Там кедры врезаются в небо

Взяв за повод коней, они вернулись на конюшню. Гоха напряженно улыбался, еле сдерживая смех, он, конечно же, наблюдал за ними через щель в заборе.

– Ты каво дал ему жеребца-то, ещё и молодого? – спросил Саня.

– Так ты ж сам сказал, генералу – генеральского! Чё ж он, на мерине-то будет плестись?

– Каво?.. Я сказал, городскому – спокойного! – громко проорал Сашка.

– Так я слышу-то, паря, хреново, надо было сразу так и голосить!

Сменив коня, студенты перевезли продукты в дом дядьки и стали укладывать их вместе с вещами в сумы. Затем Лёшка пристрелял свою тозовку, чуть сместив на ней мушку, после этого насёк её керном, на всякий случай ещё и запаял сверху паяльником, попросив его у Толика, чтоб точно не сдвинулась.

В суете сборов день пролетел незаметно. Ещё раз, пробежав по спискам – всё ли они закупили и сделали, студенты с чувством выполненного долга улеглись спать. У закрывшего глаза Алексея поплыла картинка с хитро улыбающимся лицом Гохи, мелькающими перед лицом копытами Сивки, он так и заснул с тревожной гримасой на лице. Утром их разбудил дядя Толик, распахнув настежь двери летней кухни, он громко прокричал:

– Эй, охотники! В это время уже на белковьё выходить надо, а вы всё храпите! Так спать будете – ничего и не добудете!

– Встаем, встаем! Ты нам будильник дай с собой, – потирая глаза, ответил Саня.

– А где его взять-то? Там, паря, печку топить надо, так что будет вам там холодный будильник.

Заседлав коней и накинув сумы, они уложили продукты и вещи, приторочили к сёдлам топоры, мешки с овсом, канистру с керосином и верёвки, затем отвязали собак и расселись по коням. На этот раз Лёшка не сплоховал и сел как положено, однако его старый мерин, на которого поменяли серого жеребца, постоянно отставал, и Саня, сломав прут, протянул его Лёхе.

– Во тебе, начнёт дурака валять, так по ляжкам ему, да с оттяжечкой!

– Понял!

Прописанное лекарство подействовало моментально, и мерин стал иногда даже переходить на рысь. До полудня ехали с хорошей скоростью, без остановок. После полудня старый кобель дяди Толика стронул с лёжек и погнал изюбрей в сторону границы с Монголией, вверх по реке Менза, и, чтобы его не потерять, решили подождать, а заодно сварить чаю и перекусить. На небольшой лужайке развьючили и распрягли коней. Собака вернулась часа через два, вся мокрая, с сосульками на боках и обиженная на хозяина, который не пошел за ней.

– В воде держал изюбрей! – уверенно сказал дядька.

– Да, если б не заезд, можно было б мяска-то добыть, – с сожалением пробурчал Саня.

Завьючив коней, тронулись дальше. Дорогой собаки загнали две белки, которых пришлось добыть, чтоб не отбить азарт у щенков. Шкурки оказались ещё невыходными, но Толик сделал вывод, что ещё дня три-четыре и станут нормальными.

К Кирилловскому зимовью подъехали уже затемно, проехав больше семидесяти километров. Оно было недавно срублено, пахло сосновой смолой и стояло в небольшой пади с распахнутой настежь дверью. Вопреки ожиданиям Алексея, оно оказалось довольно просторным и высоким. Первым делом сняли сумы, нашли там новенькую керосиновую лампу, заправили и зажгли ее. Она осветила жилище. Двое широких нар стояли по бокам, между ними было окно, вернее, проем для окна, на котором целлофан был изорван на мелкие ленты, по-видимому, когтями или зубами медведя. Под окном стоял большой стол, где могло спокойно обедать человек шесть. Над дощатыми нарами были длинные полки, на них стояли пустые стеклянные банки с разной мелочью, коробки из-под пороха, правилки для шкурок соболя и белок. В правом углу находилась железная печь-буржуйка. Смахнув первой попавшейся под руку тряпкой грязь и мышиный помет со стола, Сашка с Лёшкой принялись менять целлофан на окошке, прибивая его рейками к дощатой раме. Затем затопили печь, притащили из ключа воды, наполнили и поставили кипятиться чайник, рядом котелок для супа, и пошли помогать Толику распрягать и привязывать коней.

– Ну что, студенты, понравилась изба?

– Зимовьё хорошее, главное, чтоб тёпло было! – ответил Сашка.

– Это теперь от вас будет зависеть, не поленитесь, проконопатьте мхом все шели, пустые пазы, проемы да на потолок глины добавте, а то в морозы зубами стучать будете!

– Завтра глянь потолок. Подскажешь, чего куда надо! Собакам-то варить будем?

– А как же, их морить нельзя. Настоящий охотник сначала собаку накормит, потом сам есть будет. Ставьте сразу воду на костёр кипятить, вон у костровиш-ша ведро собачье стоит. А я покажу, как белку обдирать да болтушку варить.

Весь следующий день студенты занимались хозяйственными работами: конопатили зимовьё, укладывали мох, а затем засыпали глиной углы крыши, где просвечивали щели между досок. Свалили несколько сушин полуторометровой двуручной пилой, напилили и накололи про запас дров. Разложили и развесили все продукты, убрались в зимовье, прокипятили и отмыли с содой всю зимовейную посуду. Дядька уехал после десяти. Вниз да налегке ехать было вдвое быстрей. Сашке он оставил двух восьмимесячных щенков, которых вырастил специально для него, старого кобеля забрал с собой, так как на белку и соболя тот не реагировал, а гонял только крупных зверей.

Уже в сумерках они закончили работу и направились в избушку. Внутри было невероятно много мышей, кто-то из заезжавших охотников бросил на полу мешок с остатками овса, и те растащили его по всем углам: в обувь, под нары, в карманы старой одежды и, чувствуя себя хозяевами, шныряли по полу, иногда устраивая с писком мышиную возню – драки между собой. Лёшка нашёл под нарами старую плашку и начал на них охоту. Поначалу плашка давила в среднем одну мышку в пять минут, через час – в десять, затем в пятнадцать. Санька сначала вел статистику, записывая цифры в тетрадке, потом ему это надоело, и он решил самых наглых отстреливать из тозовки, а заодно попрактиковаться в стрельбе. Вначале он не мог приноровиться и постоянно мазал. Затем, сделав поправки на близость, начал попадать в цель. Отстреляв штук пять, Сашка решил испытать себя и по бегущей мишени, с упреждением, но никак не мог попасть. Одна жирная полевка словно издевалась над ним, бегая от печки до угла, вдоль порога двери, как в тире мишень «бегущий кабан» туда-обратно. Саня, мазанув пару раз, так обазартился, что стал стрелять навскидку, но, не рассчитав, попал в чайник, стоящий на полу, от которого пулька, срикошетив, с напряжённым свистом или, скорее, даже воем пролетела в миллиметрах от его уха. Мало того, что он замял чайник, так ещё и чуть не остался без уха.

– Вот если бы она тебе в лоб попала, то, наверное, ты б додумался, что больше стрелять не стоит, а может, уже бы больше ничего думать и не смог, по причине полной остановки деятельности коры головного мозга! – пофилософствовал Лёшка, лёжа на нарах, пуская жирные кольца дыма в потолок от сигареты.

– Ни хрена себе! – промолвил не на шутку испугавшийся и побледневший Сашка.

– Во-во. Думать надо, чего творишь-то! Это тебе не пластмассовая пулька для ружьишка из детского мира, а свинцовая, она даже рикошетом насквозь прошить может! С этого момента у Саньки навсегда пропало желание стрелять по мышам…

На следующий день друзья сбегали на разведку вверх по ключу и добыли трёх белок. Ошкурив их, студенты обнаружили, что они по-прежнему второсортные, с синими лапами и такими же полосками по бокам. Но полоски стали светлее, и теперь было понятно, что белка вот-вот должна дойти до нужной кондиции.

После обеда стали конопатить избушку. Занятие нудное, но необходимое – в зимовье светились щели по углам. Было очевидно, что с приходом крепких морозов в зимовье станет холодно. Ещё они засыпали глиной все мышиные лазы под окладом. Когда счет отловленных мышей перевалил за сотню, в избе стало намного спокойней спать. Вечером, при помощи шила, крючка и капроновой нити, промазанной гудроном, подшивали подошвы, вырезанные из транспортерной ленты, к новым ичигам. Выйдя на двор ночью, студенты обнаружили, что прижал морозец. И они решили с утра приступить к первому в своей жизни пушному промыслу.

Лёшка долго не мог заснуть в предвкушении наступающей охоты, думал о своем, ворочаясь с одного бока на другой.

Позавтракав ранним утром, они сложили в свои солдатские котелки продукты для обеда и сухарики для поощрения собак и разошлись в разные стороны, разделив между собой сектора охоты, – одному справа, другому слева от зимовья.

Свой первый день промысла каждый запомнил на всю свою жизнь. С утра был хороший морозец, под ногами хрустела подмёрзшая подстилка из пышного мха, разнотравья и лишайника. Лёшка поднялся на хребет и направился по многовековой звериной тропе прямо по гребню толстым перестойным кедровником. Под ногами валялось множество шишки-паданки, и он подбирал её и с удовольствием пощёлкивал орешки на ходу. На мелочь он даже не обращал внимания и поднимал только самую «жирную» с крупной чешуйкой, за которой обычно прятался крупный кедровый орех. Смолёвую не брал, чтобы не пачкать пальцы. До девяти часов Флинт носился, как угорелый, но всё без толку, белка, видимо, ещё не спускалась, а учуять её верховым чутьём у него не хватало таланта.

Первую он нашёл, только когда пригрело солнышко и грызун активизировался. Издалека послышался его азартный, звонкий лай. Чем ближе подходил Лёшка, тем агрессивней лаял пёс. Лёша ещё издалека стал рассматривать верхушку кедрины, под которой крутилась собака, но ничего не смог заметить. Подойдя ближе, он увидел зверька с шишкой в зубах, сидящего на нижнем сучке, подергивающего своим пышным хвостиком, торчащим вверх, загнутым на конце дугой, дразнящим собаку. Чтоб не вспугнуть белку, он плавно опустился на колено, прицелился в голову и спустил спусковой крючок. Послышался сухой, но резкий, словно удар плети, щелчок. Белка и шишка разлетелись в разные стороны. Флинт схватил на лету падающую смолевую шишку и тут же открыл пасть, выплюнул её с каким-то отвращением, мотнув головой. В это время Лёшка поднял зверька, сказал псу: «Это тебя охотничий бог покарал, чтоб не жамкал пушнину! Ходи теперь со смолой во рту, как белка!» Потом, спрятав зверька, залез в рюкзак и, достав сухарик, бросил его рыжему.

Вторую и третью пришлось долго искать и даже стрелять по макушкам, но зверьки оказывались на других рядом стоящих деревьях. Четвертую заметил самостоятельно, когда в обед, спустившись в ключ, варил себе чай… Заметив черновинку на макушке кедра, которая сместилась, он понял, что это была белка.

Возвращаясь обратно соседним хребтом, молодым кедровником, он добыл ещё пару штук. Одна из них была ходовая, – бежала, перепрыгивая с одной кедрушки на другую, не останавливаясь, так что Лёшке пришлось потратить несколько патрончиков.

Вечером Сашка принес четыре белки, у Лёшки получилось шесть. За ужином друзья бурно делились первыми впечатлениями. Всю неделю не было снега, он лежал только на северных склонах. Белка была активной, часто спускалась вниз, и рабочим собакам было б легко её искать. Однако Сашкины щенки пока толком не понимали, чего от них требуется, а Лёшкин Флинт лаял, только когда чувствовал, когда белка заскакивала на дерево, но не слышал, когда та уходила, поэтому Лешке приходилось подолгу искать её на соседних кедрах. О соболях с такими помощниками пока даже не приходилось мечтать. С каждым днём мездра зверьков становилась всё чище, и студенты решили не бегать за соболем, чтобы не тратить зря время, а больше налегать на белку.

К исходу первой недели их собаки стали работать намного лучше. Каждый из студентов часто добывал по десятку зверьков. Чтобы пушнина не пачкалась в крови, сделали «кармышины» – специальные сыромятные шнурки с жестяной иглой на одном из концов. На них насаживали белку через глаз, так что к концу дня получалась меховая гирлянда, или, как говорил Лёшка – патронташ, который они вешали через плечо. Вечерами, при свете керосиновой лампы, поймав на транзисторе какую-нибудь музыкальную программу, снимали шкурки, затем мездрили их специальными не очень острыми ножами. После пялили на правилки, чтобы пушнина имела красивый, товарный вид.

Время летело незаметно. Студенты всю работу распределяли поровну, готовили по очереди, раз в неделю делали себе выходной, в такой день они заготавливали дрова, стирали одежду, устраивали «баню», моясь прямо в зимовье. В середине ноября снег стал глубже, морозы сильнее, а белка тайкой и менее подвижной, увидев собаку, она застывала на деревьях. Это сразу же стало отражаться на результатах. Уходило больше патронов, поэтому студенты решили ходить вместе, чтобы один выпугивал её, стуча по стволу палкой или топором, а второй смотрел на верхушку дерева, где шевельнется. Лёшка стрелял немного лучше и, чтобы тратить меньше патронов, стрелял в основном он. Вскоре белка из-за сильных морозов совсем перестала двигаться, отсиживалась в гайнах, и собаки вообще перестали её чувствовать. К этому времени они добыли без малого четыреста шкурок.

Передохнув пару дней, товарищи решили переключаться на капканный промысел соболя. Три десятка капканов Лёха привез с собой, два десятка Сашке подарил Толик Карпов, нарисовав ему на схеме свой тайник, десяток купили в госпромхозе. Капканы разделили поровну, каждый тщательно подгонял их, чуть подтачивая концы сторожков напильником, прикручивали к цепочкам проволоку, чтоб можно было не терять время на это на путиках. Лёша даже решил на всякий случай выварить свои новые капканы от заводского масла в хвое, чтобы они не пахли металлом, как на волка, Сашка над ним подсмеивался.

Сначала студенты пытались ловить соболя на приманку, но он на неё никак не реагировал, корма было очень много, поэтому, если даже он проходил рядом, не совался в шалашики или дупла, где они клали подтушенные куски разной дичи. Окончательно разочаровавшись в этом способе, студенты решили переключаться на ловлю «под след», для чего решили прокладывать на лыжах каждый свои путики.

Карлик-Нос

А вот в тайге, среди валежин,
Где даже днем гнездится мрак,
Тебе привидится вдруг леший,
Что сторожит твой каждый шаг.

    Владимир Ащеулов

Лёшка шёл по ключу, еле волоча свинцовые ноги, притороченные брезентовыми ремнями к тяжёлым камусным лыжам, покрывшиеся льдом после того, как он провалился в наледь прикрытую снегом. Страшно хотелось горячего чая и курить. С утра он взял с собой только три сигареты, чтоб не тратить время на перекуры. В обед он не варил себе чай, а перекусил всухомятку сухарями, на ходу заедая комками снега: надо было успеть закольцевать два путика. И это ему удалось сделать, он соединил две большие охотничьих тропы, проходящие по разным сторонам большого ключа. Теперь он был уверен, что сможет проверять их за один дневной ход.

Впереди постоянно виднелся мыс, за которым оставалось всего триста метров вверх по ключику до заветного зимовья. Временами Лёшке казалось, что ему не хватит сил доплестись до него. Ноги гудели от напряжения, глаза заливало солёным потом. Лыжи то и дело запутывались в ернике, и, чтобы протащить их, приходилось невероятными усилиями напрягать ватные мышцы. Стало смеркаться. Заветный мыс никак не приближался, а казалось даже, что удалялся. Наконец Лёшка вышел на лыжню, поворачивающую к зимовью, и, подойдя к двери, перевел дух. Не сгибаясь сдернул таяком (посохом) ремни крепления, затем юксы и, сойдя с лыж, снял понягу. В окне не было света. «Сашки ещё нет, странно!» – подумал он. Следы уже было невозможно разглядеть. Саня обычно приходил раньше него. Сам Лёшка всегда пытался объять необъятное и постоянно запаздывал, хотя ходил быстро и по многу. Краем глаза он заметил, что из трубы парил бесцветный дым, но не придал этому значения. Отворил дверь и шагнул вперед, лицо обдало теплом. В зимовье было темно, но протоплено. «Сашка, видимо, был, но куда-то вышел», – решил Алексей.

Надо было пройти к столу и зажечь керосиновую лампу. Он стал вглядываться в сумрак, вдруг холод пошел по его спине, а волосы зашевелились под шапкой. На фоне окна он увидел непонятное маленькое существо, сидящее боком к нему с непропорционально огромным, изогнутым носом, горбатой спиной, небольшими ручками и огромными кистями. «Что за чертовщина, откуда здесь этот карлик-нос?» – подумал ничего не понимающий Лёшка и шагнул назад. Ощущение присутствия нечистой силы холодком окатило сознание.

– Ты кто? – напряженно выдавил из себя он.