Туман. Книга вторая

Туман. Книга вторая
Олег Ярков

То, что обещалось как приятная прогулка, стало опаснейшим приключением. Это именно то, что произошло с героями второй книги.

Туман

Книга вторая

Олег Ярков

© Олег Ярков, 2018

ISBN 978-5-4490-7682-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Туман 2. начало глава 1

Олег Ярков (http://www.proza.ru/avtor/yarkoffoleg)

Кто-нибудь задумывался хоть раз над тем, чем река отличается от моря? Не в географическом смысле, а в простом, в очевидном и натуральном? Нет? Могу для вашего успокоения сообщить, что вы не одиноки в своей отстранённости от умозрительных размышлений на эту тему, равно как и на подобные оной. Проживая среди заученных формулировок о том, что море солёное, а река, напротив, пресноводна, мы успокаиваемся этим и более не отягощаемся размышлением о сути этого отличия и, вообще-то, вовсе не задаёмся подобным вопросом. Почему же так? А потому, что мы суть рабы устоявшихся правил, на запоминание которых мы истратили только сил, нервов и времени, что переосмысливать их не то, что недосужим считаем, а попросту даже не задумываемся над тем, что об этом возможно размышлять.

Но не все так легко оставляют без присмотра окружающий мир, чтобы не вдумываться в парадоксальность заданного самому себе вопроса и, отыскав не мене парадоксальный ответ, пристроить его во вполне тривиальную ежедневность. Одним из таких философствующих людей был некто, стоящий на верхней палубе большого парохода «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА». Он стоял, слегка свесившись за перила и, почти не мигая, глядел вниз. Исключительно на воду.

Уже предчувствую ваш вопрос – почему не мигая? Неужто вы об этом спросите?! Да-а, никак не ожидал от вас подобного, не ожидал. Да потому, что в момент поднятия верхнего века наблюдателю становилось видно гораздо более того, на чём, до этого, был сосредоточен взгляд этого некто. Понятно? Нет? Если человек, стоящий у перил, смотрел исключительно на воду и не видел никакой разницы промеж морем и рекой, то при моргании в поле прямой видимости обязательно показался бы берег, самим своим существованием демонстрирующий нелепость заданного вопроса. А ежели берега не видать, то вопрос имеет право на бытие и, уж тем более, на философский подход к его разрешению. Так-то, милостивые государи!

Однако же, опасаясь, что повествование может так же легко уйти в сторону, как и мысли, рождающиеся в голове этого некто, любующегося водой, принудим нашу историю двигаться плавно и целенамеренно как река, вдоль берегов, которой, шёл пароход.

Надобно ли говорить о том, что этот глубокомысленный некто был нашим давним знакомым? Судя по всему – надо, поскольку однажды вы уже задавали простоватый вопросец о моргании. А посему представляю вашей милости этого человека – Ляцких Кирилла Антонович, помещик Тамбовской губернии. И прочая, и прочая, и прочая.

Кирилла Антонович изводил себя мучительнейшим вопросом не из праздного любопытства, а исключительно из-за состояния своего организма, скверно переносящего долгое нахождение на воде. И в данной связи пароход или, даже, вёсельная прогулочная лодка, были одинаково плохо переносимы сугубо «сухопутным» помещиком. Нет, до опустошения желудка, слава Богу, дело не доходило, однако и не позволяло вести себя так же беззаботно, как и остальные пассажиры, совершавшие речную прогулку на пароходе по Волге из Самары до Царицына. Или, если угодно, до Волгограда. Вдоль всего пути в 741 версту случались швартовки у более-менее приличных пристаней.

Именно во времена этих остановок Кирилла Антонович приходил в себя настолько, что обретал новые силы, заставляющие его ноги вновь ступать на трап парохода. Впрочем, там же на трапе, обретённые силы его разом и покидали.

И только глубокое философствование позволяло помещику хоть как-то отвлекаться от утомительного созерцания своего утомлённого организма. Чем, собственно говоря, и был занят Кирилла Антонович в тот самый миг, когда мы решили обратить на него своё внимание.

А что же заставило Кириллу Антоновича отправиться в столь болезненное путешествие? Нет, совсем не желание получить новые ощущения, отличные от наскучивших помещичьих будней. Тогда, что? Не догадаетесь, даже побившись об заклад! И пока вы не спустили деньги в заранее обречённом на проигрыш пари, я вам скажу – шпионское приключение! Ну, каково вам подобное известие?! То-то! А я истинно вам говорю – шпионское при-клю-че-ни-е! Хотя, справедливости ради стоит сказать – не приключение, а задание. Но на момент, когда началось наше повествование, слова «приключение» и «задание» ещё не имели существенной разницы для помещика. Пока не имели. Имело лишь значение скверное состояние организма, с которым Кирилла Антонович боролся с помощью философского вопроса и неотрывного глядения на воду с правого борта парохода. Нет, с левого… или, всё же с правого? С того борта, на котором не крутилось гребное колесо. Да, и не важно, какой борт, каким считается при постоянной тошноте. И не важно, какой смысл заложен в словах «леер», «клотик» и «румпель». Хотя – нет. Румпель – это правильное название формы носа у тощей немки с зонтиком, одновременно являющейся женой престарелого бюргера, занимавших каюту по соседству с Кириллой Антоновичем.

– Господи! Ну, причём тут «румпель» и нос? – подумал про себя помещик. – Как же мне скверно, а? Как же скверно!

Наверное, есть такие люди, которые подмечали странную особенность в манере развития событий, внутри которых эти люди оказывались. На первых порах новое предприятие видится легким, понятным и, что самое странное, вполне выполнимым. Однако же, эти первые пары так стремительно улетучиваются, превращая туманную и лёгкую простоту в ясно различимую сложность, изобилующую многообразием острых углов и, не менее ясно различимых, тупиков.

Кстати, именно эту мысль и породил мозг Кириллы Антоновича сразу же, как он проговорил про себя о том, что ему скверно.

МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ

А как, в действительности, развивались события, так успешно видоизменившиеся из простых и понятных, в скверные по телесному состоянию, и более непредсказуемые, по сути?

А развивались они следующим образом. Легко и не вполне обдуманно приняв приглашение Александра Игнатьевича Толмачёва, содержащееся в письме, написанном на гербовой бумаге, и доставленным с нарочным в имение господина Ляцких, добрые друзья, а это сам Кирилла Антонович и его сосед штаб-ротмистр Краузе Модест Павлович, отправились в Москву. Куда, собственно, и прибыли.

На вокзале, делая честь пригласившему друзей надворному советнику, помещики были встречены человеком в штатском платье, однако с хорошо приметной военной выправкой, который и проводил их в небольшую гостиницу в Толмачёвом переулке. Позднее Кирилла Антонович сочтёт весьма символичным «двойное Толмачёвство», встретившееся им в Москве. Но это будет намного позднее.

Переодевшись с дороги и освежившись (хотя порядок сих действий был иным), господа Ляцких и Краузе отправились на пешую прогулку. Целью прогулки была ресторация, в которой должна была состояться встреча с господином Толмачёвым.

По мнению встретившего их чина (а в этом помещики ни секунды не сомневались, ничуть не поддавшись соблазну принять оного за гражданское лицо из-за его штатского платья), найти нужную ресторацию было делом не сложным.

– Вам следует пройти несколько улиц и свернуть… – встречающий достал из брючного кармана сложенный вдвое листок плотной бумаги, развернул его и, указывая мизинцем, который совершенно не гнулся, на синие точки на плане, начертанном от руки, – вот тут, и тут.

– Простите, вы в кавалерии служили? – Невпопад спросил Модест Павлович.

– Крестиком обозначено место, куда вам следует идти. Это ресторан «Крым». Вы его легко узнаете по тому, как он, мягко говоря, окрашен. А что?

Последнее «А что?» упёрлось, словно выставленным пальцем в Модеста Павловича.

– Вы близко знакомы с саблей. Я прав?

Встречающий (кстати сказать, не сделавший попыток представиться), поспешно убрал руки за спину. Повременив с ответом несколько секунд, он покачал головой, словно беседуя с самим собой, при этом, с чем-то сказанным самому себе, совершенно не соглашаясь. Однако тут же приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но…. Он только опустил голову, снова покачал ею и произнёс совсем не то, что ожидал от него услышать Модест Павлович и, что было особенно заметно, не то, что ему самому хотелось сказать.

– Вас там встретят, – ровным голосом произнёс встречающий, и откланялся.

Предложенный маршрут помещики прошли довольно скоро. Изредка переговариваясь и обращая внимание своего спутника на какую-либо вывеску, часть фасада или иную какую мелочь, друзья в разговоре старательно не касались манер в поведении и в разговоре своего недавнего знакомого. Знакомого, который, тем не менее, остался незнакомцем, не соизволившим представиться. Хотя обоим было интересно, отчего же он так поступил?

Отмеченную крестиком на карте ресторацию «Крым» и вправду узнали легко. В таком большом и важном городе, как Москва, подобная фасадная живопись могла быть названа «современной», или «дерзкой». Впрочем, многие вещи сомнительного свойства приобрели в подобных городах совсем иное толкование, более оправдательно-артистическое, нежели то, на какое они, в действительности, заслуживали. Кирилла Антонович, не оставивший привычку смягчать в речевом выражении настоящую остроту своей мысли, определил бы этот фасад, как «необдуманно окрашенный плохо гармонирующими колерами – мертвенно-синим и серо-белым. А в мыслях окрестил сие буйство малярно-архитектурного зодчества, как «вульгарную безвкусицу». Хотя, наверное, людям, которые придут на землю лет, эдак, через 150 – 200, эти оба выражения, и мысленное, и словами высказанное, не покажутся жёсткими, либо резкими. Если к тому времени вообще кто-нибудь будет понимать смысл этих слов или, что намного хуже, будет их вообще помнить.

Модест Павлович, остановившийся, словно конь, налетевший на невидимую преграду, при виде этой раскраски стен только и смог промолвить.

– Хорошо, что идти пришлось не долго….

Договорить штаб-ротмистру не довелось. Он всем своим видом постарался обратить внимание Кириллы Антоновича на массивную вывеску со словом «Крым», написанную той же самой синей темперой по серовато-белёсому полю. Однако не эстетическое несовершенство вывески обеспокоило Модеста Павловича, а то, что она, по мнению штаб-ротмистра, опасно закачалась в тот момент, когда помещик потянул на себя ручку входной двери. Но в тот день судьба благоволила обоим, а посему – обошлось.

Выбрав для себя пустой столик в зале, оказавшимся, в отличие от фасада, довольно милым и, однозначно, продуманным при использовании цветовых гамм, друзья тут же были услужливо уведомлены о том, что этот столик уж заказан другими господами, являющимися постоянными посетителями.

Сие уведомление прозвучало от стоящего рядом с помещиками молодого человека с расползающимся, из-за непослушных рыжих вихров, пробором посереди головы. Растянув, не менее рыжее от конопушек лицо в привычной, от ежечасного использования, улыбке и голосом, показавшимся соседям-помещикам, не менее рыжим, чем остальной облик ресторанного работника, молодой человек сообщил, что господам надлежит перейти в отдельный кабинет.

Не обращая внимания на недоумение, ярко осветившее лица Кириллы Антоновича и Модеста Павловича, рыжеволосый добавил, что «стол для господ уже накрыт и отсервирован, а их знакомец присутствовать изволят ранее». Насладившись впечатлением, произведённым своими последними словами, молодой человек указал рукой на дверь, в которую господам следовало пройти. Затем он с удовольствием стёр улыбку с рыжего лица и отбыл к стойке с бутылками и стаканами.

– Москва…. – произнёс Модест Павлович, и первым шагнул к двери.

Пароход «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»

Оторвав от точек соприкосновения одновременно две вещи – взгляд от воды, а себя от перил (по-морскому – леера), Кирилла Антонович уныло побрёл по палубе, обходя по левую руку остеклённую кают-компанию и, держа одноимённую руку наизготовку, дабы иметь возможность моментально обрести ею точку опоры для своего многострадательного тела в момент возможной бортовой качки. И, хотя, река была спокойна, и никакой качки не предвиделось, помещик счёл не лишним совершать передвижение в сторону своей каюты именно в такой позиции тела.

Состояние Кириллы Антоновича не улучшилось, а даже наоборот, когда из своей каюты, расположенной рядом с каютой помещика, вышагнула худющая и длинноносая жена бюргера, совершенно счастливая от того, что путешествует пароходом по реке.

Увидев походку Кириллы Антоновича, и исполненное болезненной тоской его лицо, эта немка, кстати, Магда Теофил Эрнест Шенке, заговорила довольно приятным голосом, обращаясь к помещику.

– Уммёглихь! Майн Готт! Зи зеер кранк! Ви понимать мне? Дас ист зеер шлехт! Надо лежать, а не… топ-топ, как ви, понимать? Надо чай с лимон и мокро на голова… это….

– Полотенце?