Там кедры врезаются в небо

Морозный воздух был необыкновенно свежим и чистым, от этого у Лёшки иногда перехватывало дыхание. Он жадно ловил глазами всё вокруг, всё это было страшно интересно для него. Постоянно встречались переходы животных через реку: строчки лисиц, следы от прыжков белок, чётки горностаев, норок и колонков. Часто взлетали то рябчики, то каменные глухари. Несколько раз кормящиеся изюбри на махах убегали от реки, но самих их не видели, так как скрип полозьев саней, обитых лентами металла, был слышен издалека, зато на снегу было чётко видно ямки от их огромных прыжков. Товарищи записывали все следы карандашами в своих блокнотах.

– Вот бы ща изюбришку-то стрельнуть, оправдал бы, однако, дорогу! – мечтательно произнес дядя Толик.

– Может, повезёт, так и стрельнем! – вторил ему Санька.

Выше река была почти полностью покрыта наледью, и в нескольких местах дядька останавливал коня и проверял крепость льда, простукивая его обухом топора, чтобы конь не провалился под лёд. В зимовьё прибыли к обеду, оно стояло прямо на берегу реки. Дров было только на растопку, и Анатолий Карпов, выругавшись на промышлявших тут горе-охотников, вытащил из саней бензопилу «Дружба» и тут же свалил пару сушин. Затем выпряг коня и подтащил им хлысты к входу избушки, распилил их на чурки чуть меньшого размера, чем железная печь зимовья. Дядька распрягать коня не стал, а дал ему остыть, накрыв потником, только потом напоил водой и насыпал овса в старое ржавое ведро.

Разгрузив всю поклажу, Лёшка с Санькой накололи дров, растопили печь и поставили кипятиться большой чайник, покрытый толстым слоем жирной чёрной копоти. Затем нарубили мяса в котёл и залили его водой с ледяшками, поставили его рядом. Сашка решил сварить щи, которые были основной едой в их посёлке. Зимовьё было небольшое, но достаточно высокое. В центре над столом было большое застеклённое окно, справа и слева – широкие дощатые нары, матрасы и одеяла были туго свернуты и повешены на верёвках под потолком. «Это чтоб мыши не почикали!» – пояснил Саня удивившемуся Лёшке.

Пообедав и привязав коня Анатолия Карпова за повод к своим саням, Сашкин дядька уехал домой. Студенты и охотник занялись хозяйственными работами: раскололи оставшиеся чурки, отложили продуктов для похода в вершину ключа Пограничный, остальные подняли на лабаз, который стоял рядом с зимовьём. Он представлял собой небольшую дощатую площадку, сделанную на четырёх рядом стоящих деревьях, на высоте пяти-шести метров с приставной лестницей, которая была прислонена к соседнему дереву. Снизу до высоты трех метров стволы деревьев были обиты жестью. «Чтоб ни медведь, ни мыши не могли забраться!» – объяснил им Толя Карпов.

Утром следующего дня вышли с рассветом, пристегнув ремнями креплений лыж к своим ичигам, Лёшка и Санька подняли свои большие станковые рюкзаки, куда они ещё с вечера сложили на всякий случай кучу ненужных вещей: плоскогубцы, молоточек, гвоздики, проволоку, фотоаппараты, запасную тёплую одежду. Толик, наблюдавший за их сборами, хихикал про себя, но ничего не сказал, а ночью, когда студенты заснули, добавил им туда ещё по хорошему булыжнику, которыми была обложена стена у печки. Саня подкрякнул, подняв эту тяжесть утром. Лёха же сделал вид, что ему всё нипочём, но через час ходьбы их плечи стало резать лямками рюкзака и ныть спина, однако студенты терпели, нельзя было показать свою слабость перед бывалым охотником. Ещё через час ноги стали гудеть. Ближе к полудню решили сварить чай. Санька, скинув рюкзак, полез в него за котелком и заваркой, тут он обнаружил двухкилограммовый булыжник, завернутый в его одежду.

– Ты каво мне тут подложил? – подняв бровь, раздражённо спросил он Лёшку, так как такая шутка была популярна в их студенческой среде.

– Ничего я не подкладывал!

Тут Лёша залез к себе в рюкзак и обнаружил камень точно такого же размера. Он вопросительно посмотрел на Толика, тот громко засмеялся:

– Это вам, чтоб запомнили, что в лесу за плечами каждый грамм – килограмм! А то вы там набрали всякой хрени! Вот теперь будет вам урок на всю жизнь!

– Ладно, давай костёр разводить! – сказал успокоившийся Сашка, выбросив булыжник в снег.

– Давай! – радостно поддержал Лёшка, вышвырнув свой.

Добравшись до последнего с нашей стороны зимовья, студенты бросили там все лишние вещи и продукты, взяв с собой только ружья и блокноты, и налегке побежали в кедровник закладывать учётную площадку.

Кедрач был покрыт чистым, глубоким и абсолютно белым, как сахарный песок, снегом, будто посыпанным алмазной крошкой, поблескивающей в солнечных лучах, проходящих через густые кроны деревьев. Высокие, могучие кедры в два обхвата с лохматой, темно-зелёной хвоей, казалось, врезались в небо. Сашка на фоне их виделся Лёше меленьким и абсолютно незначительным, даже лишним, как, впрочем, и сам он в этой полной и совершенной гармонии природы.

По ходу их постоянно сопровождало несколько навязчивых кедровок, перелетавших с макушки на макушку. Их громкая трескотня разлеталась по морозному воздуху на всю тайгу, будто они предупреждали других обитателей о том, что непонятные и ненужные природе существа зашли в их снежное королевство. Пахло болотным багульником и кедровой хвоей. От переизбытка кислорода Лёшка ощущал какое-то лёгкое опьянение. Он внимательно и заворожённо рассматривал эту совершенную, безупречную гармонию, незаметно для себя влюбляясь в неё, словно мальчишка в идеально красивую и абсолютно не доступную для него актрису с обложки глянцевого журнала «Советский экран».

Следов соболя было много. Заложив учётную площадку, студенты подсчитали все свежие четки, отмечая их направления в своих блокнотах. Заодно метили следы белки, которая уже активизировалась после зимней стужи и часто бегала парами. Самцы начали преследовать самок.

– Весна, гормоны торжествуют! – с довольным видом громко произнес Сашка перефразированные стихи Пушкина.

– Да, красота необыкновенная! – думая о своём, невпопад ответил Лёха.

– Тайга как тайга… – пожав плечами, буркнул Саня.

– Не просто тайга, а огромный, красивый дом для всех зверей и птиц.

Лёшка хорошо знал всех воробьиных и говорил Сашке, когда тринькали клесты, свистели синицы, выдавали переливающиеся трели щуры, чичкали чечётки или цвикал поползень. Санька удивленно поднимал брови, оттопыривая нижнюю губу, потом, не выдержав, спросил:

– А ты отколь всё знаешь-то?

– Я певчих птиц в детстве держал, воробьиных практически всех по голосам знаю. Знаешь, чем клест-еловик от обыкновенного, или, как ещё говорят, сосновика, отличается? Еловик – клинь-клинь голосит, а сосновик – тринь-тринь!

– Хм, да я их в глаза-то ни того, ни другого не видал!

– У них клювы перекрещиваются, специально природа так задумала, чтоб им семена из шишек ели и сосны ловчей доставать было.

– Тебе диплом на кафедре биологии у Богородского писать надо, по птицам!

– Так я к нему и записался дипломником!

– А ты у кого? – спросил Лёшка.

– Я у профессора Литвинова! – гордо ответил Сашка.

– Литвинов личность серьёзная, не зря его все студенты боятся! Он тебя своей наукой замучит. Сам зоологом станешь! Ну, или ботаником! Ха-ха!

– Сам ты ботаником станешь! – грубо отрезал Саня.

Сашка был на их курсе отличником, хотя и не был зубрилой, как некоторые. Учёба ему давалась легко, память была отменная, ему было достаточно услышать или прочесть один раз, и информация надежно сохранялась в его голове. Хотя он не отличался от других, курил и выпивал на студенческих гулянках, мог и крепким словцом иногда завернуть. Лёшкина же память была другой, выборочной, к нему прилипала только интересная информация, хотя учился тоже без особой напряги, но часто пропускал не интересные ему лекции, а перед сессией судорожно заполнял эти пробелы учебниками.

Вернувшись в зимовьё, они обнаружили спящего Анатолия, с головой накрытого ватным одеялом, на углу печки стояли горячая похлёбка. Откинув одеяло, Толик закурил, затем спросил:

– Ну что, студенты, сколько соболей насчитали?

– Плотность хорошая, перепромысла нет! – пояснил Сашка.

– А кто его тут изводить-то будет? Охотятся любители, рядом Монголия! Там вообще на него никто никогда не охотился! Завтра туда сбегаем, я вам покажу, сколь там его, – просто ужас!

– А за это ничего не будет? – настороженно поинтересовался Лёшка.

– Тут пограничников-то нет, они только летом раз в три месяца на конях проедут, ну даже если встретят тебя, водки выпьют, ежели нальёшь, да довольные уедут! Это же наша шестнадцатая республика! Они, где граница-то проходит, точно не знают! Их там три линии идёт, а какая из них, мало кто точно скажет! – спокойно сказал Анатолий.

– Так, что не дрефь, Лёшик! – с ехидцей в голосе добавил Санька.

Утром следующего дня, позавтракав и покидав вещи в рюкзаки, они отправились дальше. На этот раз студенты взяли с собой только самое необходимое: котелок, хлеб, сало, чай, сахар и три капкана. Больше капканов они в посёлке не нашли. Лыжню прокладывали по очереди, но в основном, конечно, доставалось Толику, он всё-таки был самым натренированным во время долгих промысловых сезонов. Лыжи у него были легкие, самодельные, из ели, да и сам он был помельче и полегче студентов, поэтому почти не проваливался, шёл без устали и остановок. Когда ребята меняли его, он нервничал, что те идут медленно, и, немного отдохнув, снова вырывался вперед.

Часам к двенадцати подошли к широкой просеке, заросшей мелкими кустами и деревьями. Как объяснил Толик, это была старая граница, которую то ли неправильно отвели, то ли заново прирезали… Потом подошли к другой просеке, она была более ухоженной и на ней стоял полосатый столбик с гербом Советского Союза.

– Вот она граница! Так что можешь считать, за рубежом побывал! – улыбаясь, сказал Санька.

– Эх, жалко фотоаппарат выложил! Можно б было сфоткаться на память! – произнёс Лёшка.

– Ага, ещё пограничникам отправить, мол, охраняли тут за вас границу! – вставил Толик.

Перейдя ещё одну просеку, они спустились в ключ и вышли на старое зимовьё. Несмотря на свой возраст и чёрные стены, с налетом лишайника, оно было ещё вполне порядочным. Затопив печку с прогоревшими, от этого просвечивающими, боками, они поставили на неё чайник с ключевой водой. Пока варился чай, Лёшка с Санькой вышли на улицу покурить. День был солнечный, тёплый, и снаружи было гораздо приятней, чем сидеть в промёрзшем, сыром срубе.

– А это что? – спросил Лёшка, показывая на трехлитровую банку, наполовину наполненную какой-то серебристой жидкостью.

– Ща глянем! О, так это ртуть! – удивился Санёк.

– А на фига она тут, интересно? – поинтересовался Лёшка.

– Так это золото чистить от примесей! – послышался из открытого зимовья голос Толика.