Имитатор. Книга пятая. Наследники

– Да, точно, я забыла, – равнодушно кивнула Лара и вдруг спросила: – Ее разрежут, да?

– В случае насильственной смерти вскрытие обязательно.

– К-как – насильственной? – девушка как будто испугалась. – Разве она… не сама?

– Сама – это от инфаркта или там от старости. Да и то по-разному бывает. А Нине Игоревне лет-то было немного. Может, она болела тяжело?

– Вроде нет. Я… не знаю просто.

Кто бы сомневался. Арина и не ожидала, что девушка расскажет что-то про соседкино здоровье, поэтому просто закончила объяснение:

– Самоубийство же – смерть, безусловно, насильственная. И необходимо все проверить. Так полагается. В уголовном кодексе даже статья есть о доведении до самоубийства, – Арина не стала добавлять, что привлекают по этой статье крайне редко, ибо доказать состав почти невозможно.

– Д-да, простите, – Лара кивнула. – Я понимаю… наверное. Только страшно. Как будто… Не знаю… Страшно.

– Может быть, вам попросить кого-то у вас пожить? Подругу какую-нибудь? Друга? Или самой к кому-нибудь… пожить… ненадолго.

– Нет! – почти яростно воскликнула Лара. – Я никуда отсюда не уйду! Это мой дом!

– Конечно, это ваш дом. Я имела в виду – временно. Пока вы не успокоитесь, – мягко пояснила Арина, понимая, что раз Лара как-то пережила первое, самое тяжелое время после смерти родителей, значит, сейчас бежать из дома, где все о них напоминает, не станет. Друзья? То ли есть они, то ли нет. Бойфренда, судя по всему, не имеется. Но как-то – справилась, квартиру в чистоте поддерживает, учебу не запускает, про зачет упоминала. А соседка – что соседка? Страшно, конечно, но они ведь не были так уж близки.

От мелодичной трели дверного звонка Лара вздрогнула:

– Кто это? Я никого… – она растерянно поглядела на Арину.

– Не бойтесь. Я же здесь. Это, должно быть, за мной. Открывайте.

На пороге действительно стоял Мишкин:

– Арина Марковна, тебе долго еще? Я бы пока заправиться съездил.

– Уже все, иду. Лара, а вы все-таки подумайте, стоит ли вам сейчас одной оставаться.

Но та упрямо мотнула головой.

– Что это? Зачем? – она заметила ленту с печатями на соседской двери.

– Так положено, Лара, – повторила Арина универсальную формулу. – Если что-то вспомните, позвоните, – она протянула девушке визитку. – И, может, от вашей мамы остались какие-то, не знаю, записные книжки. Если бы вы смогли посмотреть – может, у Нины Игоревны родственники обнаружатся.

– Да, я посмотрю, – механически согласилась девушка, взглянула на Арину совершенно пустыми глазами и снова уставилась на соседскую дверь.

– Чего это она так переживает? – спросил вдруг Стас, когда они уселись в машину. – Прямо лица на ней нет, то краснеет, то бледнеет, то чуть не в слезы. Неужто дружила с соседкой? Вроде не по возрасту…

– С ней мама ее дружила. А мать с отцом недавно погибли. Вот девчонка и в нервах.

– Вон оно как… Тебя в контору забросить или домой сразу?

Прикусив губу, Арина помотала головой.

– А, понятно, – вздохнул Стас, но спрашивать ни о чем не стал. И минут через двадцать припарковался в знакомом тупичке за непонятного назначения одноэтажным кирпичным «сараем», единственная – железная! – дверь которого была украшена ржавой табличкой с черепом и молнией, а противоположная стена – разноцветным граффити с щенками, ромашками и почему-то взлетающей ракетой. Из окошка ракеты улыбался еще один щенок.

– Подождать тебя?

– Доберусь, – помотала головой Арина. – Спасибо, Стас.

– Ну… давай, – неуверенно и почти виновато улыбнулся тот.

* * *

Между стеной с ромашками и секцией больничного забора оставался небольшой прогал. Арина привычно в него протиснулась, привычно дернула плечами, словно отгоняя страх – тоже привычный, чтоб его! Ничего, ничего не было пугающего в скучном сером здании. Восемь этажей, просторные окна, то темные, то затянутые белым. Но все – чистые. Верхние, в которых сейчас отражалось закатное солнце, переливались, как жидкое золото. Красиво. Но страх накатывал тяжелой душной волной, сжимал горло, царапал глаза. Каждый раз. Два месяца и семь дней. Завтра будет два месяца и восемь дней. Нет! Так думать нельзя! Никаких двух месяцев, только сегодня! И если сосредоточиться, что все это – лишь сегодня, тогда завтра будет не так!

Наизусть знакомые лестницы и коридоры – как будто видишь их впервые. Синие бахилы в боковом кармане кожаного рюкзачка. Там же пакет с туго свернутым белым халатом. Из-за этого халата настрой «все это только сегодня» рассыпался, разлетался острыми горячими осколками, пальцы становились ледяными сосульками, а в горле опять принимался ворочаться колючий шерстяной комок.

Тихо. Тихо. Халат ничего не значит. Сегодня – это только сегодня.

Илья Зиновьевич, пробежавший мимо нее по коридору – маленький, худенький, носатый и совершенно седой, он всегда двигался стремительно, а Арина, пытаясь поймать его взгляд, смотрела с надеждой – не остановился, только кивнул, словно давая какое-то разрешение. С нее давно уже не требовали никаких… разрешений. Кто-то даже принимал ее за санитарку, она не возражала: отвечала на вопросы, говорила что-то ободряющее, улыбаясь неуверенно и виновато – как Стас сегодня. А ведь он-то точно ни в чем не виноват! И на ней тоже нет вины! Потому что, как говорят в Америке, shit happens. В смысле: жизнь – такая штука, что всего не предусмотришь, не учтешь, не проконтролируешь. Случается в ней… всякое. И виноватить себя – глупо и бессмысленно.

Все так. Если бы только не та безумная смс-ка – «кто тебя просил лезть куда не просят»… Даже всесильный Левушка Оберсдорф не сумел отыскать отправителя, неведомый шутник, воспользовавшись симкой, тут же ее ликвидировал. Что это было? Жестокое совпадение? Чья-то злобная шутка? Или – не шутка и не совпадение? Да господи! Арина готова расплачиваться за неведомую вину десятикратно, стократно – но сама!

Раньше это называлось реанимацией, сейчас – палатой интенсивной терапии. ПИТ. И то сказать, какая реанимация третий месяц подряд? И терапия – куда уж интенсивнее: исхудавшее тело в трубках, катетерах и датчиках выглядело элементом непонятной сложной системы, серые, давно утратившие привычный загар ладони поверх простыни казались очень большими. Грудь женщины должна помещаться в ладони мужчины… Опомнись, Арина, какая, к преисподней, грудь?!

– Прости, задержалась, – деловито и немного виновато проговорила она, присаживаясь сбоку. Как будто Денис мог ее слышать. Впрочем, она-то была уверена, что – и мог, и слышал.

Через полчаса – а может, через две минуты, время здесь текло иначе, то летя стремительно, то застывая – за белой дверью послышались голоса. Илья Зиновьевич? Нет, у Зямы глубокий баритон, странный для такого невеликого тела, а там, за дверью спорят скорее женщины. Ай, да какая Арине разница! Но она все же поднялась – осторожно, стараясь ничем не стукнуть, не звякнуть, словно разбудить боялась, очень глупо – приоткрыла створку и выскользнула в белый коридор, увешанный там и сям детскими рисунками. Птички, цветочки, солнышки с растопыренными желтыми лучами – все яркое, радостное. Илья Зиновьевич считал, что эти «окошки» в настоящую живую жизнь если не утешают, то хотя бы отвлекают от белой безнадежности.

Справа от палаты Дениса по синим кучерявым волнам прыгали три белых кораблика. Слева на пронзительно зеленой лужайке, усеянной красными и желтыми цветочками, скакала пятнистая корова с восемью ногами и неправдоподобно большим выменем. Задранный к зениту хвост, чудовищная ухмылка от уха до уха. Несмотря на схематичность рисунка, было ясно, что корова танцует. И, похоже, не слишком трезва: желто-красный веночек болтался на одном роге. Арина, хоть и видела корову уже бог знает сколько раз, невольно улыбнулась. Прав Илья Зиновьевич!

Суровая тетя Глаша в застегнутом, как обычно, всего на две пуговицы халате, стоявшая почти сразу за дверью, повернулась, глядя на Арину почти просительно. А за ней…

– Мама? Зачем ты здесь?

Еще дальше, почти в углу молча темнела фигура в священническом облачении и с какими-то блестящими штуками в руках. Лицо у фигуры было возвышенно-отстраненным.

– Девочка моя! – Елизавета Владимировна порывисто обняла дочь, прижала, глаза мгновенно заблестели.

Вот только слез сейчас не хватало! Впрочем, мать всегда очень тонко чувствовала, где нужно остановиться. И что хуже всего – она ведь не играет в сочувствие. Она искренне сопереживает. Она всегда – искренне. Но почему, почему от этой поддержки как-то… хуже? Нет. Неловко? Тоже нет. Но хочется эту искреннюю любовь и нежность как-то… выключить. Или хотя бы притушить. Арина высвободилась – осторожно, ни в коем случае не резко. Не дай бог мамуля переключится в режим «за что ты со мной так».

– Мам. Что. Ты. Тут. Делаешь.

Та улыбнулась почти радостно:

– Отец Вениамин согласился провести молебен. Или… я путаюсь во всех этих обрядах. Он помолится за здравие Дениса.

Тетя Глаша, немного сдвинувшись, встала спиной к палатной двери с явным намерением никого туда не пускать, плечом к плечу с Ариной. От этого «плечом к плечу» стало как будто легче.

– Зачем? – повторила она.

– Ну как же! – недоумение на мамином лице было таким же искренним, как сочувствие.