Потерянная мелодия

– Кто это он? – Аня была растеряна, хотя и знала, что старушка всегда ведет себя странно.

– Идем: – она взяла ее за руку, – Кое-кто хочет поговорить с тобой.      Она снова сидела в кресле у окна и снова листала альбом с фотографиями. На этот раз другой. Уже третий по счету. В этой странной комнате не было книг, на книжной полке плотными рядами стояли только фотоальбомы, хранящие почти полную летопись жизни красивой черноволосой девушки. Старуха сидела рядом и комментировала каждый снимок: – Это Рита катается на лошади по долине семи озер вместе с графиней Новак, кажется. Это она в горном замке князя, забыла его фамилию. Чудесное место! Хотя и мрачноватое. Но очень таинственное, стены там буквально дышат прошлым. Я нарисовала там очень много этюдов, жаль, что все они проданы, я бы показала тебе, и ты бы увидела, то, что видела я. Фотографии – это совсем не то: – старуха горестно вздохнула.

– А где же Вы? – спросила Аня. – Почему Вас нет ни на одном снимке?

– О! Я всегда была в тени, так хотела Рита. Как я смела перечить ей? Моя сестра могла разговаривать с Духами. Действительно могла. Никто ни разу не усомнился. Она была желанным гостем для многих, для нее с самого детства были открыты все двери. Ее ждали, за ее внимание боролись, она знала ответы на все вопросы. Только благодаря ей я смогла увидеть мир и нарисовать чудесные картины. В наше время не так-то просто было уехать из страны. О, Маргарита была великой! И ее сводило с ума то, что о ней знали немногие: ей хотелось быть кумиром, вершить судьбы людей, но сильные мира сего держали ее существование втайне. Они ни с кем не хотели делиться ее знаниями, и боялись поделиться с ней властью. Бедная Рита! И я тоже: я знала – мне никогда не стать известной художницей, слишком много было бы вопросов. Но у меня был талант! Я рисовала чудесные картины! – старуха раскраснелась от возбуждения, седые волосы растрепались, она вскочила с кровати, на которой сидела и, размахивая руками, носилась по комнате из одного угла в другой, указывая на настенные пейзажи:

– Посмотри! Ты видишь? Ночное побережье и море в лунном свете. Видишь? Луна, как живая, и кажется, что волны набегают на берег. Все настоящее, все дышит! Смотри! Водопад низвергается с горы. Слышен даже рев бушующей воды. Слышишь? Цветы распускаются ранним утром в саду и источают дурманящий божественный аромат. Видишь? Слышишь? Разве это не чудо? Разве не Божья искра горела во мне и вела мою руку? Чистые пятна на холсте, как раны, я хочу вылечить их, но не могу даже прикоснуться к ним! – на этом ее порыв угас, старуха вся как-то поникла, доплелась, тяжело упала на кровать и заплакала: – Дорогое вино, роскошные украшения, платья, молодые дружки – чтобы заглушить досаду, ей нужно было все больше и больше, и она решила продать все мои картины. Мне остались только те, что были незакончены. Я утешалась тем, что обо мне узнают, мой талант оценят. Но она выдавала их за свои! «Иначе они никому не нужны», – сказала она. – Клиенты платят не за твою живопись, они думают, что я оставляю свою ауру на картинах, от того они получаются такими живыми. Глупцы хотят привлечь Их на свою сторону, купив часть моей души. Пусть! Мы заработаем очень-очень много, Римма. Рисуй!». Но я не могла больше рисовать. Поставив свою подпись под моими полотнами Рита забрала мой талант. Как? Не знаю! Почему? Не знаю! Зачем?! Разве ей мало было своего Дара? И я стала не нужна ей! Она хотела уехать одна, без меня! Оставить меня здесь одну! – Римма Васильевна рыдала и бесновалась на своей кровати.

Аня застыла в кресле, она не знала, что сделать, что сказать, чтобы прекратить эту истерику, не шевелилась, боясь, что старуха, как бешеная собака, кинется на нее. Та же продолжала: «Я была как коробка, из которой все вытащили и оставили крышку открытой. Мне хотелось выть от этой пустоты, ее нечем было заполнить, мои руки не слушались меня. Посмотри, – она окинула взглядом аморфные фигурки людей и животных, населявшие комнату. – Все эти уродцы вышли из-под моих пальцев, я надеялась унять свою боль, я пыталась творить, и вот они мои Твари, – она притихла и зашептала, – Маргарита иногда забавляется со мной: когда все они, вдруг, оживают, здесь становится так страшно! Я знаю, я нехорошо поступила, но я всего лишь хотела вернуть свое, и это так нечестно продолжать мучить меня. Рита! Рита! – старуха встала на колени, окончательно подмяв под себя скомканную постель, вперила неподвижный взгляд в пожелтевший потолок и закричала: – Прости меня! Отпусти меня!»: – на этом силы ее оставили, она рухнула на кровать и крепко уснула.

«Белая горячка, – подумала Аня, – И почему я решила, что эта сумасшедшая сможет помочь? Надо возвращаться».

– Подожди! – старушка заговорила, но глаза ее были закрыты, а голос ей не принадлежал. «Я – Маргарита: – она, словно, прочитала Анины мысли. – Я согласилась ответить на твои вопросы, потому что она помогает мне, поет и зовет дождь. Я очень люблю дождь, как и твоя мама… Спрашивай! У меня мало времени – Римма может проснуться».

– Мама? Ей там хорошо?

– Там спокойно.

– Она сердится на меня?

– Нет.

– Спасибо, – Аня вздохнула и представила себя со стороны: сидит и разговаривает со спящей старухой и верит всему и почему-то даже не считает все это странным.

Маргарита снова заговорила: «Он очень любил ее и не хотел делить даже с собственным ребенком. Ему дела не было ни до дочери, ни до внучек. Когда жена умерла, он стал почти беспомощным, но никого не хотел видеть рядом, кроме твоей сестры – уж очень она стала похожа на бабку. С матерью она не ладила и хотела жить одна, вот и взялась ухаживать за дедом. А он уже настолько помешался, что не внучку в ней видел, а жену, квартиру тут же на нее переписал и недолго пожил после: Лена ему супы варила – вкусные, наваристые. Он все еще там, с ней, и другие ему не нужны. Твоей сестре нечего бояться, а тебе туда нельзя».

Аня вернулась в темную квартиру сестры и приоткрыла дверь в комнату: Лена все еще спала. «Теперь уже в ночь, до утра не проснется»: подумала Аня. Она переоделась, тихо собрала свои вещи, и выскользнула за дверь.

В маминой квартире ей легко дышалось, и было очень хорошо. Пошел дождь. Воспоминания и сумерки легли на стены. Впервые за долгое время она бесстрашно засыпала. Одна успокаивающая мысль вертелась в голове: «Мама не виновата, она стала такой из-за того, что сделала Лена». Перед сном в голову залетел обрывок слов старухи: «С некоторыми людьми нельзя пересекаться даже запахом, а она была моей сестрой…».

Утром ее разбудил резкий и настойчивый звонок телефона. Она сняла трубку

– Ань, ты с ума сошла? Ты чего так сбегаешь? Я же волнуюсь! – Лена кричала.

Аня зевнула и ответила очень спокойно: – Лена, ты знаешь, Римма Васильевна с третьего этажа посоветовала мне поехать домой. Мне здесь, и правда, лучше. Я, пожалуй, останусь.

Сестра еще больше повысила голос: – Какая еще Римма Васильевна! Ты совсем с катушек съехала?! Я помню, ты про нее спрашивала. Так вот это та самая старуха алкоголичка, которую удар хватил прямо в лифте. Там она и сдохла, не смогла до квартиры доползти, и никто не удосужился помочь. Ань, мы же с тобой договорились! – Лена немного сбавила обороты. – Ну как ты будешь одна? На что жить-то будешь? Я же за тебя переживаю! – ответа не было, и она ненадолго замолчала: – Ну ладно, поживи пока там, до обмена.

– Не будет никакого обмена. Я останусь здесь, – тихо и твердо сказала Аня. Она повесила трубку и выдернула телефонный шнур.

Потерянная мелодия

Как всегда, он вышел из дому рано утром. Город еще спит. Пустота и ветер. Это его награда за то, что он встает затемно. Четыре тридцать, лето, сонное серое утро. На мокрых после ночного дождя улицах догорают прозрачные фиолетово-рыжие фонари. Во дворе никого – тишина. Редкие машины оставляют где-то там за домами на шоссе следы своих колес, и быстро-тающие в прохладном воздухе звуки мотора.

Он садится на лавочку под деревом и мечтает, что однажды время застынет, и Город навсегда останется тихим сумеречным местом, со свежим воздухом летнего дождя и теплым таинственным светом фиолетово-рыжих фонарей. Но пока что этого не случилось, у него есть только полчаса и он знает, как важно не упустить это короткое время тишины – его время.

Всего через полчаса машин станет больше, а потом еще больше, потом на небе появится солнце, фонари потухнут, и улицы утратят всю свою пустынную уютность, наполнятся шумом, суетой, раздражительными, спешащими людьми. Такое время пугает его, он ненавидит этот Город и прячется от него в своей квартире, закрывает окна плотными шторами, чтобы беспощадные всепроникающие лучи солнца не обесцветили его маленькое жилище. Яркий белый свет, как кровожадный завоеватель, превращает вещи и людей в своих рабов, его свирепые воины – частицы и волны – не оставляют места фантазии, все становится определенным, четкими, плоским.

В его доме царят мягкие нежные полутона, тень и полутень делают все предметы богаче, таинственней, недосказанность очертаний наполняет все вокруг тайным глубоким смыслом. Здесь он надеется когда-нибудь отыскать в себе давно потерянную мелодию. Мелодию, которую пела ему мама, когда-то очень давно, когда он еще не был сам по себе, а был частью мамы. В своем маленьком темном укрытии он слушал, как мама поет ему, и он запомнил эту тихую легкую музыку, каждую фразу до последней ноты. Он тогда знал, что мама очень счастлива, что она ждет его, и был уверен, что она очень обрадуется, когда он однажды споет ей эту мелодию. Она поймет, что он тоже очень ждал их встречи.

Но случилось что-то страшное, все вокруг резко изменилось, его насильно вытащили из уютного укрытия, и отобрали у него тишину. Яркий белый свет резал его глаза и оставлял невидимые ожоги на коже, вокруг него стоял ужасный шум и крики, среди которых один был особенно сильным и страшным. Потом все это закончилось, но для него начался другой кошмар – мамы больше не было рядом с ним, она удалялась все дальше и дальше, пока он совсем не перестал чувствовать ее. Ему стало очень страшно, он ждал, когда же она вернется, но она так и не вернулась, до сих пор не вернулась. Что-то случилось…

Его мелодия тоже испугалась и спряталась глубоко-глубоко внутри. С тех пор она снится ему, звучит в его душе, теснится в груди, но не находит выхода. По утрам, когда люди в спешке покидают свои квартиры, и в доме ненадолго воцаряется хрупкая тишина, он садится за свое старенькое пианино. Ноты каскадом льются из-под его тонких длинных пальцев, звуки сами собой слагаются в красивые грустные мелодии. Их уже сотни, и они очень нравятся многим людям, люди платят ему деньги, чтобы послушать их. Все эти мелодии чем-то похожи на ту далекую, давно потерянную. Но все же это совсем не то – чего-то не хватает.

Он не сдается, он ищет, он пытается избавить свою мелодию от того первобытного страха: он избегает шумных улиц, он не выходит из дому днем, он не пускает в свой дом яркий свет, он зовет ее, он плачет и умоляет ее вернуться – она так нужна ему, но она не возвращается.

Как всегда, он вышел из дому рано утром, и еще до того, как увидеть, почувствовал, что сегодня он на улице не один. На его скамейке под деревом сидела взрослая девушка с лицом обиженного ребенка. Она плакала.

Он нахмурился: – Почему ты вышла из дому так рано?

– Я ушла из дому насовсем! Я сбежала, теперь я буду жить на улице!

– Почему?

– Они плохие, они выгнали на улицу моего кота. Я не нашла его, он потерялся.

– Найдется, у котов хорошая память, наверное, он просто обиделся и где-нибудь прячется. Иди домой, – он все еще надеялся, что ему удастся выкроить для себя хотя бы маленький кусочек утренней тишины. Иначе все пойдет не так, и он потеряет весь день.

Но она не хотела уходить, она хотела поговорить с ним, хотела, чтобы он ее пожалел.

– Я нашла его на улице, когда была маленькой, он тоже тогда был маленьким котенком, – грустно сказала она, – А сейчас он уже очень старый, ему двадцать лет, и у него плохая память, за это его и выгнали: он стал забывать, где надо делать свои дела. А у тебя есть кот или кошка?

– Нет.

– А собака?

– Нет.

– А были когда-нибудь? В детстве?

– Нет, я рос в детдоме, нам не разрешали приносить с собой в корпус животных, а потом мне повезло, и я начал заниматься музыкой.

– Понятно. А что, твои родители умерли?

Он ничего не ответил, и она замолчала, опустила голову вниз и ковыряла носком синей туфли влажную темно-серую землю. Потом вздохнула, протяжно и грустно и, разделяя слова по слогам, тихо произнесла: – Я так е-го лю-би-ла…

Он молчал, он пытался представить себе, что рядом с ним никого нет, просто ветер играет на флейтах, а листва шелестит, и подпевает ему тихим шепотом. Он чувствовал, как что-то просыпается внутри и поднимается из глубины на поверхность. «Неужели это она? Наконец-то!»

– Хо-лод-но. Ско-ро о-сень, – она уже не обращалась к нему, просто нараспев, как заклинания, бросала в тишину свои короткие фразы.

Он побоялся, что своим разговором она может спугнуть мелодию, и он тихо, едва дыша, поднялся со скамейки. Ему хотелось бежать домой сломя голову, чтобы быстрее очутиться у своего старенького инструмента и излить то, что так долго зрело в нем. Он чувствовал зуд нетерпения в пальцах, они просто горели от желания прикоснуться к прохладным гладким клавишам, но он пошел очень медленно, ступая мягко и осторожно, так, словно нес в себе драгоценный сосуд из тончайшего фарфора. Он боялся спугнуть свою долгожданную гостью каким-нибудь резким неосторожным движением.

– По-до-жди, – девушка окликнула его, – Можно с тобой? Я бу-ду ти-хо.

Он понял, что, если откажется, она громко заплачет и побежит за ним. «Нет, только не сейчас! Нужна тишина». Он молча кивнул.

Он играл, она слушала, дышала через раз и боялась пошевелиться. Ему было все равно, он вообще не замечал ее присутствия. Его родная мелодия уносила его на другие планеты и возвращала обратно на Землю. Он купался в теплых волнах лунного моря и ходил по океанскому дну среди древних развалин Атлантиды. Он лежал на мягкой траве под высокими деревьями и смотрел на величественное и хмурое предгрозовое небо. Он жил один в пустынном сумеречном городе дождя, гулял под светом фиолетово-рыжих фонарей по тихим темным улицам и аллеям и разговаривал с призраками…