Загадка лесного озера. Детективная повесть

Неожиданно Юраш почувствовал, как его эфемерная оболочка стала наливаться тяжестью. «Чистого» духа неудержимо потянуло к земле. «Случилось что-то действительно плохое», – возникла откуда-то «правильная» мысль. Юраш стремительно полетел вниз. Он успел увидеть под собой крохотную поляну на краю лесного озера, а затем видение окружающего мира исчезло.

10

Когда утром Анджей и Симон вошли в кабинет возного, там, кроме Свиридовича, находился какой-то селянин, одетый в простую домотканую рубаху, холщовые штаны и лапти. В руках незнакомец мял широкополую соломенную шляпу. Он робко покашливал, стоя в углу рядом с входной дверью. Всем своим видом посетитель словно просил извинения за то, что отвлекает вельможное панство от важных дел.

Возный некоторое время не начинал совет, ожидая опаздывавшего писаря. Так и не дождавшись, начал совещание без него. Вначале он представил своим помощникам гостя. Местный селянин Йозеф Хворопа стал свидетелем странного события, о чем решил немедленно донести в суд. Вчера поздно вечером на опушке Припейского леса он встретил подозрительного мужчину. Тот был одет во все черное и «як шальной» скакал на вороном коне. На спине лошади лежал увесистый, замотанный в темную ткань предмет, похожий на человеческое тело.

– Пан его окликнул? – строгим голосом спросил свидетеля возный.

– Нет, – испуганно пролепетал Хворопа. – Я схавався[31 - Спрятался (бел.)] за дрова и, думаю, что злыдень[32 - Злодей (бел.)] меня не бачыв[33 - Не видел (бел.)].

– В котором часу это случилось? – уточнил Свиридович, сердито дергая себя за ус.

– Затемно, – немного помявшись, ответил Хворопа. – Сразу после захода солнца.

– Пан знает, кто это был?

– Нет. Но дорога, по которой он ехал, вела от млына[34 - Млын – мельница (бел.)] пана Здобувача.

Что селянин делал в княжеском лесу в столь поздний час, все присутствующие догадывались. Конечно же, собирал дрова для печи. Но в силу того, что свидетель пришел добровольно и давал ценные показания служители суда привычно «закрывали глаза» на нарушение границ земельной собственности. Опять же что-либо доказать у них вряд ли получится. Хворопа вполне мог просто гулять по лесной опушке, а на дровах не написано, где их собирали. Здесь важно было другое: слухи распространяются быстро, и если добровольный помощник вместо поощрения будет наказан, то в следующий раз свидетель, имеющий важные сведения, может просто не прийти в суд.

Поблагодарив селянина и вручив ему несколько мелких монет, Свиридович выпроводил посетителя за дверь.

Кратко подведя итоги поездки в имение князя Радвильского и обсудив ход дела об утоплении Зоси Зейдман, возный напомнил помощникам, что через неделю состоятся троицкие роки[35 - Роки – сессия земского суда. Собирались три раза в год. Приурочивались к праздникам Троекрольские (праздник трех кролей) – 6 января, Троицкие (Троицын день) – в начале лета, Михайловские (праздник святого Михаила) – 29 сентября.]. Там всенепременно будет слушаться дело о гибели трех служанок. Со слов Свиридовича выходило, что с утопленницами все ясно, как божий день. Все погибшие девушки оказались чувствительными (или ленивыми) натурами и не выдержали строгого порядка, заведенного в усадьбе князя Радвильского. А потому, как возвращаться домой девицам было совестно, то они наложили на себя руки.

Анджей громко хмыкнул, выражая сомнения в подобной трактовке случившегося. Свиридович недовольно нахмурился и засобирался на прием к лентвойту[36 - Лентвойт – помощник войта в городах с магдебургским правом. Назначался войтом городским и подчинялся ему. Войт городской – руководитель администрации в городах. Председатель войтовско-лавничьего суда. Имел значительные источники дохода от натуральных поборов, судовых пошлин, доли с рыночной торговли, магазинов, корчм, земельных дарений. Назначался Великим князем Литовским из числа богатых мещан или крупной шляхты.]. Наказав своим помощникам хоть из-под земли достать лентяя – писаря, он покинул кабинет.

***

Делать нечего – нужно было отправляться искать «пропажу». Оседлав лошадей, приятели поехали конь о конь по улочкам Гродно. Шиманский снимал жилье где-то в городских трущобах. Благо Можайко пару раз бывал у писаря в гостях и обещал вспомнить дорогу к его дому. Изрядно поплутав, судебные исполнители заехали куда-то на самую окраину города. Покосившиеся хаты здесь выглядели одна невзрачнее другой. Возле глиняной, крытой соломой мазанки Симон придержал своего мерина.

– Кажись, здесь, – с задумчивым видом произнес он и стегнул плетью по сапогу.

Всадники спешились, привязали лошадей и, скрипнув покосившейся калиткой, вошли во двор. Хата с мутными слюдяными оконцами, в которой квартировал писарь, выглядела такой ветхой, что, казалось, готова была развалиться в любой момент. На стук в окно из дома, подслеповато щурясь, выглянула согбенная прожитыми летами старуха. Она едва передвигалась, опираясь на деревянную клюку. Было сложно определить кто старше из них двоих: дом или его владелица. Одета старая женщина была в сермягу грубого сукна. Из-под застиранной наметки[37 - Наметка – женский головной убор, относящийся к типу полотенчатых головных уборов. Его носили женщины в Белоруссии, Литве, южных областях России и на Украине. Представляет собой полосу из очень тонкого белого льняного полотна шириной 30—70 сантиметров и длиной от трёх до пяти метров, которую определённым образом завязывают вокруг головы.] неряшливо торчали пряди седых волос, а на ногах виднелись стоптанные черевики. Старушка плохо слышала и никак не могла взять в толк, чего от нее хотят незнакомые люди. Наконец, она уразумела, что перед ней сослуживцы ее жильца и рассказала, что он «учора увечары» уехал на отцовский хутор под Логовицы. Причина, по которой пан Шиманский срочно выехал, ей неведома.

Анджей и Симон решили не отставлять поисков писаря. Вновь оседлав коней, они выехали в дорогу. Время близилось к обеду, когда приятели добрались до усадьбы семейства Шиманских на окраине Логовиц. Невысокий, крытый гонтом дом, стоял на отшибе, прячась в яблоневом саду. Большая часть деревьев в саду засохла, а оставшиеся явно нуждались в заботливой руке садовника. Во дворе виднелось несколько хозяйственных построек. Ближний к дому сарай недавно чинили – его стены белели свежими досками.

Слуги закона привязали лошадей к забору и вошли во двор. Здесь их остановило грозное рычание.

– Пся крев! – негромко выругался Можайко.

В углу двора из конуры вылезла небольшая псина. Глядя на приятелей, она злобно рычала и скалила зубы. Анджею показалось, что всю свою злость собака направляет именно в его адрес. Масть пса определить было сложно из-за необычного окраса шерсти: что-то этакое коричнево-черное, длинношерстое. Четвероногий сторож, не прекращая рычать, стал медленно приближаться к непрошеным гостям. Разгадать его намерения не составляло особого труда – пес собирался цапнуть за ногу ближайшего к нему нарушителя границы землевладения. Этим крайним, к его неудовольствию, как раз и являлся Анджей. «Зубы у него кажутся весьма внушительными», – с опаской подумал паныч, делая шаг назад.

– Полкан, на место! Свои! – внезапно раздался знакомый голос.

В дверях дома стоял «пропавший» писарь. Сторожевой пес, приглушенно ворча, вернулся в свою конуру. Шиманский пригласил сослуживцев в дом. Приятели далеко стороной обошли собачью будку и прошли вслед за писарем в его жилище. Миновав полутемные сени, гости очутились в небольшой комнате с двумя маленькими окнами, глядевшими во двор.

– Пшемек! Что с тобой стряслось? – по-свойски обратился к писарю Можайко.

Шиманский, поблескивая круглыми стеклами очков, не спешил удовлетворить любопытство сослуживца. Он предложил приятелям располагаться, а сам поспешно вышел в сени.

Анджей с интересом огляделся по сторонам. Жил судебный писарь небогато. Пол в гостиной был застелен деревянными досками. В центре комнаты возвышался грубо сколоченный стол с двумя табуретами, а вдоль чисто побеленных стен стояли широкие лавки, накрытые килимками[38 - Килимок – коврик без ворса.]. В красном углу висела потрескавшаяся от времени икона в серебряном окладе, украшенная нарядным рушником-набожником[39 - Рушник-набожник – узкое, длинное полотенце с вышивкой вдоль одной стороны и на концах или только на концах.]. Противоположный угол гостиной занимал массивный кованый сундук. Вплотную к нему притулились самодельные полки, плотно заставленные книгами. Слева от входа, в закутке за узорчатой занавеской, кто-то тяжело вздыхал. Сквозь приоткрытую дверь можно было рассмотреть обстановку в соседней комнате. Судя по всему, она служила Шиманскому спальней. Там стояла железная кровать. На стене над ней висел пестрый персидский ковер. Рядом с кроватью виднелись пузатый комод и письменный столик, заваленный бумагами.

Анджей подошел к книжным полкам и принялся изучать корешки книг. Он сразу узнал несколько томов церковных изданий, знакомых ему еще с академии. Названия большинства книг ему были незнакомы. Среди них были научные трактаты по механике, алхимии, арифметике и геометрии. Весьма удивило юношу присутствие в библиотеке писаря широко известных в лекарской среде лечебников, травников и фундаментального трактата по основам медицины профессора Иеронимуса Брансуика. Последняя книга была редкостью даже в собраниях коллекционеров. «Как Пшемек умудрился достать ее в здешней глуши?», – изумленно подумал Анджей.

Вернулся хозяин дома. Он принес на деревянном блюде сыр, копчености, хлебные лепешки и кувшин с пивом. Шиманский заметил живой интерес Анджея к его библиотеке. Наполняя стоявшие на столе кружки пивом и предвосхищая готовый сорваться с губ паныча вопрос, писарь пояснил, что большая часть книг досталась ему в наследство от покойного отца – Зигмунда Шиманского. Тот был известным в округе механиком-самоучкой. Ремонтировал все подряд – от часов до ветряных мельниц. А однажды Шиманский-старший смастерил для одного знатного магната игрушечный театр, в котором вращалась сцена, менялись декорации, а куклы-актеры могли сами двигаться. Что до остальных книг, так они были куплены писарем на распродаже в антикварной лавке. Читает он от случая к случаю, но всегда с интересом узнает что-либо для себя новое.

Шиманский с чрезмерной, на взгляд Анджея, настойчивостью стал предлагать гостям пиво и закуски. «Я его в чем-то подозреваю или всему виной тот дурной сон?», – задумался паныч о своей внезапной неприязни к сослуживцу. Проголодавшиеся в дороге приятели дружно набросились на угощение. Быстро поглощая пищу, они принялись расспрашивать писаря о причинах его отсутствия на утреннем совете у возного. Шиманский поначалу сказался больным. Но узнав, каким образом товарищи его нашли, смущаясь, признался, что не поехал в Гродно из-за болезни друга.

Во время разговора в комнату заглянул седовласый мужчина плотного сложения, одетый в темно-бурую свитку, холщовые штаны и козловые сапоги с высокими голенищами. Он поинтересовался, будут ли у пана какие-либо распоряжения. Пшемек представил вошедшего гостям как своего домочадца Вацлава Присевича. Мужчины обменялись крепкими рукопожатиями. Анджей ощутил при этом какую-то странность. Украдкой он посмотрел на руку слуги. Средний палец у Присевича не гнулся, охваченный широким металлическим кольцом.

– Старая боевая рана, – перехватив взгляд паныча, пояснил домочадец.

Писарь отдал слуге несколько распоряжений по хозяйству и опустил. Когда Присевич повернулся, чтобы уйти, Анджею показалось, что он уже где-то встречал этого человека. Но воспоминание никак ему не давалось, с поразительным упорством ускользая из памяти, пока совсем не исчезло.

Тут Шиманский встал из-за стола и позвал гостей в закуток, отгороженный полотняной занавеской. Там на лавке лежала, часто дыша, маленькая собачка с шелковистой шерстью темного окраса. Передняя лапа у нее была перевязана чистой тряпицей.

– Вот, панове! – торжественным тоном заявил Пшемек. – Перед вами причина моего служебного проступка. Вчера я приехал на хутор по хозяйственным делам. А рано утром, возвращаясь в Гродно, увидел эту беднягу на обочине дороги. Она так жалобно скулила! Наверное, где-то в лесу неосторожно повредила себе лапку. Панове, должен же был кто-то побеспокоиться о твари бессловесной? Поэтому я привез собачку домой и занялся ее лечением…

Рассказывая о случившемся, писарь ласково поглаживал псину по голове. Лицо Пшемека преобразилось. На нем проступила искренняя любовь к раненому животному. Собачка от удовольствия прикрыла глаза.

Неожиданно кто-то коротко стукнул в окно дома. Пшемек извинился перед гостями и вышел наружу. Симон остался с собачкой, а Анджей из любопытства подошел к окну. Во дворе писарь о чем-то горячо спорил с пожилым селянином в широкополой шляпе. Фигура собеседника писаря показалась Анджею знакомой. Но тень от дома, низко склоненная голова и шляпа на голове у мужчины мешали рассмотреть его лицо. Шиманский передал своему собеседнику какую-то вещицу. Закончив разговор, они начали прощаться. «Почему-то последнее время все люди мне кажутся мне знакомыми, а вспомнить толком я никого не могу», – расстроено подумал паныч.

Он отошел от окна и случайно бросил взгляд на обеденный стол. Там что-то сверкнуло. Подойдя ближе, юноша увидел, что в щели между досками столешницы застрял крохотный кристалл. Размером чуть больше макового зернышка, он переливался алыми бликами в дневном свете. Анджей осторожно выковырнул кристаллик острием кинжала. При ближайшем рассмотрении тот оказался осколком драгоценного камня красного цвета. Долго разглядывать находку было некогда. Паныч поспешно завернул ее в платок и спрятал в карман. Почему он сразу не отдал камешек хозяину дома, Анджей не смог себе объяснить. Возможно, причиной тому было тревожное предчувствие, внезапно охватившее юношу? А может быть, то обстоятельство, что найденный кристалл был как две капли воды похож на рубины в иконке покойной панны Зоси?

Паныч торопливо вернулся за занавеску. Там он увидел, что за время его непродолжительного отсутствия, Симон успел завоевать симпатию четвероногой больной. Можайко гладил собачку, а та, вытягиваясь всем телом, тихонько повизгивала от наслаждения. Анджей протянул было руку, тоже собираясь приласкать пострадавшее создание. Но больная неожиданно вскинулась и зарычала.

– Не любят пана животные! – белозубо улыбаясь, пошутил Симон. – И ничего с этим не поделаешь.

Можайко почесал у псины под подбородком. Та сразу успокоилась и блаженно зажмурила глаза. На перстне, украшавшем безымянный палец «стороны», на краткий миг мелькнул щиток с именным гербом. «Раньше Симон носил этот перстень щитком внутрь, – отметил про себя Анджей. – А такую гравировку я уже где-то видел. У меня точно что-то с памятью случилось после того кошмарного сновидения…» И тут юноша вспомнил, где он видел похожее изображение.

Хлопнула входная дверь – в комнату вернулся писарь.

– Зачем я так срочно понадобился пану Свиридовичу? – обеспокоенно спросил он, обращаясь к посланникам возного.

За них обоих ответил Можайко.

– Пан возный хотел, чтобы ты подготовил все бумаги по делу о воровстве трех мешков зерна со склада на городском рынке. Но это может подождать до завтра…

«Когда он такое говорил? – засомневался про себя Анджей. – А, может, это было утром, еще до моего прихода в ратушу…»

11

Ночью Анджею не давали заснуть беспокойные мысли. Неожиданно он вспомнил, что возный не показал аптекарю Юзефу Зейдману ладанку и волосы, найденные у его погибшей дочери. Проворочавшись всю ночь без сна, паныч рано утром отправился в городскую ратушу. Найдя там Свиридовича, он попросил у того разрешения навестить аптекаря и родню других девушек-служанок, покончивших жизнь самоубийством. Анджей хотел расспросить родителей о поведении их чад в последние дни перед смертью, а пану Зейдману показать, кроме того, ладанку и прядь волос. О драгоценном камешке, найденном в доме писаря, юноша решил пока начальнику не рассказывать, надеясь сличить находку с другими камнями в иконке. Задумчиво покусав кончик уса, возный дал разрешение Анджею на самостоятельные действия. Хуже от этого не будет, а если выяснится что-то существенное, то можно будет вызвать свидетеля в суд. Покопавшись в ящике стола, Свиридович извлек оттуда и передал панычу прядь темно-русых волос. Иконку следователь оставил себе. Вещица была нужна ему для какого-то дела, а аптекарь вполне сможет узнать оберег дочери по словесному описанию.

Немного расстроившись, что не удалось подтвердить свою догадку, юный дознаватель оседлал Гнедка и отправился в путь. Толком побеседовать с родственниками первых двух утопленниц Анджею не удалось. В одном случае хата пустовала. Соседи рассказали, что у погибшей девушки из родни был лишь отец. И тот на следующий день после похорон дочери собрал свои вещи и куда-то исчез. Хата стоит брошенной уже второй месяц. В другом случае две словоохотливые селянки с готовностью помогли представителю судебной власти и показали юноше глиняную мазанку на краю села. Они же рассказали, что покойная служанка жила там вместе с отчимом, а тот после ее смерти сошел с ума. Женщины предупредили Анджея, чтобы тот был поосторожнее. Предупреждение оказалось не лишним. Когда паныч вошел в поросший бурьяном двор, из хаты выскочил худощавый мужчина в рваной свитке. Что-то бессвязно крича, он бросился отвязывать огромную злобную собаку. Та нетерпеливо рвалась с привязи, явно намереваясь потрепать незваного гостя. Решив не испытывать судьбу, Анджей поспешно ретировался. Из тех слов, что вслед ему выкрикивал отчим утопленницы, он разобрал лишь «черный» и, кажется, «кат».

Делать было нечего, и судебный исполнитель отправился к последнему пункту своей поездки – селу Логовицы. К обеду он был на месте. Наспех перекусив в сельской корчме, Анджей разузнал у корчмаря дорогу к жилищу пана Зейдмана. Выяснилось, что тот проживает в одном здании со своей аптекой. После непродолжительной прогулки по пустынным в этот жаркий час улицам паныч нашел нужное строение. Аптека располагалась в одноэтажном каменном доме в двух шагах от рыночной площади.