Петр III. Загадка смерти

Марта Вильмот, еще не задаренная Екатериной Романовной, в сентябре 1803 года записала: «Вечером княгиня рассказывала об удивительных эпизодах революции, в которой она, восемнадцатилетняя, сыграла столь заметную роль…Любопытное обстоятельство: Петр III, которого княгиня Дашкова, по ее собственным словам, “свергла с трона”, приходился ей крестным отцом» (229). Дашкова то ли не понимала, то ли не хотела подумать, что, постоянно подчеркивая свою главенствующую роль в перевороте, она тем самым брала ответственность и за смерть Петра III. По-видимому, такие рассуждения были княгине чужды: она, по своему убеждению, не изменившемуся до самой смерти, всегда была права и нравственна. Но ее туманная фраза, сказанная Екатерине II о смерти Петра III, – «Она случилась слишком рано и для вашей, и для моей славы» – свидетельствует об обратном. Смерть должна была наступить позднее, но Дашкова не говорит – когда. А может быть, как планировала Екатерина и ее сторонники, она не должна была вообще случиться, а Петр Федорович спокойно уехал бы в Голштинию? Английский посланник граф Бекингемшир заметил о Дашковой в своих записках: «Если бы когда-либо обсуждалась участь покойного императора, ее голос неоспоримо осудил бы его; если бы не нашлось руки для выполнения приговора, она взялась бы за это»

. Полагаем, что дипломат был прав.

Кстати сказать, не исключено, что в упомянутых вариантах «Записок» Дашковой присутствуют варианты разных планов в отношении Петра III. В ВРЗ написано: «…Все сошлись на том, что удар следует нанести, когда его величество и армия будут готовы к отправке в Данию» (62; курсив наш. – О. И.)

. В ГИ говорится: «В одном пункте все (заговорщики. – О. И.) единодушно сходились, в том, что отплытие императора в Данию будет сигналом поразительного удара» (курсив наш. – О. И.)

. Не следует ли это понимать так, что во втором варианте император во время переворота должен был бы находиться вне досягаемости заговорщиков и речь шла о революции, а в первом – еще быть в России; и тогда судьба Петра III решалась в России? О том, что начало переворота связывалось Екатериной и ее сторонниками с отъездом императора на войну, знал Рюльер

.

Вполне возможно, что Дашкова по этому вопросу разделяла взгляды Н.И. Панина. Последний считал, что переворот должен начаться в тот день, когда Петр III прибудет в столицу, чтобы присутствовать при выступлении гвардии в поход. Боясь, как бы Петр Федорович не раздумал прибыть на упомянутое мероприятие, Панин просил К.Г. Разумовского убедить императора не отказываться от своего намерения. После того как этот план реализовать не удалось, а переворот пошел по другому сценарию, Панин, по его словам, считал, что нужно было арестовать императора. «Казалось слишком опасным предоставлять ему свободу», – рассказывал Никита Иванович барону Ассебургу

.

Н.И. Панин прекрасно понимал, что и в заключении Петр III, лично ему грозивший смертью, будет опасен. В этой связи можно поверить внешне не совсем правдоподобному рассказу Рюльера о том, что «отборная шайка заговорщиков» под руководством Панина изучала жилище императора, чтобы схватить его, а при сопротивлении и заколоть

. Не стоит обсуждать, что критерии «сопротивления» могли быть весьма расплывчатыми. Кстати сказать, план захвата Петра Федоровича «в его комнате» подтверждает Екатерина II как в письме к Понятовскому от 2 августа 1762 года, так и в наброске воспоминаний

.

Екатерина Романовна не называет источник своих сведений о убийстве Петра Федоровича. Возможно, это не случайно, так как в Ропшу отправились лица, которых она называет в числе своих сторонников: П.Б. Пассек, Ф.С. Барятинский, М.Е. Баскаков (71). Источником сведений княгини могли быть и рассказы Н.И. Панина. Никита Иванович впоследствии распространял в обществе следующую версию: «Фавор заглушил в Орловых всякое другое чувство, кроме чрезмерного честолюбия. Они думали, что если уничтожат императора, то князь Орлов займет его место и заставит императрицу короновать его»

.

Не исключено, что Дашкова точно знала, что произошло в Ропше и кто основной организатор убийства Петра III, но приняла версию Ростопчина о письме Орлова. Правда, в нем (если Федор Васильевич не изменил его содержания впоследствии, как изменил комментарий) непосредственным убийцей называется князь Федор Барятинский (о чем, кстати сказать, в 1806 году неожиданно узнала М. Вильмот). Однако такие нюансы не могли заставить задуматься княгиню, тем более если речь шла о столь не любимых ею Орловых. О князе Ф. Барятинском Дашкова не говорит ни слова, и, по-видимому, это не случайно.

Разбор неясностей и загадок, связанных со смертью Петра Федоровича, можно продолжать еще долго (и мы еще вернемся к этой теме ниже). Завершая эту тему, обратим внимание на следующее важное обстоятельство: время получения Дашковой известия о смерти бывшего императора. Если она узнала официально – из манифеста от 7 июля, тогда все замечания об А.Г. Орлове падали на саму императрицу, подписавшую упомянутый манифест, в котором ни слова не говорилось об убийстве. Если же княгиня была осведомлена о смерти Петра Федоровича в день его действительной смерти, последовавшей не позднее 5 июля (а скорее всего – 3-го числа), то есть до появления официального манифеста, то возникал закономерный вопрос об истинности источников ее информации, а также о возможности выдать их своим визитом к императрице.

Любопытно, что Екатерина II нигде и никого не обвиняет в смерти Петра Федоровича. Она, кажется, только намекает на искажение ее планов. Так, в письме к Е.Р. Дашковой от 28 апреля 1774 года императрица замечает: «…Сколько ни святы намерения наши в своем начале, но, проходя для исполнения через руки многих, заимствуют от несовершенства, роду человеческому свойственного»

. А в записке под заголовком «Анекдоты» Екатерина II с печалью вынуждена была констатировать: «Так-то нередко не достаточно быть просвещенным, иметь наилучшие намерения и власть для исполнения их; тем не менее, часто разумное поведение подвергается безрассудным толкам»

.

Возможно, Екатерина II и тогда и после руководствовалась максимой, высказанной ею по поводу смерти первой жены Павла Петровича: «Мертвых не воскресишь, надо думать о живых»

. Вместе с тем она с первых же шагов в качестве самодержавной императрицы подчеркивает роль тайны – личной и государственной. Так, в письме к Ст.-А. Понятовскому от 9 августа 1762 года Екатерина II пишет: «Рассказывать все внутренние тайны[78 - В одном из писем к Ст.-А. Понятовскому Екатерина II пишет о «самой большой моей тайне» (Екатерина II. Записки. С. 581); касалась ли эта «тайна» адресата, не совсем ясно.] – было бы нескромностью; наконец я не могу». И далее в другом письме: «Я не могу и не хочу объясняться по поводу многих вещей»

. В связи с этим возникает вопрос о том, знала ли она, что произошло в Ропше? Нужно было ей это? Коль скоро смерть Петра Федоровича не входила в ее планы, то – обязательно! Тем более что, как мы полагаем, это убийство было направлено против нее и ее ближайших сподвижников. Поэтому можно почти наверняка утверждать, что Екатерина II знала обо всем случившемся в Ропше в деталях. Прусский посланник Гольц, сообщая Фридриху II о необыкновенной работоспособности русской императрицы, замечал: «Нет ни одного распоряжения, которое не сделалось бы ей известно…»

С другой стороны, Екатерина II, по ее собственным словам, очень не любила, чтобы ее обманывали: «Самым унизительным положением мне всегда казалось – быть обманутым; будучи еще ребенком, я горько плакала, когда меня обманывали, но зато я делала все то, что от меня хотели, и даже неприятные мне вещи с усердием, когда мне представляли действительные доводы»

. Вряд ли у убийц Петра Федоровича могли быть разумные аргументы.

Сохранились высказывания Екатерины II, в которых она винит во всем – перевороте и смерти – самого бывшего государя. Так, в письме к Гримму она замечает: «Все дело заключалось в том, чтобы или погибнуть вместе с сумасшедшим, или спастись вместе с народом, который хотел избавиться от него[79 - Эта мысль несколько раз встречается в записках Екатерины II. Так, в одном из вариантов последних она пишет: «…Дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него, или же спасать себя, детей и, может быть, государство, от той гибели, опасность которой заставляли предвидеть все нравственные и физические качества этого государя» (Там же. С. 423, 466). В заметках на книгу аббата Денина «Опыт о жизни и царствовании Фридриха II, короля Прусского», появившуюся в Берлине в 1788 году, она замечала: «Императрица Екатерина II вступлением на престол спасла империю, себя самое и своего сына от безумца, почти бешеного, который стал бы несомненно таковым, если бы он пролил или увидел пролитой хоть каплю крови; в этом не сомневался никто из знавших его, даже из наиболее ему преданных» (Там же. С. 695). Особо приближенный Петром Федоровичем английский посланник Р. Кейт подтверждает оценку Екатериной психического состояния своего супруга: «Не могу не присовокупить к сему, что и сам я, и многие другие проницательные особы стали недавно примечать в нем значительные перемены по сравнению с тем, что было еще несколько месяцев назад; непрестанный вихрь и суета вкупе с лестью низменных куртизанов до некоторой степени повредили его рассудок» (Кейт Р. Русский двор в XVIII веке. С. 223).]. Если бы он вел себя благоразумнее, с ним бы ничего не случилось(курсив наш. – О. И.)

. Не совсем ясно, на что намекает императрица: на благоразумное поведение во все время супружества или после ареста? В своих кратких заметках Екатерина II вновь возвращается к этой теме и пишет: «Камергер Пассек часто говорил о Петре III, что у этого государя нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрегает ничем из всего, что могло ему повредить»

.

Желала ли Екатерина II Петру Федоровичу смерти (по словам императрицы, он молил ее о сохранении жизни)

? Если верить ее утверждениям и некоторым документам, то нет. Так, в одном из исторических фрагментов Екатерина II писала: «Были намерения отослать его из этого места (Ропши. – О. И.) в Шлиссельбург и, смотря по обстоятельствам, приказать через некоторое время отправить его в Голштинию с его фаворитами, настолько его личность была мало опасной»

. В письме к Ст.-А. Понятовскому Екатерина упоминает первую часть проекта – отправку в Шлиссельбург, не говоря ни слова о Голштинии

. В.Н. Головина подтверждает слух о подобном намерении. Передавая рассказы современников, она пишет: «…Было решено, что Петра III отошлют в Голштинию. Князь Орлов и его брат, граф Алексей, пользовавшиеся тогда расположением императрицы, должны были отправить его. Приготовили корабли в Кронштадте и на них хотели отправить Петра с его батальонами в Голштинию. Он должен был переночевать накануне отъезда в России, близ Ораниенбаума…»

В этом сообщении примечательно то, что современник пытается возложить ответственность за срыв отправки Петра Федоровича на Орловых. Однако уже то, что на них была возложена подобная задача, говорит, что они были сторонниками подобной идеи. Внезапная смерть Петра Федоровича не позволила ее реализовать. Правда, если вспомнить судьбу Ивана Антоновича, его братьев и сестер, подготовка к отправке бывшего императора в Голштинию затянулась, а скорее всего, не имела бы места. Те, кто его предал, ни за что на свете не согласились бы выпустить его на свободу. К. Сальдерн пишет, что Екатерина могла позволить Петру Федоровичу ехать на родину, поскольку его отречение было признано австрийским и французским дворами

. Известно также, что и Фридрих II признал отречение бывшего императора, заявив нашему послу в Берлине, что «против такого обнародованного доказательства никому идти нельзя»

. После публикации отречения Петра Федоровича было уже довольно трудно держать под арестом голштинского герцога; его необходимо было выслать.

П.И. Бартенев в свое время сетовал на то, что ему не удалось найти документов об отправке кораблем Петра Федоровича с его свитой в Голштинию ни в Берлинском архиве, ни в архиве Ольденбургском; он надеялся обнаружить подобные документы в Киле или в архиве Морского ведомства

. До сих пор, насколько нам известно, ничего не обнаружено. Но нужны ли были подобные распоряжения по Морскому ведомству, например о подготовке корабля, если и так перед походом в Данию готовился флот? Кроме того, мы обнаружили в «Реестре журналам и протоколам Правительствующего сената по секретной экспедиции» следующую запись: «1762 июля 30 дня при дворе ее императорского величества Правительствующий сенат по докладу контр-адмирала Милославского приказали: наряженные от города Архангельского два корабля, фрегат и два пинка, когда они уже действительно вышли, отправить прямо к Кронштадтскому порту по притчине, что ныне еще никакой ко отправлению их опасности не состоит, а в Коле для них магазейнов не заводить и о том в Адмиралтейскую коллегию послать указ»

. К чему готовились эти корабли, посланные в Кронштадт, так и осталось загадкой. Правда, Петр Федорович мог быть, как писала об этом В.Н. Головина, отправлен и на кораблях, предназначенных для голштинских войск.

Что касается отправки Петра Федоровича в Шлиссельбург, то это была вполне разумная мера, поскольку вскоре многие могли бы узнать о месте нахождения бывшего императора, что грозило неприятностями, да и непрофессиональный караул вряд ли долго мог выполнять свою функцию. Но содержать двух свергнутых императоров в одной крепости представлялось не совсем удобным. Поэтому было принято решение Ивана Антоновича из Шлиссельбурга перевезти в другое место. Заметим также, что вполне возможно предположить, что на Петра Федоровича автоматически распространялась бы инструкция относительно Ивана Антоновича (одобренная Петром III), основным разделом которой был пункт: «Арестанта живым в чужие руки не отдавать».

На другой день после переворота 29 июня последовал именной указ Екатерины, в котором говорилось: «Указ нашему генералу майору Савину. Вскоре по получении сего имеете ежели можно того же дни, а по крайней мере на другой день безымянного колодника содержащегося в Шлюссельбургской крепости под вашим смотрением вывезти сами из оной в Кексгольм, с таким при том распорядком, чтоб оный в силе той же инструкции которая у вас есть не отменно содержал был со всякою строгостию и все то предохранено было, что к предосторожности и крепкому содержанию оного принадлежит, прибавив, буде потребно, к прежней команде из тамошнего гарнизона. А в Шлиссельбурге в самой оного крепости очистить внутри (оные крепости Шлюссельбургской) самые лучшие покои и прибрать по крайней мере по лутчей опрятности оные[80 - В письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II пишет о «подготовке хороших и приличных комнат».], которые изготовив содержать до указу. И сие все учинить не пропуская ни малого времени. Июня 29 дня 1762 года. Петергоф. Екатерина»

.

Никита Савин в 1756 году, будучи сержантом Лейб-кампании, привез из Холмогор в Шлиссельбург Ивана Антоновича

. После упразднения Тайной канцелярии при Петре III секретный арестант перешел в ведение Сената. 14 апреля 1762 года Савин, числившийся уже генерал-майором, был прислан с новым караулом из трех офицеров в Шлиссельбург, которым он дал инструкцию по содержанию секретного арестанта

. В первый же день переворота Н. Савин вновь был задействован. Об этом свидетельствует следующий документ: «1762 году июня 28 числа по указу ее императорского величества Правительствующей Сенат приказали: отправляющемуся для известного в Шлюсенбурге дела генерал маэору Савину выдать от расходу пятьсот рублев…»

Сенатский указ подписан: И. Неплюевым, князем А. Голицыным, князем И. Одоевским, Н. Корфом, И. Костюриным и И. Брылкиным

. В упомянутом приговоре не говорится, о каком «деле» шла речь. Деньги – 500 рублей предназначались для караула, охранявшего Ивана Антоновича. Это следует из найденного нами в «Реестре журналам и протоколам Правительствующего сената по секретной экспедиции» особого указа (попавшего туда случайно и даже не учтенного в описи протоколов). В нем говорилось: «1762 году июня 28 дня. Слушана в собрании Правительствующего сената [инструкция][81 - Это слово пропущено, вероятно, из-за беглой, поспешной записи.] данная от генерала маэора Савина находящимся обер афицерам на короуле при некотором известном секретном арестанте в Шлюсенбургской крепости и разсуждено впреть до указу по оной поступать, а для роздали караульным жалования при вышеупомянутом арестанте выдать от сенатского расходу упомянутому Савину пятьсот рублев». Этот указ подписали: князь Н. Трубецкой, граф А. Шувалов, И. Неплюев, князь А. Голицын, князь И. Одоевский, Н. Корф, А. Жеребцов, И. Брылкин

.

Далее в цитируемом деле идет примечательный протокол, свидетельствующий о том, что Сенат заседал в первые дни круглосуточно. «1762 года июня 29 дня по полуночи в три часа при дворе ее императорского величества в собрании Правительствующего Сената сенатор генерал порутчик и лейб-гвардии Преображенского полку подполковник Федор Иванович Ушаков предложил полученной им от ее императорского величества указ в коверте на имя генерала маеора Савина. Но как оной Савин еще до получения сего, отправлен от Сената для некоторой комиссии в Шлюсенбург, того ради приказали: сей коверт отправить к нему, Савину, тотчас на почтовых подводах сенатской роты с капитаном Пестриковым, дав ему на две почтовые подводы подорожную и прогонные денги из имеющейся в Сенате суммы»

. В тот день среди упоминавшихся сенаторов не было князя Н. Трубецкого, но появился граф П. Шереметев

.

Следующий лист цитируемого дела озаглавлен: «Правительствующего Сената из секретной экспедиции[82 - Секретная экспедиция Сената взяла на себя функции упраздненной Тайной канцелярии.] к расходу. Известие». Речь тут шла об отпуске указанного в приведенном выше приговоре Пестрикову «для некоторой посылки в Шлюсенбург». Подписан он был «господином секретарем Шешковским»

. Нам представляется, что «указ в коверте» и есть приведенный указ Никите Савину о подготовке места в Шлиссельбургской крепости. Тут естественно возникает вопрос о том, знали ли сенаторы его содержание или поверили на слово Ф. Ушакову? Кажется, что упоминание «коверта» говорит о том, что его не вскрывали (или он не был запечатан?). Но тогда зачем было отдавать его в Сенат?