Не погибнет со мной

С этого дня и кланялись, а если Кибальчич останавливался, тотчас подходили другие крестьяне, что работали в поместье. Больше всего интересовал их анатомический театр академии. «Так и лежат покойнички? А вы их ножиками? Ай-яй-яй… Откуда ж они берутся? И что – басурмане или православные? А может, солдатики?. .» Переглядывались, усмехались, кто постарше крестились коротко.

Неделю проработал с ними на флигеле – с топором, пилой: оказались недовольны, поняли, как надсмотрщика. А если начинал говорить о том, что волновало петербургские сходки, – о безземелии, темноте, несправедливости, бедности, – переглядывались совсем уж загадочно. Дескать, многого хочешь, барин. Жить можно.

Пробовал сблизиться с денщиками брата, работавшими в имении, поваром Емельяном Беспальченко и конюхом Гришкой Иващенко – эти и вовсе держались настороженно, сохраняя на лицах один только вопрос: «Что надо, барин?..»

Однажды, во время утреннего купания в Соби, к нему подошел местный священник, отец Наркисс Олтаржевский, пригласил в гости – искал компаньона своему сыну, в тот год закончившему Киевский университет. Однако Олтаржевский-младший оказался замкнутым или высокомерным, посмеивался в реденькие усы, слушая, как старательно плетет отец разговор о русском государстве и церкви, и своего мнения не выказывал. Впрочем, несколько дней спустя явился к Кибальчичу, полистал книги, взял «Судебную медицину», а через день вернул – неинтересно.

В общем, приятельства не получалось ни с кем, и уже через две недели он с радостью уехал бы к отцу в Короп, если бы не слово, данное ЭнТэ. Договоренность была на июнь, и с первого июля Кибальчич считал себя свободным. С нетерпением ждал этого дня. Уложил чемодан, со всеми, кого знал, простился.

Но в последний день месяца, вечером 30-го дня, ЭнТэ явился…

Запыленный, в потеках пота на лице и шее после долгой поездки в кибитке, он стоял во дворе дома и насмешливо глядел на Кибальчича.

– Вы, я вижу, разочарованы, – ронял слово за словом. – Но делать нечего, я здесь. Впрочем, если очень некстати, могу завтра покинуть ваши пределы. Дайте только умыться с дороги и поесть.

– Н-ну что вы, – сказал Кибальчич, – я рад. Я ждал вас весь месяц.

– Не лгите, Кибальчич. У вас все написано на лице.

Но и действительно разочарование было минутным. Как только пожал руку, почувствовал ответственность, а значит, и воодушевление, прилив сил. Потащил его знакомиться с Марией, с племянниками Андреем и Тоськой, затем…

– Что вы суетитесь, Кибальчич? – сказал ЭнТэ. – Все равно я знаю, что вы не рады. Ничего особенного. Я тоже был бы не рад. Явился неизвестно кто и зачем…

– Ну, если вы так н-настаиваете… – улыбнулся Кибальчич. – Однако, я хозяин, вы гость. Или мне в-выставить вас искренности ради?.. Что вы так поздно? Я в самом деле перестал вас ждать.

– Не все сразу, хозяин,– поморщился и выделил ЭнТэ. – Будете достойны – расскажу.

Мария, потонувшая в своих хлопотах, не удостоила гостя даже приметой улыбки. Наверно, это показалось ему особенно обидным, поскольку была она молодая и красивая женщина. Однако ж тотчас распорядилась внести вторую кровать, поставить самовар – разве мало на первый случай?

Аппетит у ЭнТэ был отменный. Но жадно и с самым непримиримым видом поглощая оставшуюся от ужина кашу, он заметил, что прежде помещики были щедрее, потом обругал дорогу, станцию дилижансов, кибитки, малороссийскую пыль и жару. А устраиваясь на постели, разок-другой пихнул ногами спинку кровати, дескать, у прежних бар и кровати были длиннее.

– Черт дернул меня приехать…

И вдруг на полуслове, просунув длинные ноги меж прутьями спинки кровати, заснул.

Тогда и Кибальчич задул лампу, лег.

Вот так конфликтно, но и смешно продолжилось их знакомство.

Утром Кибальчич некоторое время наблюдал своего гостя – во сне лицо его казалось беспомощным, юным, а торчавшие из-под одеяла ступни ног были огромными и, между прочим, грязными, будто он прошлепал босиком от Голендр до Жорницы. Решил не будить, пускай отдохнет с дороги, может быть, отоспавшись, станет милостивее.

ЭнТэ проспал едва не до полудня, а проснувшись, и в самом деле оказался в превосходном расположении духа. С удивлением оглянулся: где я? Увидел Кибальчича с книгой и улыбнулся. Выходит, у вас? Замечательно. Легко поднял крупное тело, взлохматил густые светлые волосы, увидел сад, залитый светом, солнце в зените, услышал голоса во дворе, звон топора, пилы.

– А что? – сказал. – Славно!.. Ну, чем будем заниматься, Кибальчич?

– Отдыхать, разумеется.

– Отдыхать? Гм… Что ж, давайте отдохнем.

За обедом ЭнТэ тоже был весел, а получив обильную порцию жаркого, тотчас взялся рассуждать о калористических исследованиях Франкланда, по которым картофель развивает в два с половиной раза живой силы больше, чем капуста, а говядина без жиру на сто единиц превосходит телятину. Рассуждения, конечно же, адресовались Марии, однако не заинтересовали ее. За столом она держалась так же строго, как при знакомстве.

– Интересная женщина, – заметил ЭнТэ. – А еще интереснее взглянуть на вашего братца. Думаю, они достойны друг друга вполне.

Окраска замечания была неясной, и Кибальчич не возразил ему.

После обеда они прошли через сад, запущенный и одичавший, до которого еще не дошли хлопоты Марии, к реке, к тому обрывистому берегу, где обычно купался Кибальчич. Легли в густую траву, и ЭнТэ крепко сомкнул белые густые ресницы, подставив солнцу лицо, а Кибальчич поглядывал на него. Что за человек? Случайны встреча и сближение с ним или не случайны? Давно мечтал иметь друга – вовсе не обязательно во всем согласного с ним. Напротив, так много накопилось вопросов в душе, что лучше – несогласного.

– Ну, – ЭнТэ разомкнул ресницы, – рассказывайте, чем вы занимались здесь месяц?

– Физкультурой, книгами… – неуверенно ответил Кибальчич. – Плотничал немного… Вот, п-пожалуй, и все.

– Понятно. Значит, занимались собой. Зачем вы приехали сюда, Кибальчич?

Кибальчич, привыкая к его манере вести разговор, усмехнулся, пожал плечами.

– Или вы так наивны? Объяснитесь, я плохо понимаю вас.

– А вы? – осторожно спросил он. – Зачем?

– У вас уже есть возражения?

– Нет, но… т-таков вопрос, что… – Замолчал. Опасался обидеть этого непонятного пока человека.

– Сколько вам лет, Кибальчич?

– Двадцать один год.

– Вы не так молоды для таких вопросов, мой друг, – произнес ЭнТэ с неявной угрозой. – А скоро и вовсе станете стары. Что тогда? Что ваша единственная жизнь?

– Но, может быть, можно… яснее?

– Нельзя, – отрезал ЭнТэ. – Если не понимаете – нельзя.

Кибальчич рассмеялся.

– Странный у нас получается разговор.

– Не смейтесь, – возразил ЭнТэ с той же значительностью. – Все слишком серьезно. Вы поймете это, когда пройдет жизнь.

Пойма Соби заросла обильной, уже и перестоявшей травой, звенели косы на другом берегу, сладким ароматом разогретого клевера потягивало оттуда.

– Вас не беспокоит этот звон? – спросил ЭнТэ. – Меня беспокоит. Знаете, почему? Потому, что у них, косцов, сейчас пот течет в глаза, а мы с вами нюхаем травы.

– Что же делать? Стать с ними в ряд?

ЭнТэ поморщился.

– Так ведь вы не умеете косить, Кибальчич. И я не умею. Да и не в этом дело. Надо что-то совсем другое… Чем вы вообще намерены заниматься? Как жить?