Мандрапапупа, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного

Наконец, из кладовки была извлечена кассета с фильмом, в котором играл обещанный Котом голливудский питомец. Отмотав на нужный эпизод, Зелёный объявил:

– Рискующих это смотреть, я заранее предупреждаю: все аллегории следует читать между строк задом наперёд, моргая на 25-м кадре, плюя на 26-й и крестясь через левое плечо по часовой стрелке. Готов?

Я кивнул.

– Поехали!..

Из всех записей, которые мы сегодня смотрели, у этой было самое отвратное качество и отсутствовал перевод. Но едва герой запел и затанцевал, моё недовольство словно ветром сдуло. На маленьком участке съёмочной площадки он сыпал огнём, как зажигательная бомба. От пляски артиста во все стороны летели молнии. Юмор фонтанировал искрами, сопровождая его пение и игру на скрипке. Потрясала небрежная лёгкость, с которой он владел телом и голосом, выделывая разнообразные кунштюки. Такой феерии, источником которой был один человек, я ещё не видел.

– Однако!

– Впечатлило?

– Ещё бы!

– Знаешь, что это?

Я отрицательно покачал головой.

– Это, друг мой, знаменитая «Цыганская запойная», она же «Gypsy drinking song». Исполнитель – непревзойдённый трикстер по имени Дэнни Кей. Впервые эта головоломка, полная загадочных намёков и аллюзий, проявилась в Штатах, в снятом, якобы по мотивам «Ревизора», весьма странном киномюзикле 49-го года, отрывок из которого мы сейчас видели. Название у мюзикла ухорезное – «Inspector General». Набор несуразных фактов уже наводит на размышления, не так ли? Личность исполнителя также необычна, она – ключ ко всей шараде, но где же замок, да и стоит ли его открывать перед теми, кто не в теме? – он выразительно посмотрел на меня.

Сохраняя напускное равнодушие, я глядел на него, не мигая. Очевидно, такая реакция устроила Кота Зелёного и он продолжил:

– Золотое дитя Голливуда, предтеча грядущего Ренессанса, иудей с арийской внешностью, с детства блиставший талантами в математике, шахматах, поэзии, игре на музыкальных инструментах, фехтовании, танце, пении (в том числе оперном), и конечно же актёрской игре. Человек, одинаково легко осваивавший иностранные языки и дирижирование симфоническим оркестром – легендарный Дэнни Кей, человек, практически неизвестный на родине его родителей-одесситов – в данном отрывке он блистательно исполняет каскад очень специфичных песен и танцев.

Под личиной комедии от профанных глаз благополучно сокрыта и каббалистическая символика, и енохианское пение – я имею ввиду фрагмент из «Девятнадцатого Ключа», полученного Джоном Ди от ангела Мадима, – и маздеистский «огненный пляс», изящно сплетённый с чардашем, и элементы с саблей из масонского ритуала посвящения Воина, и троекратный отказ от Чаши с отравленным вином, содержащий, помимо прочего, завуалированный намёк на Грааль гностиков…

– Там действительно всё это есть? – недоверчиво спросил я.

– Учись читать язык символов, юнга! Постигай стихию метафор и мир аллегорий, глядя на мир широко закрытыми глазами! Как любил говаривать папа незабвенного Остапа Ибрагимовича, имеющий уши да увидит зорким оком сердца то, что осталось за 25-м кадром, между строк. Ты ведь расслышал, кто из иудушек-гостей, званых на пир, изначально намеревался погасить «вином забвения» всепожирающий огонь вины?..

И верно – я вспомнил, как, вслушиваясь в диалоги, различил выражение «deadly poison» в скороговорке одного из персонажей и, вроде бы даже понял, что этот пойзон он предназначил себе, а не главному герою.

– …А в финале – жертва Бафомету и катарсис, облечённый в комедийную форму, дабы до окончания поры General Silentium о тайном послании, переданном через киноплёнку, знали только господа, не отбрасывающие тени.

– Упомянутый вами «силентиум» – это…

– То, что называют Великим Молчанием. Объявляется некоторыми тайными орденами в период кризиса. Длится до прихода так называемого брата Никодима.

– Это кто?

– Ну, такой… Вроде тебя, – сказал Зелёный с какой-то нервной усмешкой, в которой мне почудилось затаённое раздражение…

Сочтя благоразумным вернуть вектор беседы в прежнее русло, я спросил:

– В чём же заключалось кинопослание, о котором вы упомянули?

– Уверен, что вопрос по адресу? – улыбнулся Колокольников. – Если ты не заметил, тень всё ещё скачет за мной, как нить за иглой.

– Уважаемый дядя Олег, вы сами начали этот разговор. А теперь вдруг решили юлить?

– Ты неправ, юнга. Ну да ладно… Короче говоря, есть такая тема… Для ясности обзовём её туманно, но поэтично: «Запой Диониса». Если кратко, то суть в том, что некая сила для реализации своего замысла пожелала заручиться поддержкой другой силы. И, насколько можно судить по дальнейшим событиям, поддержку получила. А то, что ты видел – маленькая часть грандиозной стратагемы по приманиванию желаемого. Не знаю, как ты, а я сейчас желаю незамедлительно отправиться к близлежащей остановке, где располагается ларёк, из которого меня манит «Слънчев бряг». Надеюсь, ты примешь долевое участие или мне пить самому?..

Карбонарий

На одном из таких, как говорил Колокольников, «мокьюментальных» киносеансов я пересёкся с Карбоном. Рассказывали, что кличку свою он получил ещё в детстве. Будто бы в дождливую погоду маленький Карбон носил не болоньевую куртку из универмага «Детский мир», как другие детишки, а специально сшитую из дефицитной карбоновой ткани плащ-палатку армейского образца, чем и заслужил соответствующее прозвище от старших пацанов с района.

Родители Карбона были вполне приличными людьми, жили скромно. Оба трудились в институте микробиологии, размещавшемся в усадьбе ХІХ века, принадлежавшей загадочному помещику Глебову, за которым, когда он ещё был жив, по городу ходила дурная слава чернокнижника и колдуна.

В 10-м классе у Карбона проявились две тяги: к лицедейству и саморазрушению. Он настолько талантливо копировал интонации, повадки и диалоги своих школьных учителей, что по вечерам его вызывали во двор «представлять». На лавочки в центре двора сходилась не только местная шелупонь. Иногда захаживали блатные. Театр одного актёра зажигал огни и все ухохатывались, глядя на забавные ужимки лопоухого Карбона. После представления ему в знак благодарности подносили угощение: папиросы, пиво, иногда дешёвое вино. Он быстро втянулся и вскоре уже выкуривал по пачке в день, регулярно прикладываясь к бутылке. Дальше – больше. Знакомым порой казалось, что табак и алкоголь – то единственное топливо, на котором работает карбоновский организм.

Бедные родители, прозрев, как-то сразу надломились. И покорно смирились с тем, что их сын прогуливает школу, шатается по городу с разной шпаной, возвращается домой поздно и ночи напролёт слушает какую-то музыкалоподобную дичь. Смирились, что из одежды их сына никакой стиркой не вытравливаются винно-табачные миазмы, а домой он часто приводит опухших растрёпанных женщин неопределённого возраста, пахнущих ещё хуже, чем его одежда.

Так бы и тянулась эта малопримечательная история о пропащем юноше. Но тут грянула перестройка. С её приходом жизнь Карбона резко изменилась.

Первым ударом стало исчезновение родителей. В канун Пасхи 86-го, незадолго до взрыва Чернобыльской атомной станции, они отправились в поход на байдарках по Десне. И не вернулись. Их долго искали с милицейскими собаками и водолазным отрядом, но безрезультатно. Так и не нашли ни тел, ни вещей, ни байдарок, традиционно выпрошенных у знакомого тренера, которому потом здорово нагорело от начальства за махинации с казёнными плавсредствами.

Карбон остался один в двухкомнатной хрущёвке панельной четырёхэтажки на Кругу. Кроме квартиры в наследство ему досталось множество книг, большинство из которых были написаны птичьим языком науки, который ничего не прояснял, а только ещё больше запутывал юношеский разум, придавленный случившимся.

Карбон подался в строительное ПТУ, из которого его вскоре попёрли за прогулы и появление на уроках в нетрезвом виде. Корочки монтажника накрылись бетонной плитой.

Весной того же года судьба подкинула новый сюрприз в виде повестки, обнаруженной в почтовом ящике. В ней сообщалось, что горвоенкомат требует от Карбона уплаты по счетам. «Готовься отдать долг Родине, сынок, а не то…» – сквозил угрожающий намёк меж строк призывной бумажонки. О том, что может произойти в случае невозврата долга, Карбону думать не хотелось.

Его забрали в армию. Что он там делал, где служил – история умалчивает. Умалчивал и сам Карбон, демобилизовавшийся спустя два года. Казалось, что ни внешне, ни внутренне служба его не изменила. Такой же, как раньше, вертопрах, он быстро вернулся к прежнему образу жизни – пьянки-гулянки, случайные заработки, случайные связи. Жизнь одним днём, без забот, без обязательств.

На теме военщины мы с ним, собственно, и нашли общий язык. Карбону нравилось слушать мои байки об армейских буднях. Ничего удивительного – приколов там хватало. Взять хотя бы присягу: торжественный зимний день, солнышко в спину, лютая морозяка кусает за нос, нервы натянуты и намотаны на кулак, а вокруг суета сует…

Это как раз всё понятно. Неясно другое: почему, когда весь батальон от души гонял по плацу мятущееся эхо, раскатистыми залпами десятков глоток бабахая «ЗДРАВ!!! ЖЕЛАМ!!! ТАИЩ!!! АЛКОВНИК!!!», Лёлик Одесса, стоявший в моей шеренге, грохочущим баритоном вторил «ГАВ!!! ГАВ!!! ГАВ!!! ГАВ!!!». Так и прогавкал всю присягу. В таком случае, кому он, спрашивается, присягнул на верность: псоглавцам или богу Симарглу?

А слышали бы вы, как он лихо расправлялся с арией Фигаро, чеканя шаг в общем строю!..

Или вот: завели нас, молодых солдат, в хлеборезку в качестве неоколоченных боксёрских груш. Били в порядке живой очереди, для науки. Не в научных целях, конечно, а чтоб знали. И не так, что всех без причины да в рыло, а с индивидуальным подходом. Правда, по сокращённой схеме. То есть:

– Фамилия?

– Сидоров!

– Чё, серьёзно? Получи, Сидоров!

Буц-буц-буц! – Сидоров падает, как бурдюк. «Выкиньте это дерьмо! Следующий!». Ни одного, отоваренного без повода – фамилии-то у всех имеются.

А я гляжу на это дело и смекаю, что очередь всё короче. Вот-вот клешня краснорожего хлебореза укажет мне путь в Валгаллу, которым уже отползла добрая дюжина поверженных бойцов. Надо что-то думать…

Ага, выхватываю из внутреннего кармана блокнот с ручкой, быстро рисую лопоуxую конопатую морду в берете и тельнике, кричащую оскаленной пастью «БЛЕВОЯЩЕРЫ МАНДОХРЕНОВЫ!!!».

– Какого, мля, ты там чёркаешь? – на меня грозно надвигается свирепый хлеборез.

– Заипашь ему художественно, Серый! – ржут хлеборезовы кореша.