Мемуары Лиходеева

–Ну так согласовывайте.

–А директора нет на месте. Он на совещании.

–Послушайте, на дворе 21 век, а вы тут бюрократию разводите!

–Без утверждения директора я не могу вас принять на работу. Управляющий – это еще не все. Приходите завтра…

Можно, конечно, послать их на хуй, но жрать-то что-то надо. Надо ждать до завтра. Улыбаюсь широкой голливудской улыбкой и покидаю гостиничный хотель «Виктория» – похоже для меня он не совсем Виктория. Утром следующего дня стою у Накасько.

–Вы знаете, штат гостиницы по экономистам заполнен.

–Ну и пошли вы со своим директором на хуй, – вежливо говорю я и, выдержав паузу, ухожу.

Скорее всего позвонили на старое место работы и решили не рисковать. Благо в гостинице много молодых соблазнительных девок. Кто знает на кого из них положило глаз начальство.

70-ые годы 20 века. Ленинград

Общежитие ТЦ

–Хочешь посмотреть, как коты летают? – высокий, рыжий парень со славной фамилией Иудин крепко держал за загривок здоровенного кота с такими же рыжими щетками. Кот злобновато шипел, но вырваться не мог. Был прихвачен крепко мозолистой рукой пролетария. Рабочий класс свою добычу держит крепко. Я ничего не понимаю.

–Пошли, посмотришь

Мы вышли на лестничную площадку общаги ПТУ. Этаж был четвертый. Здание старое, еще сталинской постройки. Иудин вытянул руку с котом над пролетом и разжал пальцы. Раздался нарастающий вой испуганного животного и глухой, мягкий шлепок о бетонный пол общаги. Снизу послышалось жалобное урчание. Я глянул в пролет. Кот медленно уползал, но это было уже четверть кота.

Вообще пэтэушники представляли собой сборную солянку, смешение двоечников, не желающих учиться, а только пить портвейн, тренькать на гитаре и трахать кого придется. Некоторые, подобно мне, недобрали баллов в вузы. Таких было единицы. Все хотели остаться в огромном продуваемом ледяными Невскими ветрами городе –мираже, построенном на огромном болоте.

После того, как мне дважды сломали нос, я решил набраться силенок и занялся классической борьбой. Месяца через три попал к олимпийскому чемпиону. Звали его почему-то «Дед». «Дед» был маленького росточка, где-то 162 см, но весь перевит мышцами. Классика связана с большими физическими нагрузками на позвоночник, поэтому на следующий день после тренировок я ходил полубольной –ныло все тело.

Я же лось была

«А я же лось была». Я сижу на кухне одной из темных доходных квартир на улице Маяковского. Пью портвейн с рослой, статной блондинкой, которую еще более рослый муж –таксист наградил сифилисом, и который она по сведениям соседей не залечила. Ходила на тренировки, кандидат в мастера спорта по гребле. Пошла на дискотеку. Доколупались до меня какие-то девицы. Я типа увела ухажера. Я не придала значения. Иду себе с танцулек тихо, мирно. Затаскивают меня в подъезд трое девах, и одна из них кулаком мне в нос. Естественно разбила. Но я же лось была… Хватаю эту дуру за шманты и рожей об батарею. У нее вместо лица –котлета. Второй ключами в харю . Третья правда успела убежать…

Пошла на выпускной –в ресторане на Невском отмечали. Туфли на мне были новенькие лодочки. Доковырялся до меня какой-то черт, какой-то мент, как потом оказалось. Начал за груди хватать. Я что ему дойная корова? А я же лось была. Сняла лодочку и каблуком ему в рожу-похоже глаз ему и повредила.

Если бы не мент, ничего бы не было, хотя он и не в форме был. А так год зоны получила. Попала в зону. Зона большая. Баб около тысячи. Лежу на втором ярусе, а внизу бугор отряда. Только снизу идет сильнейшая подача –мол храплю. Один раз стерпела, а во второй – я же лось была…

Сверху ногой, чтобы не повадно было. Превратила морду в жопу. Стала вместо нее бугром.

Да, есть еще женщины в русских селеньях. Правы были классики. Похоже, что свой сифилис так и не залечила. Муж не дал. Так и заражали друг друга. Темная история.

Спортзал

И еще вечно-кислый запах пота в спортзале. Мягкий, прогибающийся под ногами настил борцовского мата. Напряженный шум работающих неоновых ламп, заливающих спортивный зал теплым светом. Жесткая, бескомпромиссная атмосфера соревнований. Ему по жеребьевке достался высокий жилистый паренек, вовсе не похожий на борца –классика. От волнения пальцы стали влажными и ледяными. Противник явно превосходил стажем занятий. Боря это предчувствовал, схватившись с ним в борцовском захвате.

В классике очень важна борцовская мощь. И если силенок не хватает, разговаривать не о чем. Как ни пытался Богдан противостоять захвату жилистого паренька, тот свалил его на ковер. Последовало удержание. Богдан проиграл вчистую. Но спорт учит держать удар, не показывать виду, что ты сломлен. Именно в горниле соревнований рождается характер. Подошел первый тренер-лысый добрый дядька Сергеич, поддержал. К чести Богдана, тот не бросил занятия, и продолжал швырять кожаную холодную куклу на ковер. Постепенно ощущая, как она становится легче, а шум ее падения становится все более резким. И несмотря на то, что занятия борьбой явно замедляли рост позвоночника, мышцы паренька наливались силой. Как скажет позже друг детства-боксер: никто не превосходит в сексе борцов. Мощная силовая закачка заполняет тело неистовым желанием. Им бы только добраться до мягкого женского тела.

Армия. Север.

Богдан сам попросился в армию. Его могли не брать –учился на вечернем в университете. Однако было тяжело учиться вечером и работать на заводе, да еще тренироваться. Бесконечные армейские будни, однообразные как солдатская портянка. Похожие одни на другого. В памяти навсегда запомнилась сержантская учебка на Черной речке, недалеко от места, где стрелялся Пушкин. Где их кормили на тридцать четыре копейки в день. Выручала молодость. В армии царит культ масла. Когда пища убога и однообразна, обыкновенное сливочное масло становится мерилом статуса в роте. Дать слабину и тебе на завтрак будут нарезать тонюсенькую полоску. Научат вскакивать как угорелый, когда курсант в наряде истошно орет: Рота, подъем, сорок пять секунд на построение. Бешеная лава разгоряченных тел в узком коридоре, сметающая в своем судорожном движении нехитрое армейское обмундирование и портянки, ремни и шапки. Те, кто не успевал, во-первых-подводили взвод, во-вторых-получали изрядную порцию наказаний. Так курсант третьего взвода Коровин, здоровый, раскормленный румяный парень, и в самом деле чем-то напоминающий телушку, решил схитрить и обул сапоги без портянок, но был замечен сержантом, и на плацу, когда рота делала нехитрые гимнастические движения, бегал дополнительные круги, чем окончательно стер ноги. Последние метры дистанции полз по плацу. Когда вернулись в казарму, вылил натекшую кровь из сапог и вынужден был пойти в санчасть, ибо ходить он не смог. Или же другой курсант из соседней Засовской роты (роты радиорелейной связи) плюнул неловко на парадную лестницу, ведущую к часовому со знаменем части. Его сержант заставил наплевать в ведро. Тот смог наплевать только десятую или пятнадцатую часть и также был отправлен в санчасть.

Были не менее дикие случаи , когда парадную лестницу всю ночь ото льда очищали безопасными лезвиями.

Сосед по взводу –туповатый курсант Валерий Фролов, второй разряд по хоккею, настолько был задолбан муштрой и нарядами, что среди ночи поднялся и выпустил молодую, горячую струю мочи на солдатскую кровать, похлопал по простыне для порядка и преспокойно улегся досыпать. Видно что-то приснилось домашнее.

Служба в далеком Мурманске в полку связи оказалась значительно беднее на события.

Ну то, что перед приездом коменданта гарнизона красили траву в голубой цвет, это рядовое событие в армии.

Вообще Мурманск, расположенный в котловине, надежно защищен от безжалостных полярных ветров. И можно даже сказать имеет комфортный климат. Ибо когда Богдан оказался на учениях со своей передвижной радиостанцией на ГТТ (гусеничный транспортер –тягач), вот там мало не показалось.

Мощные ветра в лесотундре, сбивающие с ног на тридцати градусном морозе. Этот компот не для слабонервных. Некоторых ленинградских городских буквально невозможно было отодрать от чадящих солярой движков ГТТ.

Самое яркое воспоминание от армии оставила мурманская гауптвахта, попросту «губа». Там собиралась вольница из окрестных частей. Командовал «губой» разжалованный за рукоприкладство из майоров в капитаны, татарин по национальности Бикмаев. Его любимое выражение было:

–А, лодыри, работать не хотите.

На небольшом тюремном дворике, густо посыпанном красным толченым кирпичем, гуськом двигается человек восемьдесят губарей-арестантов.

Обычно Бикмаев ставит сверхзадачи: Ну что, ребятки, бежим двести кругов… сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят семь, сто семьдесят четыре. …. Обычно кто-то из солдат не выдерживает и поправляет: не сто семьдесят четыре, товарищ капитан, а сто шестьдесят шесть……

–Правильно, родной: сто восемьдесят девять, сто восемьдесят восемь.

Бежим или движемся гусиным шагом часов этак двенадцать. Часам к пяти вечера Богдан обычно голову свешивал к грудной клетке. Шея не держала. Надо сказать-нигде он не ощущал так отчетливо чувство свободы, как в этом тюремном колодце, пропитанном духом бунтарства и отрицания.

Были и профессиональные сидельцы, которые уходили в отказ и не желали подчиняться установленному порядку перевоспитания. Их было немного, и они сидели в одиночках, естественно не отапливаемых. Все маленькие тусклые тюремные оконца старательно заклеивались хлебным мякишем, чтобы не дуло.

Один такой сиделец умудрился за год службы отсидеть сто шестьдесят пять дней. Он был небольшого роста, кривоногий, с азиатскими узкими глазами. Не примечательный собой, однако, по-видимому обладал сильным духом отрицания, ибо никогда не бегал на тюремном дворе.

Была поздняя мурманская осень. Ночью было 5-10 градусов мороза. Спасала от серьезных простуд молодость. Ну а если кто заболевал, отправлялся прямым ходом в санчасть или госпиталь.

Полкочем

Полкочем был небольшого роста упитанный полковник-сапог, обладавший к тому же громогласным рыком, что производило неповторимый эффект на плацу.

А командиром роты был назначен старший лейтенант Успелов. Роста за метр восемьдесят, упитанный мужчина, с румянцем во всю щеку. Отличался увесистым задом, поэтому при ходьбе наклонялся вперед. Но при этом имел звание мастера спорта по боксу.

С ним было одно удовольствие ходить в патрулирование по Мурманску. Однажды в Мурманской комендатуре никак не мог успокоиться здоровенный пьяный детина в солдатской форме. Пригласили старшего лейтенанта. Тот аккуратно открыл дверь в клетку и нанес короткий незаметный удар в грудину бунтаря. Добрый молодец тихо хрюкнул, сложился пополам и мягко осел на нары. Больше ночью никто не шумел.

Домой

Грозились Бодю отправить золотым эшелоном, то есть под Новый год. Но отправили одним из первых, чтобы не портил статистику отчетности.

В Питере его ждала работа в военизированной охране и учеба в универе. Обыкновенный пассажирский вагон с пьяными дембелями, с катающимися по полу бутылками из-под дешевого портвейна. Сквозь дремоту доносится рассказ соратника Богдана по учебке Сергея Борисовича Панфилова, известного в музыкальных кругах Питера, как «большая сволочь».

–Пошли мы с другом в самоволку. Тем более все рядом. Мурманск –компактный город. Друг говорит познакомился с красивой девчонкой. Та приглашает в гости, обещала пригласить подругу. Поднимаемся на седьмой этаж , открывает молодая деваха в одном переднике.

–Проходите , мальчики, проходите.