Сады Драконов

Мур задумался. Он бывал во всяких заведениях для сирот: ничего, стерпел. И даже в Доменах, хоть они и так близко к Дому, никто не догадался, что он за существо. Можно было притвориться обычным ребенком, месяц-другой отдохнуть – и сбежать, как только начнут всерьез присматриваться. Дальше голод, холод и воля – хоть давись. От портала к порталу. По лесам, берегам и ущельям – чем дальше от людей, тем безопасней. Рыбки наловить, запечь в костре… Вырыть норку-логово, натаскать туда сухого мха и дремать, дыша в коленки и слушая, как тихо шуршит бесконечный осенний дождь… Отравиться грибами, вывихнуть, скатившись с обрыва, плечо, пропороть подошву сучком… Найти щель в какой-то нищий городишко, украсть полмешка картошки, бутылку молока и рваный коврик, чтоб укрываться… Вывалиться в щель на грузовой терминал секретного порта, забитого контрабандой – и прямо в лохмотьях заявиться на борт первого же вставшего на погрузку судна, сверкнуть «нечеловеческими» глазами нави и полгода под кличкой Маугли водить убогий кораблик, увертываясь ото всех погонь. Отравиться какой-то дрянью и неделю проваляться между жизнью и смертью.

Очнуться и обнаружить, что валяешься в тюрьме огромного, настигшего «вольных контрабандистов» крейсера Службы, а охрана говорит на твоем родном языке. Смыться в первую же дыру, потом ныть и ругать себя – и, измучившись от проклятых приключений, через лабиринт порталов вернуться Домой и сдаться в первый же приют – в глупой надежде начать все сначала… Сбежать. Год проболтаться в Бездне и вернуться Домой второй раз – ради передышки. Сбежать…

В первый раз сам назвал себя, глупый потому что, во второй – система биометрического контроля Службы сама тут же оповестила кого надо. Оба раза за ним приезжали почти мгновенно. Такие особые люди с холодными глазами. Забирали «в другое место». В первый раз это был знакомый дом в лесу, второй – целый дворец на тропическом острове. Два-три дня не пугали, давали новую одежду, даже книжки и игрушки – и сколько хочешь еды. Но потом появлялись особые люди с глазами совсем уж ледяными, представлялись: «Служба, Дивизион „Кабир“, Геккон» и требовали все рассказать. Где был, что делал – он молчал. Боялся, ежился, когда повышали голос, бледнел, когда пугали, – и молчал. С ними, ни с кем – нельзя говорить. Ни о чем. С людьми, как только они выясняли, кто он такой, вообще лучше не говорить. Все они, даже самые лучшие, тут же… А с этими, со своими, с Геккона… Жуть.

В общем – быстрее смыться, пока не прибыли сами Близнецы. Или особые врачи Службы. С медицинскими чемоданчиками, а там, в ампулах… Мур был, преодолевая растущий ужас, вежлив и осторожен. Выжидал, пока стабилизируется подходящая щель – пусть хоть зима на той стороне, лишь бы – жить. И – в свободу. В первый раз, из дома в лесу, он в зиму, в снег и удрал – успел, хотя портал нормально открылся только к утру. Уже рассветало, и в комнату вот-вот могли войти… Успел. Спасся. Но не выжить бы, если б, скатываясь с кровати к проему, не схватил вместе с одеждой и одеяло. Зима ведь. Все равно окоченел, пока не нашел проем в мир потеплее, ноги чуть не отморозил и еще месяц кашлял… Да, легко – сбежать через дырку между мирами от любых людей. Даже от Службы. И даже от «Кабира». Трудно – выжить потом…

Маус смотрел на него, замерев и приоткрыв рот. А, о чем он там спросил? «Плохое место»?

– Я бы сказал – нулевое, – Мур вообще-то был глубоко благодарен Игнатию за обычную школу. Полтора года назад возвращаясь Домой, он был согласен не то что на дом в лесу, ледяные взгляды и допросы с уколами, а даже на тюрьму для несовершеннолетних. Даже, наверное, на Геккон. – Зато мы Дома.

– Да какой же это дом! Здесь плохо, – передернулся Маус.

– Мне поф… Безразлично. Так мы идем обедать?

Ел Маус неопрятно, жадно, по-свински обнюхивая еду, роняя крошки, хлюпая компотом – и Мур поесть не смог. Подташнивало. Еле дотерпел, пока Маус наестся – а когда вышли из столовой, у Мауса рубашка стала еще грязнее, даже рукава испачкал… А Маус как будто облизывался – покушал вкусно.

Хорошо хоть, других ребят не было. Лето. Пустота. Даже жутко. Пустая школа, пустой корпус, пустая столовая. Пустой парк снаружи… Взрослых тоже не видно. Идти их искать надо в главный корпус. Дойти бы только. Мур свернул с дорожки под дерево, улегся в траву. Посмотрел на солнце. Маус подошел, смотрел-смотрел сверху, потом сел у самого ствола, начал кору скрести, что-то там высматривать в морщинках и чешуйках. Странный он все же как-то не по-хорошему. Да что ж ему Мур сделал? Улыбался же, заботиться хотел… Нужным стать захотел, дурак… Когда сказку рассказывал, тот лежал, слушал, аж рот приоткрыл…

Мур зевнул. Травинки щекотали саднящую шею. Утро, укусами увертливого психа с ядовитыми глазами, вернуло в реальность. Теперь в душе было уже не больно, а досадно. Как бы выпутаться? Мур спросил:

– Тебя откуда привезли?

– Там меня теперь нету, – с каким-то удовольствием ответил Маус, продолжая ковырять кору.

– Тут лучше?

– Нет, – Маус посмотрел как на идиота. – Тут ужасно и скучно. Но тут ничего не заставляют… Не ругают… Можно делать, что хочешь… Ты вот только… Будто чучело себя самого.

Чучело себя самого? Если б Маус еще знал, насколько прав. Усталость нарастала. И шов все болит и болит. Он сказал:

– Надо идти к большим.

– Мне и тут хорошо.

– Будет еще лучше, как только ты от меня избавишься, – Мур смотрел, как большое белое, плотное, как мороженое, облако величественно и сосредоточенно изменяет свою форму. – Будешь делать все, что хочешь.

– Что хотел – я уже сделал, – буркнул он.

Мур хотел спросить, что, но стало скучно. Да ну его… Он еще немного посмотрел на облако; осторожно, чтоб не побеспокоить саднящий шов, сел и встал на ноги. Маус все еще скреб кору. Бедное дерево.

– Ладно, я один схожу.

– Я тебя ненавижу, – звонко сказал Маус голосом вдруг очень чистым, ясным, какого и ждать-то не подумаешь. Весело очень сказал.

– Я заметил, – Мур отвернулся и пошел по траве к дорожке.

Трава была густой-густой, изумрудной, живучей. Солнце дружелюбно жгло плечи сквозь рубашку. Если удастся еще сегодня сбыть Мауса с рук, то, наверное, можно сходить в бассейн, жарко же… Нет, нельзя, доктор не разрешит. Ну, тогда к морю… На дорожке под ногами тихонько заскрипел и захрустел песок. Морской песок, веселый, – если разглядывать, все песчинки разноцветные. Посидеть бы на берегу, послушать прибой… Или смотаться в какую-нибудь щель поинтереснее? Чтоб там была осень? Или хотя бы просто – лес… Как раз такой есть в углу сада, у корпуса, он еще утром видел… Дорожка шла под старыми яблонями, тень от их листвы качалась синими кружевами на беленой высокой стене справа и лиловыми – на песке дорожки. Идти долго, да там еще… Все объяснять…

Под левую лопатку его навылет пробило копьем, а под ноги покатилось мелкое зеленое яблоко. Твердое жутко даже на вид. Он едва смог перевести дыхание; изогнулся, потер, где больно. Обернулся – Маус догонял его. Бежал как-то неуклюже, прижав руки к бокам, сутулясь как-то, вприскочку, и голову нагнул… И правда, хорек.

Директор школы вчера вечером отбыл в отпуск. Двое его старших заместителей – тоже. Лето. Мур посмотрел на запертую дверь директорского кабинета и ничего третьему заместителю, молодому дядьке в белоснежной рубашке, говорить не стал. Только стыдно стало, что Маус этот полоумный рядом – такой замызганный. И вертится и припрыгивает, как дурак.

– …На вторую-то смену вы в лагерь опоздали, Мур, но на третью ведь можно, если захотите. Вот тебе «Солнечное лето», может, что приглянется, – дядька сунул пестрый буклетик. – А то смотри, здесь ведь сейчас без братвы-то лихой куда тише, чем в любом лагере, тебе после больницы-то как лучше? Что-то ты бледноват, как ты себя чувствуешь?

– Устал немножко, – самое выигрышное – полуправда.

– Так ты отведи мелкого-то своего в Игровые, а сам отдохни… Да, Мур, послезавтра-то к тебе приедут, ты помнишь?

– А… Нет, забыл. Спасибо, что напомнили, – Мур невольно улыбнулся.

Послезавтра приедет Игнатий. Вот с кем можно будет посоветоваться насчет Мауса. Спросить впрямую, и все. Надо только дотерпеть.

Когда вышли, Мур дошел до первой скамейки на солнышке и сел. Маус плюхнулся рядом и стал чесать глаза. Мур сидел и старался ровно дышать. Солнце утешительно грело макушку и плечи. Плохо, что болел уже не только шов, но и глубже, внутри. Говорили же врачи, что много ходить пока не надо… И не волноваться – ха. В спину дуло – он оглянулся посмотреть: совсем рядом открылся проем в какое-то зимнее пространство. Пахнет вкусно – снегом, ледышками, яблоками… Но этого никому не почувствовать. Зимой хорошо отсюда любоваться, а на той-то стороне, без еды и теплой одежды… Дураков нет. И нечего туда таращиться. Вот и Маус забеспокоился, чем бы его отвлечь? Он вспомнил про буклет и сунул в руки Маусу. Тот схватил жадно, стал листать, сминая и пачкая страницы. Мур отвернулся. Опять затошнило слегка, как в столовой или как после особых лекарств в госпитале. А Маус шуршал буклетом, бормотал что-то, ухал, шептал что-то себе под нос – Мур не прислушивался. И вдруг Маус двинул ему локтем прямо в больной бок:

– Ты! Ты почему не выбираешь?! Мы куда… Ты… Ты что?

Мура продирало ледяными мурашиками по всему телу, а в бок будто в самом деле вонзилось копье, только теперь уже острое, а не тупое яблочное. Он прижал к боку локоть, стараясь дышать пореже. Спина и лоб взмокли холодными гадкими капельками. Проем в зиму захлопнулся и, наверное, на всей территории школы позакрывались все проемы, от ворот до щелей и нор. Да что же больно-то так… Маус вскочил и отбежал на несколько шагов, встал за дерево, спросил оттуда шепотом:

– Ты что? Ты что?

– Ничего, – потихоньку выпрямился Мур. – Ты только это… Просто не подходи ко мне близко.

– Нет.

– Ну и не надо. Не подходи, и все.

– Я забыл, что ты был в больнице.

– Отвяжись, – осторожно поднялся Мур. – Пойдем отсюда.

– А это? – он показал буклет. – Ведь надо выбрать? – он догнал Мура, сунул в лицо пестрый ворох измятых страниц: – А вот тут что на картинке – это лес такой бывает? А там медведи всякие есть? А вот это что такое – это такие домики, да? Чтобы жить? А там что внутри?

– Отвяжись, – повторил Мур, отстраняя его левой рукой подальше от себя. Он был твердый, но отступил послушно – повезло на этот раз. – Да выбирай ты себе все, что хочешь. До третьей смены еще две недели.

– Это немножко, – он опустил растрепанный буклет, прижал его к пузу и попытался разгладить какую-то страницу. – А ты где уже был? Вот тут, где такие горы – был? Надо туда, где ты еще не был, потому что мне-то ведь все равно, я вообще нигде не был…

– Ты что, совсем дурак? Ты не понимаешь? Мы никуда с тобой не поедем – вместе! Такого слова про нас, этого «вместе» – нет! Ты что, забыл, зачем мы сюда приходили? Сейчас начальства нет, но ведь они вернутся, и я от тебя избавлюсь.

Он стоял, тупо хлопая глазами. На щеке присохла полоска соуса, и в углах рта болячки. И веки эти красные. Закрыл буклет и сунул за пазуху – тот проскользнул под грязной рубашкой и шлепнулся на дорожку. Он его быстро подобрал, вытряс песок, прижал к пузу – и вдруг сказал звонкой, как колокольчик, скороговоркой:

– Прости-пожалуйста-что-я-бросил-в-тебя-яблоко-догнать-не-мог-бегаю-плохо-прости-не-буду-больше!

– Да ладно. Уймись.

– И тут, на лавочке, – он показал, как пихнул локтем, и буклет опять шлепнулся в песок. – Прости, я забыл, что у тебя бок болит. Я не буду справа подходить! – подобрал буклет, опять прижал к себе: – Не буду!

– Спасибо.