Имитатор. Книга пятая. Наследники

– Это невыносимо!

Ты колеблешься. Сейчас очень легко ошибиться. Но никуда не денешься: останавливаться даже в точке равновесия опасно, а сейчас и вовсе. Так легко ошибиться…

– Вы хотели бы, чтобы эти сны прекратились? – ты сделал ударение на «хотели бы», а не на «прекратились», но она все равно вздрогнула, словно ты ее ударил. Лицо опять стало вдруг детским, но теперь его искажала горькая обида – как?! Да, как в детстве: обманули дурака на четыре кулака! Ничего, все еще можно исправить.

– Вам нравятся ваши сны?

– Конечно! – обида ушла, лицо стало почти мечтательным. – Только… – короткий вздох больше похож на всхлип, чем на вздох. – Я не могу так! Разве мне хочется чего-то дурного? Я всего лишь хотела, чтобы он был со мной!

– Ничего дурного в таком желании нет. Но вы можете научиться жить сейчас.

– Я не хочу! Как вы не понимаете?!

– Вы… не хотите жить?

– Я не хочу жить без него! Не могу и не хочу! Я просто хочу, чтобы он был со мной! Чтобы он вернулся! Чтобы он был со мной! Как вы не понимаете!

– Кажется, понимаю. Что ж, давайте работать.

– Вы… Вы мне поможете?

– Вы сами себе поможете.

Расплачиваясь за сеанс – ты берешь недешево – она глядела так, словно готова отдать еще в десять, в сто раз больше! В тысячу!

Любопытный экземпляр. Очень любопытный. Такие примиряли с поднадоевшей работой. Ну и деньги. конечно.

* * *

Зданию областного драмтеатра недавно исполнилось полтора века. Выстроенное в псевдорусском стиле оно смотрелось меньше, чем было на самом деле и смахивало на игрушечный теремок: красный кирпич, белые, ежегодно подновляемые карнизы, контрфорсы, пилястры и наличники, фигурные стрельчатые окошки – давай. Сивка-бурка, прыгай, только угадай, за каким – царевна. В общем, сплошное «В гостях у сказки». Арине иногда думалось, что такой веселый теремок больше подошел бы ТЮЗу, чем драмтеатру. Но областной ТЮЗ занимал как раз скучный серый «куб» эпохи советского конструктивизма, даже деревьев рядом не поместилось, слишком узкая улица, сплошной асфальт. Красно-белый же теремок был окружен небольшим сквериком. В июне тут проводились Пушкинские чтения, осенью фестивали юных художников и музыкантов. Сейчас в скверике мелькали лишь мамочки с колясками да два-три пацана на роликах и самокатах.

У служебного входа дремал дедок в овчинной жилетке, из-под которой сверкал ярко-синий «норвежский» свитер с ослепительно белыми оленями. Арина удивилась: как дедуле не жарко? Впрочем, изнутри театрального здания тянуло холодком. А вахтер сидит тут без движения, так, пожалуй, и в июльский полдень замерзнешь.

Бейджика у деда не имелось. Только на стене над столом – табличка «Ответственный дежурный». На вставленной в прорезь таблички картонке витиеватой, но разборчивой прописью значилось: Кузьма Демьянович Прутков. Арина сразу подумала, что в паспорте у дедули наверняка стоит что-нибудь вроде Петра Иваныча Кузнецова. Потому что не могут же живого человека – в двадцать первом веке! – звать Кузьмой Демьянычем, да еще и Прутковым! Наверное, завтра на картонке будет красоваться «Джордж Старк». Или вовсе «Гумберт Гумберт». Театр! И дедуля – не какой-то там вахтер, а страж храма искусств!

На Арину страж воззрился не столько сурово, сколько выжидающе. Следовательское удостоверение его удовлетворило абсолютно. Так и не проронив ни слова, дедуля мотнул головой – проходи, мол.

Коридор за его спиной казался не то пещерой людоеда, не то частью древнего замка: сумрачно и темные провалы во все стороны. Тут лестница, тут еще коридорчик, там опять лестница, только уже вниз. Поплутав немного по страшноватому лабиринту, Арина уже почти решила вернуться к служебному входу, потребовать у «Кузьмы Пруткова» хоть каких-нибудь инструкций на предмет обнаружения внутри театра живых людей. Остановил ее глас с небес. Ну, по крайней мере откуда-то сверху, с очередной боковой лесенки:

– И ходют, и ходют. Чего ходют, спрашивается? Тебе кого надо? – строго вопросила тетка в синем халате с ведром и шваброй наперевес Совершенно обыкновенная на первый взгляд, но кто их тут поймет. Сейчас стукнет шваброй, обернется злобным людоедом. Или прекрасной юной пленницей людоеда.

– Здравствуйте, – неуверенно поздоровалась Арина.

– Ну? – пленница людоеда смотрела требовательно.

Махать удостоверением Арина почему-то не стала, вместо этого сразу спросила:

– Вы тут давно работаете? – только в голос добавила следовательских ноток.

Тетка вдруг сразу поблекла, забормотала:

– Дык как на пенсию вышла, так и… Лет семь уж тому… Ой, да что ж это я говорю! – она неожиданно испугалась. – И не работаю я вовсе, так, помогаю по-человечески. Они ж тут все тонкие натуры, если не убирать, зарастут. Вот я и… помогаю.

Должно быть, пенсионерам работать не полагается, подумала Арина и улыбнулась:

– Да вы не пугайтесь, я ж не из какой-нибудь инспекции по труду или, боже упаси, налоговой. Мне бы как раз про тонкие натуры поговорить.

– Журналистка, что ли?

– Что-то в этом роде.

Тетка, вопреки ожиданиям, не погнала непрошенную «журналистку» прочь, а наоборот: как будто отмякла, оперлась на швабру, заговорила негромко, но охотно:

– Про Марата, небось, спрашивать будешь? А не скажу ничего плохого. Хороший мальчик. Сын там или не сын он, то дело темное, да и какая разница. А мальчик хороший, работящий. И нос не дерет, как некоторые. И в гримерке не свинячит, и бутылок по углам не копит. Только…

– Только – что?

– Да журналистская ваша братия. – вздохнув, тетка покрутила головой, не то укоризненно, не то сокрушаясь о чем-то. – Зря он вас привечает. Сын, не сын. Он же не сам это все начал, все журналисты. Михал Михалыча покойного годовщина подходила, явился этот, из областной газеты, говорит, юбилейный материал готовим. И к Маратику сразу. Уж откуда узнал, неведомо.

– Узнал – что?

– Ну так… – по моложавому, совсем не пенсионерскому лицу пробежала хитроватая усмешка. – Когда тот после института театрального на просмотр прибыл, все ахнули. Ведь один в один – Шумилин покойный. Только молодой… Рот, правда, материн. И брови, – добавила она с непонятным вздохом.

– Она ведь тоже в театре работала?

– Служила, – строго поправила уборщица. – Это на стройке работают. А в театре – служат.

– Как в армии?

Женщина, похоже, и не думала, что это шутка, ответила совершенно серьезно:

– Как в армии, как в милиции, как… да хоть как в церкви. И ничего смешного!

– Ладно-ладно, я же не спорю. Так она в театре служила?

– Служила. Только давно уже.

Арина поднажала слегка:

– То есть чисто теоретически Марат вполне мог оказаться сыном Шумилина?

– Ну свечку-то никто не держал, но ведь похож-то как! Шумилин-то покойный не монашествовал. Так ведь тут… – синяя, посветлее халата, перчатка сделала неопределенное движение, истолкованное Ариной как «обычное дело».

– А жена его как на это смотрела?

– Кто ее знает. Скандалов не устраивала, улыбалась. Да и Михал Михалыч старался, чтоб не на виду. Доподлинно-то кто знает? Его не спросишь, а дамы, – тетка со шваброй так и сказала – дамы! – молчат. Не то что как с некоторыми: в телевизор глянешь, ужас. Только похоронят, откуда ни возьмись то одна, то другая: у меня с ним любовь была! Нет, это у меня с ним любовь была, а ты брешешь, шалава подзаборная!

Тетка очень похоже изобразила героинь многочисленных ток-шоу, вполне регулярно скандалящих вокруг покойных знаменитостей. И чем знаменитее покойник, тем дольше продолжаются пляски вокруг него. Тянут прославленных покойников каждая к себе – как одеяло. Как будто славу можно присвоить. Как на фотографиях жанра «я и Эйфелева башня»: она крута, и раз я рядом – я тоже крут. Или дело не в знаменитости, а в потенциальном наследстве? Или еще в чем-то?