Миряне. Печальнейшая повесть

В юности мне довелось повстречаться с Жанной Бичевской, в то время совсем девочкой, никому не известной студенткой эстрадно-циркового училища. Моя неугомонная мать, работавшая в музыкальной редакции Всесоюзного Радио, где-то раскопала это сокровище, и, по своему обыкновению, пригласила Жанну спеть у нас дома.. Жанна явилась к нам со своей гитарой в огромном, как виолончель, футляре. Была она весьма привлекательна и хороша собой, но роман между нами, вопреки чаяниям моей матушки, так и не состоялся: самобытность, дотоле не встреченная мной глубинная народность песен в ее исполнении так поразили мое воображение, что совершенно затмили для меня весь вид возможных влюбленных отношений. Много воды утекло с тех пор…

С недавнего ее концерта, проходившего в городке, где я служу, я ушел, не дождавшись окончания, весьма разочарованный, убедившись еще раз в правоте древней китайской мудрости, гласящей, что дважды в одну реку не войдешь. Да, много воды утекло… Я не следил за творчеством Бичевской, однако слух доходил до меня, что она, как теперь водится среди интеллигентов, уверовала в Бога, и даже собиралась в монастырь, но передумала, и стала «православной» певицей. Что это означает, я доподлинно узнал, когда на сцене вместе с постаревшей «царицей грез» объявился моложавый господин, «раньше певший на церковном клиросе» (кто у нас не помнит «бывшего регента»! ), и они вместе-дружно грянули со сцены «православием» во всю мощь: «Разорвем их в клочья, Господа хваля» – и все в том же духе. Дальнейшее действо «во Славу Божью» навело меня на весьма грустные мысли, которыми и поделюсь.

Вообще, с годами на моих глазах понятие «православный христианин» разделилось надвое. Из него выделилось совершенно самостоятельное определение нового явления – «православный». Люди перестали утруждаться исповеданием себя – христианами. Скажут – «православный» – и вроде все понятно. Ан, нет, не все.

«Православие», являясь понятием более национальным, что ли, оказалось пригодным для включения в общественное сознание в качестве временного заменителя столь сегодня искомой «национальной идеи» – вспомним, хотя бы: «православие, самодержавие, народность». Все более обособляясь от христианства, как такового, т.е. учения Христа, «православие» стало своего рода опознавательным знаком сторонников, в основном, национально-патриотического подъема, который, сам по себе, можно только приветствовать. Являясь псевдоидеей (у которой нет сущности, но лишь указание на некоторый комплекс эмоциональных переживаний), «православие» в таком его восприятии, возможно, способно на время заполнить место хоть в чем-то объединяющего народ фактора, но при этом уже не имеет никакой прямой и серьезной внутренней связи с самим христианством. Можно сказать, что в общественном сознании мы имеем дело с болезненным синдромом «православного язычества», или, возможно, «православного атеизма». Спроси любого на улице: «Ты кто по вере?», – «Православный!», – «А в какого Бога веруешь?», – многие затруднятся с ответом; «Прочти Символ Веры», – и почти каждый спросит: «А что это такое?»

Вера сама по себе, как таковая, оказалась никому не нужна, она только жить мешает. Нужно знамя, стяг, воинский штандарт, собравшись под который, «разорвем их в клочья», Господа хваля за то, что Он – за нас, ведь мы же – Православные, мы лучше всех, и главные у Бога.

Печально то, что Церковь нашла свое место в восприятии ее обществом именно в том, что Она усердно подыгрывает низменным страстям народа в старинной русской забаве «Борьба с Жидом», и этим угодила и стала мила сердцу миллионов наших «православных». На том сошлись, и несмотря на визг интеллигентов, ни на какие «журналистские расследования», изобличающие документальные материалы и свидетельства совершенных предательств и преступлений, народ, поворчав, готов простить Князьям Церкви и участие во вселенском воровстве, и табачные и водочные скандалы, да и личную непорядочность, а зачастую и наглую, разнузданную развращенность – лишь бы от Лица Самого Бога они поддерживали и благословляли круговую оборону свойства и борьбы против всех «не наших». Став заложницей «патриотической» смычки с государством и обществом, Церковь вынуждена теперь не Христа проповедовать, и не о спасении душ заботиться – это никому, кроме горстки умалишенных «фанатиков», «религиозных экстремистов», не нужно, и потому обществом не востребовано. Но заботиться о «Торжестве Православия» – вот Ее главная задача в глазах нашего «Народа-Богоносца», погрязшего в духовном невежестве и языческом разврате, которому до Бога, носителем которого объявлен, и дела нет никакого, если только Он (Бог) хоть к чему-нибудь не пригодится.

Поэтому такие, казалось бы, разно полюсные явления, как борьба с католической экспансией, и благословение нашего православного патриарха, полученное нашей олимпийской сборной на участие и победу в олимпийских играх, являющихся на деле возрождением древней языческой идолопоклоннической мистерии с соблюдением всех положенных теургических обрядов – суть явления одной природы: угождение человекам, но не Богу, и служение «Князю Мира Сего» за имеющиеся в его распоряжении блага и сокровища мира, которые он обещал всякому, кто поклонится ему.

Вообще, об олимпиаде разговор отдельный. Вряд ли христианская точка зрения найдет здесь поддержку хотя бы у кого-нибудь, кроме самих христиан. Которых в обществе, да и даже в Церкви – исчезающее малая величина, и мнение их с точки зрения статистики является незначимым. То-есть, иначе, оно, это мнение, может восприниматься обществом лишь как личное мнение того, кто его высказывает. Да будет так, и высказывая свое столь непопулярное мнение по волнующему меня вопросу, я готов к тому, что буду освистан, в том числе, и нашими «православными». Тем не менее.

Все разговоры о том, что Игры – это только спорт, что ритуал стилизован, и олимпийское движение является чисто гражданской затеей, для христиан не выдерживают самой поверхностной критики с точки воззрения на подвиг наших первых христианских мучеников за веру. Они шли на смерть тоже по смехотворному для тогдашнего гражданского общества поводу. Дело в том, что Римская империя, прославившаяся веротерпимостью, на самом деле была, как и нынешний мир, религиозно индифферентна: ни власть, ни общество к религии, Богу и Вере не относились всерьез, но лишь как к политическому средству влияния на «темные массы». И то, к чему склоняли христиан, было для всех – всего-навсего – обязательным актом подтверждения политической благонадежности и выражением лояльности существующему строю. Подтверди гражданскую позицию признанием «божественности», т.е. непререкаемости авторитета императора – и дальше живи, как хочешь, а веровать можешь, как умеешь, во что угодно, по своему усмотрению. Необязательно было и жертву языческую прилюдно приносить. Можно было просто купить бумажку, справку, подтверждающую совершение этого акта. В царской России тоже похожую справку Церковь выдавала, подтверждавшую, что человек исповедовался и причастился. Эту справку в жандармерию нужно было каждый год представлять, и все: прогрессивно настроенные деятели, либералы, революционеры – норовили эту справку купить, благо и у нас она тоже продавалась – ничто не ново под Луною.

Тем не менее наши мученики предпочитали смерть выгодному криводушию, которое в христианском сознании со времен Иуды всегда приравнивалось к подлому предательству Христа и трусливому отречению от своей веры и от Бога. Во все времена верующие во Христа могли представить свое появление на арене языческого ристалища только в качестве насилуемой жертвы, для убийства и принятия смерти за веру. И это единственная победа, которую может там одержать христианин.

Не то сегодня. Выходя на состязания во славу олимпийского огня и греческого языческого пантеона, современные христиане прилюдно крестятся, призывая имя Христово и помощь Божью для того, чтобы преуспеть. И эта печальнейшая комедия благословляется от имени Бога главами христианских церквей и конфессий. Люди, получившие такое «благословение», обмануты: считая, что находятся под покровительством Бога, они фактически отрекаются от Христа и губят душу свою. Если патриарх не понимает душепагубности подобных «благословений», под вопрос встает его профессиональная компетентность и целесообразность пребывания его на своем месте в качестве «отца всех христиан». Ну, а если понимает…. Как видим, выбор невелик.

Феномен вырождения и перерождения православного христианства в отдельное «православие» без веры во Христа привел к тому, что христианам, если таковые еще остались в этой стране и в мире, предстоит понять: возможно, вновь – не впервые – настает время, когда верующим во Христа придется «выйти из среды развращенных». И иметь мужество жить самим пред Лицем Божьим, имея единственного Отца и Учителя – Христа. Церковь – это мы, и вместе с нами, «посреди» верующих в Него, Сам Христос удалится из среды тех, кто «превратил Дом Божий в вертеп разбойников». Ибо – напомним себе опять – поклонение Богу не в зданиях и храмах, но «в Духе и Истине» – таких поклонников Бог всегда ищет Себе. РПЦ, прочно став на пути служения «веку сему», и во всем ему уподобившись, все более перестает быть Церковью Христовой. За что же умер Христос, за гуманитарную помощь, что ли?

Дух всеобщего озлобления и разочарования из-за собственных неудач, из-за полного провала надежд на «нашу Победу», и поиск любых подходящих «виновных» в крушении расчетов на лучшую жизнь и светлое будущее («жидовские» происки, американцев, для которых у нас заготовлен «кирдык» ихней Америке, «черных», «захвативших Россию» – да кого угодно «не наших») – превратился в главную, поистине «национальную», «православную», идею, витающую сегодня в воздухе: «Разорвем их в клочья…». И те, кто сегодня, по законам конъюнктуры, уловил ее – все такие, и всегда будут в полном порядке, окажутся востребованными обществом: начиная от нашего патриарха, и кончая «православной певицей» Жанной. Православные нехристиане – вот что можно было бы сказать о таковых, если бы не боязнь согрешить: все-таки вера – дело интимное, а чужая душа – потемки. Поэтому каждый сам смотри: «свет, который в тебе – не есть ли тьма?»

***

Однако, вернемся к епископам. Пока они рекрутировались самим народом из своей среды, с которой они продолжали пребывать в отношениях отнюдь не формальных, все было более или менее в порядке. Разделяя житейские обстоятельства окружавших их людей, собственно и составлявших «церковь» – свободное собрание уверовавших во Христа родственников и соседей – для своих «ближних» они были просто самыми уважаемыми из всех, и потому бесспорно достойными «надзирать» за прочими, и «за нравами нашей молодежи». Примеры подобного «старейшинства» нередки. Взять хотя бы чеченских старейшин, которых теперешние ихние религиозные лидеры, а вослед им и их новоявленные «послушники»: ваххабиты, моджахеды и прочие боевики – почему-то ни в грош не ставят. Поняв одно, возможно, по аналогии, поймем и второе. Организация «властной вертикали» всегда приводит к ослаблению зависимости выдвиженца от общества, его выдвинувшего. Независимость от мнения окружающих достигается за счет успехов в отношениях с «начальством», от которого зависит назначение или «утверждение» выдвинутого. Таким образом, чисто психологически любой человек, стремясь укрепить свои жизненные позиции, будет в своем служении более оглядываться на того, от кого зависит оценка результатов и, самое главное, возможные оргвыводы, а вовсе не на тех, кому это служение и должно служить непосредственно. Как только появляется начальство, начинаем угождать начальству, а на народ плевать все откровеннее по мере того, как от него все менее зависит наша собственная участь. В технике это называется «ослаблением обратной связи» вплоть даже до полной ее утраты. Стремление к освобождению от внешней зависимости, к замыканию «на себя» рано или поздно делает систему неуправляемой, неспособной к естественной приспособляемости в меняющихся условиях бытия, с которыми связь самовольно разорвана. Тогда система «идет вразнос» и само разрушается. Церковь, как организация, пережила множество подобных крушений, и на сегодня, очевидно, ни одна из ее земных организаций не может рассматриваться, как «единая, соборная и апостольская» вселенская церковь Самого Христа, которую по Его обещанию, во веки «не одолеют врата ада». Но лишь как более или менее организованные обломки, пытающиеся вести свою собственную, частную, жизнь, все менее напоминающую христианскую жизнь общины Христа, и – даже – жизнь первой Церкви. Все эти «церкви» уже не однажды развалились, и к тому же от причин вполне естественных для подверженных неустойчивости земных организаций, каковыми они все к сожалению и являются со времен ап. Павла и первых епископов. Так надзиратели «церкви», возможно, стали ее невольными сокрушителями.

Монахи

Монашество… Как много хочется – и должно – рассказать хорошего о мужчинах и женщинах, по разным причинам вступивших когда-то на путь иноческого христианского подвига. И как много плохого и горького придется сказать в адрес монашества в целом и о его типичных проявлениях в жизни мира, для которого монашество, как оно само о себе утверждает, «умерло и похоронилось» – поймешь ли, и сумеешь ли простить меня, друг читатель? Надеюсь на твое великодушие, и вновь прошу прощения за невольную боль, которую, поверь, всецело разделяю с тобою…

Помню одно из своих первых детских впечатлений, связанных с церковью: поездка с родителями в Загорск, в лавру Сергия. Ярким летним деньком, в воскресенье, с утра пораньше, мы выехали на машине из Дмитрова, где я гостил у бабушки, по объездной дороге минуя Москву в Загорск через Поленово. Посетив музей-усадьбу великого живописца, где мне, ребенку, под конец экскурсии стало немного скучно, где-то к полудню мы входили под надвратные своды Лавры. Я мало что знал о церкви, и никогда до этого не оказывался вблизи верующих, собравшихся на молитву. Расскажу оставшееся в моей памяти впечатление, не претендующее на достоверность – слишком много прошло лет, наслоивших на память новое знание. Итак.

Толпа. Народу множество, как на демонстрации, но люди не праздны, и не веселы. Общее настроение напряженного ожидания, как бы тревоги, и в то же время в суетном движении многих людей есть какая-то систематичность, деловитость, что ли. Народу очень много, толкаются всерьез, с умыслом, прокладывая себе дорогу, и при этом никто не извиняется. Кругом постоянно возникают короткие злые перепалки, быстро, правда, гаснущие без развития в скандал. Мне неуютно, я чувствую, что мы здесь чужие, и нас так и принимают за лишних здесь чужаков. Почему – непонятно. Человеческая масса сосредоточенно жужжит, как улей. Над ней то там, то здесь возвышаются, раскачиваясь, черные шапки цилиндром. И шелест: «Батюшка пошел, батюшка». «Батюшка, благословите!» – поворот, наклон, «руку целуй, руку», – и вновь неторопливое покачивание черных цилиндров в вышине, над почтительно расступающейся толпой. Благоговение. В почитании – нечто хорошо знакомое. Холопство. Постышев, подмечает Солженицын, так долго продержался около Сталина, пережив всех, потому что был – денщиком, холуем у барина. Это мы сделали наших епископов, священников и монахов такими, какие они есть сегодня: нашими господами и Князьями Церкви. Мы хотим быть господскими холопами, нам это нравится, и из нас ничто не смогло выбить рабский дух.

Меня охватывает злая веселость, растет протест беспричинной враждебности, которая атмосферой окружает туристов, подобных нам, растворенных в массе верующих людей, заполнивших монастырский двор вытекающими со службы в огромных храмах человеческими половодными ручьями и реками. Мама подводит меня к огромному арочному окну до самой земли, за которым в неохватном, сотканном из светотени пространстве, угадывается роспись стен, мозаика полов. «Что значит – трапезный храм? Здесь что, едят монахи? Как, сидя прямо на полу?». Молча, и потому особенно ужасно, стайка черных старух начинает колотить меня, царапать, драть волосы и одежду. И лишь когда отец, страшно ощерившись, с ревом отпихивает от нас, опрокидывая, всю свору, начинается гвалт. «Покажем вам, как Бога хулить! Святотатцы! Сами вы на полу сидите…». «Какие же вы верующие», – говорит отец уже спокойно, – «на ребенка накинулись лишь за то, что глупость сказал – так ведь потому и ребенок, что ума пока нет. А у вас-то почему нет ни ума, ни сердца? Да вы хуже фашистов, от которых я вас на фронте защищал». Вдали мелькает, приближаясь, милицейская форма. Отец, решительно рассекая толпу, идет к выходу, мы движемся за ним, понурясь. Я опасаюсь оглянуться по сторонам, смотрю под ноги. Солнышко затуманилось, день померк. Начинает накрапывать дождик, дворники возят грязь на ветровом стекле. Дорога домой тянется в молчании. Я засыпаю.

Тогда я впервые услышал в родительском разговоре слово «фанатики». Встречая его позже в книгах, я узнавал его по ужасу, который вспоминал, испытав при своей первой встрече с монастырем, монашеством, и «верой».

В «идеологии», если можно так выразиться, монашества имеется по крайней мере одно бросающееся в глаза, в том числе и несведущим, противоречие. Парадокс, так сказать. С одной стороны монашество всегда и везде: в своих книгах из поколения в поколение, в особенном учении, которое распространяя в среде верующих, «ученые монахи» выдают за божественную истину и учение Христа (в крайнем случае, за «откровение», тем или иным способом явившееся им от Бога), в поучении верующих «вживую», через непосредственное общение – повторяю, всегда и везде монашество оглашает главной христианской добродетелью и своим основным достижением – Смирение! При этом утверждается, что Любовь, заповеданная Христом, как таковая, для всех нас недостижима по причине божественности своего происхождения, и потому для грешного человечества должна быть заменена смирением – хватит, мол, с нас и этого. То есть, если я, допустим, терплю присутствие ненавидимого мной начальника, и не скандалю с ним, да еще и терплю свою ненависть к нему, не давая ей ходу – то и будет с меня. Это и есть любовь «по-монашески». К чему она приводит и во что выливается в самих монастырях, я при случае расскажу как-нибудь попозже, не за завтраком, чтобы не перебить кому-нибудь аппетит.

Так же, как «для нас грешных, недостижима Любовь», по неявно распространяемому в церковных кругах ученому мнению, Евангелие – единственный имеющийся бесспорный источник свидетельствования о Христе, Его жизни и учении – «неудобно» для чтения по причине своей «невыносимой светоносности», и должно быть заменено чтением Святых Отцов, или по крайней мере, написанными ими «толкованиями» на Новый Завет. Приводят в пример солнце, смотреть на которое невозможно иначе, чем через закопчённое стекло, и копоть на наше зрение желают навести ученые монахи.

Идея эта не нова. К сведению, если кто не узнал из курса истории в средней школе, «Столетняя» война в Европе велась, как ни дико это прозвучит, именно (и всего лишь) за право людей читать Евангелие в переводе с латыни на родной для них язык. А католическая церковь в свою очередь и переводчиков, и любознательных читателей объявляла еретиками и передав в руки инквизиции, после «добровольного покаяния» в застенке отправляла «раскаявшихся грешников» на костер – для очищения, разумеется, и исключительно по любви. И тем не менее, люди сто лет с оружием в руках сражались, отстаивая у клерикалов свое право самим узнать, что же в этой Книге написано? И победили. Так что давайте этим правом воспользуемся, чтобы убедиться: можем мы сами понять, что там написано для нас с вами на все времена, или все-таки нам не обойтись без «мутного стекла»? Во всяком случае, право выбора принадлежит каждому из нас, и не надо людей запугивать и зашугивать непонятными им страхами, «как бы чего с ними дурного не приключилось» от «несанкционированного» чтения. На весь этот осторожный, извилистый шантаж отвечаю за всех словами пророка Давида: «там испугались, где страха нет». Жив Господь, любящий нас, и Он как-нибудь Сам позаботится о беспечальности тех, кто желая познать Его, для этого открыл книгу Нового Завета. А толкования почитаем на досуге, по надобности выяснить непонятое самими.

Однако, с другой стороны, смиренные монахи каким-то образом заняли в церкви, причем именно в Православной Церкви, главенствующие позиции и властные должности, которые, подобно княжеским, принадлежат им «по праву рождения». Для уточнения, монах, и – неженатый священник и епископ, как, например, принято у католиков – отнюдь не одно и то же. Но это мы потом еще обсудим. А пока я говорю о том, что монахи, постоянно причитая, что они, недостойные (тоже типичное примечательное словечко), «хуже и грешнее всех», при этом на весь крещеный мир оглашают монашество, как «царский путь», «высшее искусство», «таинство для посвященных», и объявляют себя все более открыто неким «христианством в христианстве».

Вот честно, чего я никак из всей этой путаницы не мог для себя понять, и у многих монахов неделикатно спрашивал: все-таки, монашество больше христианства, или меньше христианства?; выше христианства или ниже?; или, может, только оно одно и есть христианство? А весь остальной крещеный мир – «во зле лежащий»? Никто мне так прямо и не ответил, зато обидевшиеся, как водится, стороной возвели на меня клеветы и напраслины, и заочно объявили меня «врагом монашества». Пользуюсь случаем на этих страницах утвердить категорически, что это ложь, и целью моих вполне простодушных выяснений являлась именно реабилитация монашества, как спасительного христианского подвига, и образа жизни, для христианина вполне обычного и нормального, равного христианской жизни каждого, желающего спастись. Политкорректность моих обидчивых оппонентов, так и не давших ясных ответов на мои вполне внятные вопросы, привела к тому, что пришлось мне, как и всегда, ответы отыскивать самому, и уж «что написал, то написал», пусть теперь не обижаются.

***

В церкви часто можно услышать: монашество – это царский путь, это соль земли, чуть ли не выше христианства. Монашество зарождается в IV веке, до этого три века христианство жило, не зная никакого монашества, не ведая о том, что есть на свете такой подвиг. Почему же не было монашества три века? Да по очень простой причине – христианство было гонимым! Христианство три века было в таком положении, о котором говорил Христос: «предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам».

Иудеи, книжники, израильские законники по всему миру, ополчась на христианство, гнали Его и соединились в этом с язычниками. Именно язычникам было предано христианство в первую очередь. Иудеи распространяли про христиан гнусную клевету: что это бесчеловечный, сатанинский культ, где убивают младенцев и пьют их кровь. Эта клевета распространялась о христианстве именно иудеями, иудейскими книжниками и фарисеями, знатоками закона. Эта ложь была обращена к язычникам, которые ничего не знали о христианстве. Язычество на свой щит всегда поднимало гуманизм – самоценность человеческой жизни.

Язычество – это совершенно особое состояние души, в котором ощущение бессмертия души встречается и в противоречии сливается с отрицанием веры в бессмертие, в посмертную жизнь. Для язычника существует только одна жизнь – жизнь на этой земле, и эта жизнь должна быть превращена в бессмертие.

Все, что мы сегодня видим в человечестве: гуманизм, поиски бессмертия, борьбу со старостью, с болезнями, – на самом деле проявление язычества. Это не христианство, а проявление в человечестве застарелой болезни. Именно язычники, будучи так называемыми «гуманистами», первыми восстали на христиан, о которых была распространена ложь, что они поедают младенцев. Христиан начали гнать и убивать. Первые гонения на христиан были не за Христа, никто не знал ничего о Христе. Знали только, что Его за что-то казнили, а Его последователей преследовали, считая их кровопийцами. Иудеи поддерживали эту ложь, они-то знали, что делают! Они всегда знают, что делают. Они всегда делают одно и то же: они стараются опрокинуть Церковь Христову и уничтожить ее ложью, коварством и чужими руками, предав Христа в руки язычников.

Три века христианство было гонимо и спасалось постоянным гонением, там было не до монашества. Какое монашество, когда жизнь висела на волоске! Каждый, исповедующий себя христианином, в любой момент мог быть предан смерти. Что же толкнуло людей на монашество? Как ни странно и ни парадоксально – земное царство.

Восходит Христос в Иерусалим. Представьте себе, какое страшное испытание Нашему Господу было послано Его Небесным Отцом. Вы все родители, и может быть, вы поймете Бога в каком-то смысле. Он – Отец Своего Сына, и Он посылает Сына Своего на жуткую смерть и казнь для того, чтобы Он исполнил волю Его. Кто на это способен? Бог Отец посылает Сына Своего и жертвует Им из любви к нам. Мы тоже Его дети, Он хочет нас спасти. Ведь столько народу погибло, мается в аду! Столько народу стало пищей для демонов! Богу нас жалко, Он хочет нашего спасения. Он хочет нас вызволить из жуткой власти смерти и демонов, в которую мы сами себя предали первородным грехом. Господь по любви к нам жертвует жизнью Своего Сына.

Что самое удивительное, Христос принимает это из руки Божией, принимает от Отца эту смерть, принимает Свою казнь, на которую обрекает Его собственный Отец ради любви к людям.

Вы поймите, какая Любовь! Все это делается по любви! Кто из людей способен на такую любовь? Можете вы, родители, представить себе подобную жизненную ситуацию между собой и своими детьми? Матери сейчас посылают своих детей в Чечню, а потом проклинают власть, государство, время, чеченцев. Это только малая степень того, что сделал Бог со Своим Сыном. Не думайте, что происходящее сегодня – нечто новое, Бог уже все сделал за нас и в такой мере, которая нам и не снилась. Мы не можем Бога ни в чем обвинять, потому что Он все испытал Сам. Он Сына Своего послал сюда, который прожил нашу с вами человеческую жизнь. В этой жизни Он вкусил все, в том числе и предательство, и унижение, и жуткую казнь, и смерть. Эту жертву принес Бог нам и за нас.

Когда в нашей жизни случается что-то подобное, не надо гневить Бога и не надо Его обвинять в жестокости и в том, что Он ничего не понимает. Он все понимает, потому что Он сам все испытал. Бог нас понимает, и поэтому, когда в нашей жизни происходят страшные и жестокие вещи, Он разделяет нашу боль, потому что Он ее испытал.

Представьте себе: праздник Преображения, летом. В этот день Господу посылаются небожители, чтобы сообщить Ему, что Его ждет. А в марте Он восходит в Иерусалим (на шестой неделе поста, за две недели до Пасхи) для того, чтобы принять вольную крестную смерть. С лета Он об этом знает! Мы все жалуемся, что будущего не знаем. Нам бы в августе сказали, что мы в марте палец отрубим топором, да мы бы от одного ожидания с ума бы сошли. Человеку сообщается, что Он умрет и будет казнен страшной казнью в августе. До марта месяца Он мучается, страдает, вынужден эту тайну хранить.

Трое ближайших учеников, которые были с Ним на горе, Петр, Иоанн и Иаков ничего не поняли. Они так были поражены Небесным Светом, они были в таком восторге – им явилось видение Небесное, они говорят Христу: сделаем здесь три кущи, и будем жить. Им хочется остаться в этом райском месте. Они-то не поняли, о чем шла речь! А Христос узнал, какая участь Его ждет. Он их взял, чтобы они были свидетели и могли бы Его поддержать.

В этом состоянии смертной тоски, ожидания жуткой казни и смерти Человек-Христос пребывает почти целый год (восемь месяцев). Никто из Его ближайших учеников ничего не понимает, и эту Его страшную ношу не может ни разделить с Ним, ни хотя бы Ему посочувствовать и быть с Ним сердцем и душою.

Они заняты своим, они делят власть, они думают о земном: Христос станет Царем, а они готовятся в министры. Господь идет на смерть, на страшную казнь, готовится принести непосильную для человека жертву, Он идет с Иерусалим как Агнец на заклание, а ученики сварятся между собой – кто из них главнее. Говорят Ему: «сделай, что мы просим, когда станешь Царем, чтобы я сидел по правую сторону, а брат мой по левую». А другие ученики сварятся с ними. В этой молве человеческой, бесстыдстве, в этой бессовестной дележке – посреди всего этого Господь наш идет на казнь, которую Он должен принять и принять добровольно.

Как это похоже на нашу жизнь, как часто мы бессердечны к своим близким. Человек умирает, у него болезнь смертельная, а родственники уже за наследство дерутся: избушку и два квадратных метра земли. Господи, помилуй нас грешных!

Господь восходит в Иерусалим, а они делятся, они пожить собрались. Это и есть язычество. Язычество – это не вера, не религия, не философия, это болезнь человечества, это свойство падшей природы человека, искажение зрения. Человек собирается в этой жизни устроиться навеки и считает, что ему, слава Богу, есть что терять в этой жизни! Все церковные распри происходят не за веру и не за Христа.

Христа убили не за веру, не за то, что Он, с их точки зрения, Бога оскорблял. Они все какие-то причины искали, чтобы Его убить. Первосвященник говорит: вы слышали, Он богохульствует, достоин смерти! Но ведь убить Его они решили задолго до того, как вызвали Его на судилище. Они решили Его убить, и только предлог и повод искали. А за что убить они Его собрались? Почему они хотели Его убить?

Ведь Он был нищий пророк и проповедник. У Него ничего не было, Он не претендовал ни на какие царства. Все время Он проводил «в пустынях и пропастях земных», ходил по палестинской земле, на которой былинка-то не растет, потому что там солнце все сжигает. У Него ничего никогда не было. Его когда казнили, с Него взять было нечего. У Него был хитон, который на тряпки порвали, потому что, как говориться, «хоть шерсти клок». Нечего было взять! За что же его убили?

За то, что нам есть что терять! Первосвященникам было что терять, у Христа ничего не было, а у них было! Удивительное дело, чем больше у человека есть, тем большим рабом этого своего имения он является.

Господь в Евангелии говорит: «трудно богатому войти в Царство Небесное, проще верблюду пройти сквозь игольные уши». Игольные уши – это врата. Обычно в храмах северные врата в алтаре делают маленькими. Игольные уши – это, так называемые, «овчие врата», в которые овца проходит, а верблюд нет. Так же маленькие двери строились в царских покоях, для того чтобы, когда подданные заходят к владыке, они заходили с поклоном – зашел и уже поклонился. В храме через северные врата священник заходит в алтарь, их делали специально маленькими: заходишь в алтарь с поклоном, потому что Царь и Владыка Господь сидит на престоле Божества.

Игольные уши —низкие врата, в которые верблюду не войти. И богатому не войти в Царство Небесное, потому что узкие и низкие врата, а богач, как верблюд, пытается нагрузить на себя все свое богатство, которое он тащит за собой и бросить не может. Это и есть язычество, болезнь падшей человеческой природы: мы устроились здесь и нашего не отдадим ни грамма. И в Царствие Небесное мы не можем войти потому, что нас не пускает горб нашего богатства! Нам есть чего терять и оставить это мы не можем!

Владыка Антоний (Блюм) в книге «Школа молитвы» говорит: «что такое земное богатство: зажал в руке часы, ты не часы приобрел, ты руку потерял!» Как нас враг всех поймал! Язычество – это неспособность отпустить руку. Не по вере разделяемся мы с язычниками, у нас среди христиан полно язычников. Христос, который предается язычникам первосвященниками, предается и распинается нами в церкви и сегодня. Мы, в общем-то, все язычники! Та скорбь, которую Господь претерпел от язычников, от римлян, которые Его распяли и убили, происходит в церкви сегодня и происходила во все времена. Первосвященники убивали Христа потому, что им было что терять: у них была власть и имущество!

Как же было прискорбно Христу, когда Он идет на крест, а за Ним тащится хвост язычества, который за Ним втаскивается в церковь и остается здесь и до сего дня. Он идет распинаться за человечество, за людей, а за ним идут люди, которым есть что терять, которые думают только об одном: набрать побольше земной власти и богатства, и для которых Христос, к сожалению, является не целью жизни, а средством к обогащению. Они идут становиться министрами богатого царя.

И Он говорит им: «вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом».