два года. Вот что делает с людьми радиация!»

Ратников снова щёлкнул пальцами, изображение исчезло.

– Что скажешь, Александр Павлович?

– А что тебя интересует?

– Информация, Ватсон. Ты ведь у нас в теме, и с атомными делами, как говорится, на ты.

– А в школе КГБ эту тему не изучали?

– Не в той мере. Сейчас я хочу узнать весь расклад. Скажи-ка, – он кивнул на экран, – это правда? Или как всегда?

– Про лучёвку – верно. Болезнь опасная, хоть и редкая. При авариях – угроза реальная, но в ходе плановых работ исключается.

– Подожди, Александр Павлович. А как же ликвидаторы, муэртисты?

– Ну, если только сами полезут в пекло. А чтобы случайно, да набрать больше одного зиверта – нет. Не двадцатый век, всё под контролем.

– А девочка? И этот старик… М-м… мужчина?

– На первый взгляд кажется, что их болезни связаны с радиацией. Но это не так.

– Александр Павлович! Ты соображаешь, что говоришь? Это реальные люди, на них завели регистрационные карты; у каждого есть родственники. И конкретные диагнозы, подтверждённые специалистами. Таких больных – многие сотни, если не тысячи.

– Кто бы сомневался. Да, болезни у них настоящие. У девочки – рак щитовидки, у мужчины – лейкемия. Но, повторяю, радиация тут ни при чём.

– Да почему ты так уверен?

– А сколько прошло после аварии в Рингхальсе? Я имею в виду – до этих вот кадров?

– Катастрофа случилась первого мая, а запись, – он задумался на секунду, – от пятого июля. Считай, два месяца. И что с того?

– А ты знаешь, как можно отличить рак, вызванный радиацией? Не заподозрить, а уверенно назвать виновника – радиацию?

– И как же?

– Чаще всего – никак. Единственный путь – изучить статистику заболеваний с учётом скрытого периода.

– В смысле?

– Онкология не возникает сразу, типа «Шёл, поскользнулся, упал, очнулся – рак». Злокачественные опухоли – эффекты отдалённые. Чтобы развился рак, требуются годы.

– То есть, скрытый период…

– Да. Самый скоротечный рак – белокровие, но даже для проявления лейкемии потребуется три года, как минимум.

– А рак щитовидки?