Агнесса среди волков

Наркоты собираются в кружок,

А кто себя иголками ширяет,

А кто-то забивает косячок…

Я смотрела на эти сытые хари и чувствовала к ним почти классовую ненависть. Подумать только, это они-то воображают себя крутыми! Как сладко сидеть тут и воспевать наркоту, ощущая себя хозяевами жизни! Вот их уровень – днем делают миллионы, а вечером тешат себя примитивными иллюзиями… Я посмотрела на тех, кто сидел за нашим столом. Юра и Женя старались смеяться беззвучно, у Аргамакова на лице застыла улыбка, Виолетта закатывалась в хохоте. Французы не понимали, в чем дело, даже мадам Одиль – ее русский не имел ничего общего с блатным языком этой песенки – они явно были изумлены, а руки и ноги самого молодого из французов, Пьера-Франсуа, непроизвольно дергались в такт музыке. Почему я не могу относиться к этому с юмором, как мои сотрапезники, почему мне так противно? Ведь песенка действительно очень смешная. Мне Юрий потом рассказал ее историю – один из музыкантов сочинил ее в шутку и как-то под настроение они ее "сбацали", совершенно не ожидая, что она станет хитом.

Я встала и вышла из зала. В небольшом холле слева была раздевалка, где сидел гардеробщик, очень грузный старик; сюда же выходили двери мужской и женской туалетных комнат. Я вытащила из сумочки сигареты и закурила; курю я редко, но тут был как раз такой случай. Припев меня достал и здесь:

– Она, она меня кончает, автострада.

Тащусь: мне в жизни ничего не надо.

Лечу-лечу в зеленый сад к своей любимой,

А километры пролетают мимо.

И тут я увидела Виолетту, выбегавшую из дверей зала; бежала она смешно, выбрасывая ноги в стороны, как будто ей мешала юбка, высоченные каблуки подвертывались, казалось, она вот-вот грохнется. Глаза ее, и так огромные, были, казалось, навыкате, она хохотала, но по лицу ее текли слезы, оставляя черные следы на щеках.

– Ах, какой кайф, какой кайф! – повторяла она.

За нею выскочил Витя и схватил ее за руку, но, заметив меня, отпустил. Она выпрямилась и замолкла, потом почти спокойным тоном заявила, что хочет курить. Я протянула ей пачку "Пьера Кардена", она дрожащими пальцами вытащила из нее сигарету, а Витя поднес ей зажигалку. Я не могла себе представить, каким образом под бдительным присмотром мужа ей удалось так напиться.

– Вы знаете, Агнесса, я пью потому, что Аргамаков – импотент. У нас никогда не будет ребенка, потому что он – импотент, – тут она нагнулась ко мне и прошептала мне в ухо так громко, что мне показалось, что я глохну:

– У меня никогда не будет детей, потому что Аргамаков меня убьет, вот увидите!

Но в этот момент из зала вышел сам Николай Ильич; они с охранником обменялись понимающими взглядами, после чего он подхватил жену под правую руку. Слева за нее взялся Витя, и они вместе вывели ее и усадили в стоявший перед входом мерседес; через мгновение Витя вернулся, взял их верхнюю одежду, дал гардеробщику на чай и ушел, так и не произнеся ни слова.

Тут я окончательно поняла, что не люблю новых русских.

5.

И вот я снова в Москве. С утра у меня было прекрасное настроение, и я бодро направилась к Юре в офис. В лифте я спускалась вниз вместе с соседкой по лестничной клетке, по какому-то курьезному совпадению, тоже Агнессой Владимировной, пожилой приятной женщиной, в прошлом учительницей, а ныне пенсионеркой. То, что мы с ней двойные тезки, нас особенно сблизило. Я храню у нее запасные ключи от квартиры.

На этот раз, очевидно, мое хорошее настроение было написано у меня на физиономии, потому что Агнесса-соседка сделала мне комплимент – сказала, что я прекрасно выгляжу. Обменявшись с ней парой любезных фраз, я пешком направилась к метро, бросив по привычке взгляд на то место, где раньше стоял мой москвич – сейчас его утащили куда-то на автосервис: Юра сдержал свое слово. Я живу недалеко от метро "Юго-западная", пешком до него идти минут пятнадцать, но можно за пять минут доехать на автобусе – если только он подойдет. Срезая угол, я вошла в скверик, где многочисленные собаки нашего микрорайона прогуливали своих хозяев; но сейчас для них было поздно, и в поле моего зрения оказался только один-единственный пес – но зато какой!

Это был огромный бобтейль со своей миниатюрной хозяйкой Людой. Это создание, покрытое с ног до головы вьющейся густой шерстью такой длины, что с трудом можно отличить передний конец тела от заднего – из-за кудряшек не видно ни ушей, ни глаз, ни кнопочки носа. Тем не менее сам бобтейль прекрасно видит все. В частности, данный экземпляр по имени Леша увидел меня издалека и тут же подбежал ко мне, встал на задние лапы и начал вылизывать лицо, опираясь передними мне на плечи; я едва удержалась на ногах. Какое счастье, что с утра было сухо, и мне легко удастся стряхнуть грязь с плаща! Тут к нам подскочила, извиняясь, Люда и попыталась оттащить от меня Лешу; наконец тот решил, что на сегодня с меня достаточно, и соизволил меня отпустить. Люда пристегнула к затерявшемуся в шерсти ошейнику поводок, и он потащил ее за собой в дальний конец скверика, где ему почудилось что-то интересное.

Я очень люблю собак, и они обычно в ответ тоже относятся ко мне прекрасно. Но, к сожалению, из-за своего образа жизни я не могу позволить себе завести дома пса, поэтому мне приходится довольствоваться общением с чужими собаками. Собственно говоря, с Людой и ее еще более миниатюрной дочкой Светой мы познакомились именно благодаря Леше. Как-то раз я почти час наблюдала, как он дрессирует и мать, и дочь. Они пытались научить его выполнять команду "лежать", а Леша упорно лежать не желал. Он садился, бодался, вставал на задние лапы, сердито лаял – словом, делал все, чтобы заставить хозяек дать ему угощение бесплатно. И они не выдерживали и отдавали ему лакомые кусочки, тем самым подкрепляя в нем убеждение, что он может добиться от них чего угодно. Обе, и мама, и дочка, были очень милыми, но совершенно безвольными созданиями, и из них мог вить веревки не только добродушный Леша, но вообще кто угодно, так что с Лешей им еще повезло. Леша был в их семье полновластным господином, заменяя им блудного мужа и отца; подозреваю, что и свое имя он получил в честь дезертировавшего главы семейства.

Отряхиваясь и смеясь, я продолжила свой путь, и даже толкотня в метро меня сегодня не раздражала. Замоскворечье мне показалось сегодня милее, чем всегда, и быстрый ритмичный стук моих каблуков по асфальту отражал мое жизнерадостное настроение. Настал час расплаты! Не в апокалиптическом, а в самом прямом смысле этого слова. Пусть я не люблю новых богатых и не завидую им, но деньги – это великолепно, вернее, не деньги, а то, что на них можно купить.

Мне показалось, что я не поднялась, а взлетела на второй этаж, а потом еще на пол-этажа, и вот я уже пролетаю мимо недовольной Милочки, сегодня с утра почему-то обвешанной крупными ядовито-зелеными камнями, и врываюсь в кабинет к улыбающемуся Юрию.

Мы оба довольны жизнью. Такое прекрасное расположение духа – обычное мое состояние, и нужно что-то очень серьезное, чтобы испортить мне настроение; а у него сегодня радостно на душе потому, что очередная его авантюра увенчалась успехом, и перед ним открылись многообещающие перспективы. Нам никто не мешает: мы точно договорились о времени моего прихода, и в кондуите на столе у Милы этот час отмечен как деловое совещание. Мы наконец-то можем пообщаться с братом без посторонних, да и без близких тоже.

Он рассказывает мне о последних проделках своего старшего, который в свои десять уже отчаянный авантюрист – весь в батюшку. С детей разговор переходит на родителей; они – то есть отец и мать Юры и моя мама – в данный момент гостят у родственников в Америке. Я считаю, что это хорошо и для них, и для нас – всем нам надо отдохнуть друг от друга – но у Юры другое мнение, что совершенно естественно: попробуйте справиться с тремя детьми без бабушки! Мать и отец Аллы еще молоды и работают. Выясняется, что последним говорил с Америкой Юра, его родители вчера прозвонились ему, но слышимость была очень плохой. Единственное, что он смог выяснить – это что все здоровы и счастливы и пока домой не собираются; последнее сообщение его не обрадовало.

После смерти моего отца – а он умер, когда мне было шестнадцать лет – мама, несмотря на свой непростой характер, сумела сохранить хорошие отношения с родственниками покойного мужа – возможно, под моим влиянием. В конце перестройки, когда поднялся железный занавес, вдруг выяснилось, что родная тетка наших с Юрой отцов давным-давным живет в Америке и более того, замужем за миллионером; в ней вдруг проснулись родственные чувства, и она пригласила к себе погостить незнакомых родичей. Это приглашение почему-то было встречено в нашей семье без особого энтузиазма, и все долго судили-рядили, кто должен ехать в гости в первую очередь, а кто во вторую. Прошло несколько лет, прежде чем старшее поколение отважилось на визит за океан. Вот уже три месяца, как они уехали; сначала они жили у тетушки в Нью-Джерси, а потом переехали в городок Цинциннати, штат Огайо, где поселились в семье своего кузена Ньютона, профессора местного университета. Насколько я понимаю, жизнь в университетском городке понравилась и моей маме, и Юриным родителям гораздо больше, чем проживание в собственном доме миллионерши – и атмосфера там оказалась более интеллигентной, и русских больше.

Я очень рада, что моя мама выбралась в эту поездку. Может быть, она найдет себе там какого-нибудь миллионера? Хотя я с трудом себе представляю, чтобы самый улыбчивый американец с бесконечным количеством зубов мог прийтись ей по вкусу. И в свои пятьдесят с приличным хвостиком она красавица, и притом очень капризная. Я очень люблю свою маму, но жить с ней рядом не могу – она меня подавляет. Как только я уехала из родительского дома, наши отношения с ней наладились, а теперь, когда она на другом конце света, они просто идеальны.

Мы с Юрой обсудили последние новости из Огайо, а потом он вдруг спросил меня:

– Кстати, ты в курсе, что у твоего поклонника Шипелова умерла тетка?

– Анна Сергеевна? Как жаль! Знаешь, мы с Аркадием совсем недавно у нее были. Она выглядела не очень здоровой… А откуда тебе это известно?

– Да я его недавно видел, у него какие-то дела с "Пересветом" – ну, знаешь, это фирма, у которой контора тут на первом этаже – они еще задержали арендную плату, и их собираются выселять. Паршивая фирмочка, и деньги у них тоже какие-то подозрительные!

– Сам знаешь, один римский император говорил, что деньги не пахнут. Ты просто придираешься к Аркадию – все, с чем он связан, кажется тебе подозрительным.

– Он вроде бы наконец действительно занят делом: получает наследство. Думаю, ему сейчас не до тебя, Пышка. Но теперь он жених с приданым, и ты вполне можешь выйти за него замуж! – и тут он расхохотался.

– Вот назло тебе и выйду… – но я не успела дать гневную отповедь братцу относительно того, чтобы он не смел лезть в мои личные дела и учить меня жить. Дверь кабинета неожиданно отворилась, и вошел Женя. Женя очень похож на большого, добродушного и слегка усатого медведя; у него, очевидно, было к Юрию какое-то дело, но он мне обрадовался так, как если бы мы встретились у них дома, и его физиономия засветилась от удовольствия:

– Как хорошо, что мы можем наконец пообщаться безо всяких банкиров и злокозненных француженок!

Я соскочила со стола – когда мы с Юрием одни в кабинете, я всегда сижу на этом столе – подбежала к Жене и чмокнула его в щеку, пропев при этом:

– Давай соплом прижмемся к соплу!

Это строчки из его любимой физтеховской песни. Изо всех друзей Юры Женя наиболее стойко придерживался научной стези – до той поры, пока в его отделе в течение полугода сотрудникам не выдавали даже ту нищенскую зарплату, что им причиталась, и ему буквально не на что было кормить Катерину и только что появившегося на свет младенца. Тогда он не выдержал и перешел в фирму к Юрию. Но до сих пор он стесняется того, что вынужден был стать предпринимателем, и представляется так:

– Вообще-то я старший научный сотрудник, но жизнь сложилась так, что мне пришлось стать заместителем генерального директора фирмы "Компик".

Господи, действительно, как хорошо нам втроем безо всяких посторонних! И чтобы подольше побыть в устраивавшем нас всех обществе, мы отправились во вполне плебейскую закусочную на Пятницкой – приближалось время обеда.

* * *

В этот день я задержалась у Юрия в офисе. После обеда он торжественно вручил мне два конверта: один за проделанную работу – он оказался тоньше, чем я рассчитывала, но, открыв его, я обнаружила там зеленые бумажки с портретами американских президентов, что меня очень устроило, а второй – с русскими деньгами на текущие расходы. Аргамаков улетел на несколько дней в Париж, прихватив с собой жену; они с Юрием договорились, что как только они вернутся, Виолетта вместе со мной начнет свой поход по врачам.

Я могла бы сразу после этого уйти, но Юрий попросил меня заняться кое-какой документацией, и я не в силах была ему отказать. Я уселась за компьютер в Жениной комнатушке и всласть поработала, потом еще немного пообщалась с братцем и поэтому, когда я засобиралась домой, на улице было уже темно.

Я вышла из ворот, зябко кутаясь в свой плащ. Что это сегодня на меня нашло, почему я надела плащ, а не пальто? Конечно, еще не зима, но и не лето тоже. Откуда-то сверху крупными хлопьями вдруг стал падать снег; снежинки очень красиво кружились в свете уже зажегшихся фонарей и, оседая на мокрый тротуар, тут же таяли. И вдруг меня осенило: я же сегодня при деньгах, почему бы не начать тратить их прямо сейчас! И вместо того, чтобы направиться к метро, я свернула в один из темных переулков, соединяющих Большую Ордынку и Пятницкую. На Пятницкой всегда было много разных магазинов и магазинчиков, а теперь их стало еще больше – хотя часть из них и закрылась, зато появилось много частных лавочек.

И вот тут-то мне в первый раз почудилось, что за мной кто-то идет. Я шла очень быстро – я практически всегда так хожу – и мне вдруг захотелось оглянуться. Рядом со мной никого не было; сзади, на расстоянии метров пятидесяти, я увидела какие-то смутные фигуры – в переулке было совсем темно, как будто освещенная огнями цивилизация осталась где-то далеко. Кто это? Случайные прохожие? Или кто-то, кто целенаправленно меня преследует? Хулиганы, насильники, или, может быть, грабители? Я веду себя неосторожно: ведь сейчас не прежние времена, элегантно одетая женщина, одна, в темном переулке – это опасно. И я заторопилась, мои каблучки отбивали свои "цок-цок-цок" в темпе крещендо – быстрее, быстрее выйти на залитую светом Пятницкую. Я понимала, что бежать нельзя – это может спровоцировать нападающих, если это действительно нападающие – но, когда я выскочила из переулка, то почти бежала, и, задыхаясь, рванулась в первую попавшуюся открытую дверь. Это оказался продуктовый магазин, и в нем, на мое счастье, народ если не толпился, то, по крайней мере, присутствовал.

Я вообще-то не из пугливых и не слишком легко впадаю в панику. Что это на меня нашло? Вряд ли эти преследователи мне почудились – не сошла же я с ума! Хотя, может быть, на меня так повлияло это редкое в моей жизни событие – наличие денег в кошельке, и поэтому мне все время кажется, что их кто-то стремится у меня отобрать… Уж лучше побыстрее израсходовать их самой!

И я пошла по всем магазинам, магазинчикам, лавочкам и бутикам… Этот шоптур по Пятницкой значительно облегчил мои карманы. Главным моим приобретением оказалась английская теплая накидка из твида с аппликациями из кожи – последний писк моды! К ней я купила еще шляпку с умеренно широкими полями и в таком обновленном виде, со свернутым плащом в пакете, отправилась наконец домой.

В метро я уже успела позабыть про гипотетических преследователей, но когда я вышла на Юго-Западе, у меня снова появилось неприятное чувство, как будто кто-то следует за мной по пятам. Я не стала дожидаться автобуса, а пошла к себе по освещенной улице, стараясь все время держаться среди людей – прохожих было еще довольно много, и я шла в людском потоке почти до самого дома, непрестанно оглядываясь. Ничего и никого конкретного я не заметила, но тем не менее в тот момент, когда мне пришлось наконец свернуть в свой двор, я побежала. Мне оставалось пробежать метров сто по темной аллее вдоль моего дома, когда у меня за спиной послышался топот – или это разыгралось мое воображение? Тут я припустила из всех сил, влетела в подъезд, нажала на кнопку лифта – на мое счастье, он оказался внизу – и добралась до своего этажа, совершенно запыхавшись.

В моей квартире было тепло и уютно, и все происшедшее со мной по пути домой показалось мне каким-то дьявольским наваждением. Совершенно неудивительно, что кто-то с недобрыми намерениями шел за мною в одном из глухих переулков Замоскворечья – принимая в расчет то количество всяческого отребья, которое развелось в последнее время в Москве, это кажется даже вполне естественным. Но трудно поверить в то, чтобы кто-то незаметно брел за мной по Пятницкой, поджидал меня у освещенных витрин, среди людей, потом ехал за мною в метро, вышел вместе со мной на поверхность и преследовал меня по пятам, дожидаясь момента, когда я сверну в темный двор, где на меня можно легко напасть. Нет, это уже бред сивой кобылы! Просто глюки какие-то!

К черту все это! Лучше полюбоваться на себя в своем новом наряде! И, бросив свои сумки и пакеты на диван, я подошла к трюмо. Из глубины зеркала на меня глядела романтической внешности дама, как будто сошедшая со страниц готической мелодрамы – темная накидка, ниспадавшая мягкими складками, и черная шляпка придавали мне таинственный вид, даже взгляд у меня как будто изменился, в нем читалась не усталость, как это было на самом деле, а какая-то загадочная печаль. Я и сама себя почувствовала себя романтической героиней – как мало надо женщине, чтобы преобразиться! Я зажгла верхний свет – и таинственная незнакомка исчезла, уступив место элегантной и вполне современной женщине, но увы, безо всякой загадочности во взоре.Но недолго довелось мне любоваться собой, то при верхнем свете, то при настольной лампе – прозвенел дверной звонок, и сквозь глазок я увидала моего почти пропащего Петю. В руках у него был букет цветов. Поистине, у него сегодня тоже было романтическое настроение!