Орех

– Я же говорю: в машину кто-то подбросил. Или не подбросил – сам не знаю… Вчера, когда по домам пошли, дверь открываю – а там на сиденье вот это.

Вован вернул орех и цокнул языком.

– Главное, горячий, сука… По мне – так понятия не имею, что это такое и с чем едят.

– Ладно, покажем остальным.

В последующие десять минут подошедшие Васин, Зиден и Овечкин-Портнов передавали орех из рук в руки, мотали головами, присвистывали, цветасто матерились, но никто из них даже отдалённо не понимал, что это за штуковина и из чего она сделана. Дверь отворилась ещё раз, и в неё просунул голову незнакомый мужик. «Это лаборатория по исследованию материалов?» – несмело спросил он. Кац сразу смекнул, что это и есть тот самый новенький.

– Она, – небрежно ответил Кац. Вы от Галины Викторовны?

– Да…

– Заходите. Я – Кац Семён Ефимович, заведующий. Берите стул, присаживайтесь ко мне.

Кац внимательно разглядывал мужика, пока тот искал свободный стул и примеривался, куда деть свой портфель, чтобы взять стул в обе руки. Какой-то хлипкий и суетливый, было первое впечатление, – а оно, как известно, считается самым верным. На вид мужику было не больше сорока. Когда он наконец присел, Кац спросил:

– Ну, а вас как звать-величать?

– Андрей Егоров.

– А отчество?

– Да я по отчеству как-то не привык… Леонидович.

– Хорошо. Щелкунова говорила, вы с «Агата»?

– Да.

– Сколько там проработали?

– Девять лет.

– А ушли почему? Хотя можете не отвечать: этот вопрос вам в кадрах зададут. Если уже не задали.

Кац, слушая себя со стороны, недоумевал: куда делась его обычная доброжелательность? Почему он так агрессивен по отношению к этому человеку, который ничего плохого ему не сделал, да к тому же, возможно, подходящий специалист? Он понимал, что здесь что-то не так, но успокоить себя не мог: на него будто давил кто-то извне.

Егоров, услышав эти слова, еще больше стушевался. Втянув голову в плечи, он сидел перед завлабом словно школьник. Коллеги, делая вид, что работают, замерли за компьютерами, ожидая, что будет дальше. Усилием воли Кац перевёл разговор в профессиональное русло.

– Практика РФ-анализа у вас есть?

– Рентгенофлуоресцентного?

– Ну да, а какого же еще?

– Безусловно.

– И что на «Агате» конкретно исследовали?

– Свойства композитов и возможности их применения в корабельных системах.

– Что в этом смысле знаете про авиадвигатели?

Новенький ненадолго задумался и ответил:

– В общем, тема крайне актуальная… Я её изучал, прежде чем сюда прийти…

– Ну да, не с пустой же головой, – иронично заметил Кац.

– Верно, – несмело улыбнулся новенький. – Например, могу сказать, что высокотемпературные композиты, в смысле керамические, которые сегодня применяются в самолётных двигателях… в турбинах… имеют удельный вес 3 – 3,4 грамма на кубический сантиметр, а металлические – порядка 7,5 – 8. То есть с ККМ массу изделия можно снизить в два раза.

– Ну, уже кое-что. А вот именно по нашим двигателям, российским, имеете какую-нибудь информацию насчёт композитов?

– Имею, но для вас, экспертов, её будет недостаточно, скорее всего…

– Это ясно. Я спрашиваю, потому что хочу понять ваш общий кругозор. Ну, и…

– На нашем ПС-90 из композитов есть только небольшие несиловые элементы. На ПД-14 – мотогондола и передний корпус. Силовых элементов до сих пор нет, а почти все западники делают движки с лопатками вентилятора из углепластика. Первой стала «Дженерал Электрик» с лопатками пятого поколения GE90.

– Неплохо! – похвалил Кац. – Так давайте их догоним. В чём же у нас проблема?

– Проблема в том, что у нас нет своих материалов с нужными свойствами, например, по стойкости к удару. У западных углепластиков предел прочности на сжатие – 350 мегапаскалей, а у нас до недавнего времени было только 240.

Сотрудники за столами многозначительно переглянулись.

– Если говорить о той же лопатке, – продолжил новичок, – то, думаю, нам по силам достичь таких же результатов, но только если мы увеличим число испытаний. Вот в 787-м «Боинге», например, композиты дали уменьшение массы на 50 процентов, но при этом и число испытаний материалов у них дошло до ста тысяч, а раньше было пять.

– Значит, металл теперь в утиль? – впервые улыбнулся Кац.

– Ну, если у металла 30 миллионов лётных часов – предел, то с углепластиком можно достичь 150. Этим ваша лаборатория и занимается, насколько я понял.

– В том числе. Из чего сделано, можете определить? – и он протянул Егорову орех.

Тот повертел его в руках, потряс и поднёс к глазам. Потом обернулся, вгляделся в один из приборов и сказал:

– Здесь у вас хороший спектрометр стоит. Можно на нём попробовать.

– Знаете, как им пользоваться?

– Знаю.

– Тогда вперёд! Если определите состав, хотя бы приблизительно, считайте, что вы приняты, Андрей… э-э… Леонидович.

Новенький встал, отодвинул стул и подошел к прибору вместе с орехом.

– Гляньте, он в сети? – спросил Кац.

Заглянув за корпус, новенький утвердительно кивнул и включил спектрометр. Затем посмотрел на панель вывода данных и прижал орех к считывающему окошку. Семён Ефимович и остальные сотрудники, которым было интересно, как мужичок управится с навороченной техникой, приблизились и замерли. Прибор, который всегда работал бесшумно, на этот раз заунывно загудел, потом в нём что-то пискнуло, панель погасла – и он вырубился.