Небо

Некрасивое, словно налитое для любви тело, как будто созданное для сиюминутных увлечений, так и тянет к себе. Подошла. Коснулась. Вот она красота. Незапятнанная, всепоглощающая. От ее прикосновений по всему тело бежит ток, я как будто вдруг стала проводником в другой мир, мир сладостной пустоты. Я чувствую, как оно дрожит под моими касаниями, как срывается дыхание и теплится еле- еле в этом истерзанном теле душа. Есть в этом что-то звериное.

Уже далеко за полночь, я и Сила уехали. Холодный ветер, обдувающий меня из окна, освежил голову, дал новое течение мыслям. То что происходило в клубе и раньше, осталось за гранью. Теперь были только мы: я и он, а точнее, я и ты. Ты все еще поедаешь, стачиваешь меня прямо изнутри. Мне не ясно, что тебе нужно, ведь ты и так забрал все, что могло когда-то казаться мне в себе таким прекрасным. В жизни есть что-то страшное, она утекает, как будто сквозь пальцы и не дает надежд. Мы мгновенно забываем о том, что только что было дорого сердцу. И вот теперь, я в лапах самой себя, вовсе не упиваюсь гордостью, как представлялось мне, я влачу поистине нищенское существование. Мне не дом четыре стены, да мне весь мир не дом, не осталось в этом мире ничего от моего дома, так же как и от меня. Жалкое тело, раздаренное другим, истерзанное волшебством и вовсе уже не мое. Как в окно, смотрю я на этот чужой мир, смотрю, и не могу понять, если нет меня в нем, то где же тогда?!

Вот и прошла еще одна безумная ночь, безумное утро и безумный день. Я по-прежнему слышу возле себя мягкое дыхание Силы. Еще одна вечность пролетела перед моими глазами, так и не оставив в душе никакого следа.

Скомканный пьяный закат под гулкими ударами часов, бьющих прямо по вискам, и вот снова, клуб, ночь.

Их руки были сплетены железными прутьями. В ее глазах читалась нежность, в его похоть. В ее прикосновениях виделась одержимость, в его – похоть. Постепенно ее взгляд пустел, в то время как руки заботливо вливали холодное, в иссохшее горло, в то время как по венам медленно текла жизнь и мчался амфетамин.

Я когда-то знала ее. Она была мной. Когда-то. Встаю. Идти тяжело. Противно и страшно. Страшно до дрожи. Кто все эти люди? Что здесь делаю я?? А, все равно! Веселимся!!! Смутные лица, голоса, запахи, дым, вонь, смрад и я его часть. Речь все запутаннее, звуки все больнее и ты словно в пустыне посреди иссушающих просторов своей безжизненной души. Об этом не пишут, об этом не говорят, об этом молчат.

Глава 10

Снег.

На улице кружит снег, и кажется, так много времени прошло с тех пор, а может, нет? Твой смех все так же звучит в ушах, все потому что он все так же нужен. Да, я больше не мечтаю вернуть то время, время теперь мечтает вернуть меня, красивую, наивную к тебе. Я теперь никому не мешаю, все кружусь вокруг своей оси. Моя жизнь все больше похожа на дешевое порно. Всегда один и тот же сюжет, только декорации сменяют одна другую и душно все сильнее.

Помню когда-то этой зимой, мы, обнявшись, грелись у камина, я гладила твои жесткие волосы и знала запах твоей любви. Снег так же кружил за окном, а я не знала, я тогда не смотрела порно и боялась, что когда-нибудь нам не хватит времени.

Где ты сейчас я не знаю, и главное, не хочу знать.

Теперь у меня новая, счастливая жизнь.

На мне безупречное красное платье, я еду в такси подальше от тебя. И снова на пороге встречают улыбки. Мы на очередном сборище себе подобных, под покровом серой ночи, может это и не так стыдно, но Боже, как же страшно.

И снова медленный шепот оксицитамина, бабочки пониже пояса медленно превращаются в червей и прячутся в свои коконы, и даже это, не интересует меня больше.

Вы когда-нибудь чувствовали, как кто-то ест вас большой алюминиевой ложкой, прямо изнутри? Выскребает ваши внутренности. Так стоишь, смотришь в глаза этому человеку, а он выскребает. Эстетично как-то. Когда он выскребет все, тело наверняка свалится навзничь наподобие пустого костюма. Стоит подметить, что трупы падают тяжело, а вовсе не так как пустое тело. Чувствуешь, как ложка шарит у тебя внутри. Раньше это приносило боль, затем наслаждение, ведь когда рана заживает, она чешется; но теперь уже все равно. Теперь ты просто стоишь, а тебя выскребают.

И ни снег, ни что-то другое больше не может поселиться в твоей голове. Остается лишь застывший взгляд. Кто-то умеющий это делать поселил в него блик. Он видит перед собой все те же жадные толпы, клокочущие в своей похоти, он блуждает по ним, не выказывая ни симпатии, ни возражения. Думаете, это страшно? Вовсе нет. Это примерно как уснуть и проснуться. Ты не знаешь как это.

Так неподвижно стоя прошла бы и вечность мимо меня, но я все ждала того момента, когда костюм рухнет на пол и я наконец, останусь сама собой.

Неожиданно Сила выдернул меня из неги ожидания, и я увидела перед собой в его руках маленькую, пухленькую мадам. Вьющиеся волосы, живой румянец на щеках, улыбка и безмятежность, подаренная детской наивностью и подарком Силы.

– Смотри, что я нашел для нас.

Хотелось смотреть на нее.

Мы вышли втроем. Приехали в темный дом Силы. Он грубо любил ее. Любил так, как любят ненавистных. Мне нравится такая любовь, она не мертва, в ней есть страсть, боль, нежность. Она пропитана слезами и испариной. Ее упругая кожа холодела под моими мокрыми ладонями, казалось, ее нельзя испортить чем либо, и только затравленный взгляд выдавал ее смятение. Хотелось орать на нее во все горло, душить и бить, но руки только сжимали ее маленькую ножку, а сердце стучало все сильнее. Ее тело словно билось в агонии. Неожиданно в голове пронеслась боль, затем по телу прокатилась истома. Да. Больше нет ничего только эта жгучая истома, эта испарина от трех тел, гниющих изнутри, но благоухающих снаружи. Елейные трупы. Она улыбалась. Такая улыбка похожа на детскую, но только дети существа священные, неприкасаемые, а это прожженная тварь. Как же, однако, коварно зло, облекаясь в такие формы.

Выкинув ее на бульвар мы так и не знали кто она, откуда и что течет в ее крови. Одно мы знали точно, все обезвкусится, если мы прямо сейчас не почувствуем.

И снова смотрим друг на друга.

Глава 11

Город.

Возможно ли вспомнить момент, когда над тобой разверзлись небеса и молния судьбы навсегда сделала тебя калекой? Казалось бы, разве забудешь такое? Но людская память очень недолговечна: для меня вот не существует больше ни неба, ни земли, также как и меня для них.

Всегда страшно было смотреть на ряды бетонных коробок. Никогда не знаешь, что скрывается в них. Серые, безлюдные, битком набитые. Дома. Дом. Какое многоликое слово! Дом может быть родным, теплым и уютным, а может быть старым обветшалым и чужим. Бывает ли так что дом и не нужен больше, или это просто значит, что теперь везде как дома?

Считается, что когда человек мертв, его обязательно нет больше физически. Я бы легко могла с этим поспорить. Разве жив тот, кто давно видит мир как из окна, не гнушаясь распоряжаться своим телом так, будто бы оно чужое. Руки, ноги, кожа, прикасаясь, понимаешь, что все это не твое. Да кто вообще сказал, что это мое? Нелепость того, как можно ощущать себя. Тысячи людей занимаются своим телом. Тренировки, фитнес, йога, тело культивировано, взамен проданы тысячи душ, а я банально не чувствую себя в теле. Банально, потому что это давно стало нормой жизни, жить в месте, которое называют моим телом. Хочется дарить его всем, как бесплатное приложение, раз уж оно как будто моё.

Люди издавна берегут тело, берегут много лет, усиленно и упрямо, чтобы потом зарыть его в деревянном ящике, гнить. Я предпочитаю дарить этот данный мне природой костюм миру. Мир породил меня, дал жизнь и это тело, так почему же я должна быть столь не благодарна, что отдам его лишь тогда, когда оно одряхлеет, и дух в нем рассеется? Вот уж глупость! Мое тело не моя собственность и значит, его получат все. Здесь и сейчас.

Каждый день встречаю этих людей с абонементами на тысячу лет, они гонятся за стандартами, идеалами, которые сами же и вбили в свои головы. Их стремление к красоте внешней, а точнее к их понятию о красоте мерзковато поблескивает на фоне их внутренней гнили. Зато есть я. То есть, меня нет – живой труп, а для того кто умер, уже нет ничего, он уже все получил, нет ни ваших абонементов, ни ваших лиц, перепачканных пыльной отсыревшей ложью, ни вашей показной добродетели и жалости, нет вашего жалкого сострадания. Сочувствуете? – Нет! Это просто зависть. Мне ведь дозволено все. И если я захочу, то сделаюсь пеплом и буду парить над вашими крышами, заглядывать в ваши окна, а вы так и будете кивать своими пустыми головами и сочувственно сокрушаться о том, чего не знаете и не узнаете никогда.

Смерть не всегда смерть тела, которое вы так бережете. Смерть – это свойство некоторых душ, тех душ, что получили покой и навсегда примирились со временем. Оно тикает, но не для них. Сменяются дни, года, но не для них. Такие души чем-то сродни душам сумасшедших, те тоже не чувствуют времени, но на самом деле их суть гораздо проще – они мертвы. Вы когда-нибудь задумывались о различии живого с мертвецом? Живой -требует, мертвец – молчит; живой – думает, мертвец – безмолвствует; живой – хочет, мертвец – имеет всё; живой – боится, мертвецов – боятся. Так и с душами. Если есть тело, то это вовсе не значит, что в нем есть жизнь. Да, физиология, несомненно, сердце бьется, кровь пульсирует по венам и жилам – все работает, но как механизм. Не ясно, почему до сих пор не доказано, что есть тела, в которых покоится прах, некогда жившей души.

В зеркале на меня смотрят глаза трупа: непроницаемые, сладковатые, томящиеся, чужие. Жесты мои пространны, замедленны, легки. Обывательская оценка была бы самой высокой! Бледная кожа, коричневато-черные обрамления глаз – туманные круги не выпитых ночей; исхудавшие руки по локоть в длинных кружевных перчатках, скрывающих пути счастья, тонкие дорожки радости; разметавшиеся как в бреду волосы; тощее тело; ноги на огромных каблуках. И самое примечательное все же лицо. Очень красивое. И не ясно на первый взгляд, что так притягивает и отталкивает одновременно в нем. Лицо, искаженное предсмертной гримасой, кривоватой улыбкой того, кто ушел навсегда и тонко лежащей вуалью легкого, кроткого ужаса и покоя, а ощущения… Ощущений никаких. Только абсолютная власть.

Дориан Грей – чистой воды лжец. Его теория не терпит реальности. Как может тело отражать то яростное уродство, что клокочет внутри него? Поверьте мне, вся эта ересь с портретом, не более чем бред воспаленного мозга безумца. Живой пример, опровергающий теорию Дориана и его же быль, это – я. Шикарный, изысканный, крайне деликатный паразит в теле уже почти разложившегося общества, скользящий среди шелковых складок длинного платья ее величества лжи. Ложь в Дориане Грее, ложь в жизни, ложь внутри каждого, но не во мне. Я – вне ее. Я как единственный кто уцелел, на тонущем судне, радуюсь, что жива, но еще не знаю, что всего лишь призрак…

Ах, о чем это я. Да: изящество черт светящих на меня сквозь зеркало поражает. Что-то резкое в изгибах, до безобразия правильное лицо и колючие, словно майское сено, глаза.

Мне известно давно то, о чем все думают.

Все думают о Дориане Грее. Все боятся, что однажды все мерзкое в душе вдруг перевесит хорошее и всем, абсолютно всем это станет заметно. Никто не боится быть плохим, все только боятся, что заметят, если такими стать. А кто заметит? Сотня таких же, кто изо дня в день так же трясется от страха? Да позвольте, это же смешно! Вот так и живут.

Смотрят в зеркало и боятся увидеть там всю гниль, что тщательно накрыта сверху бархатом добрых слов, пряжей мечты и тонкой паутинкой хороших намерений. Я не боюсь этого, потому что лишь один я знаю, теория Дориана Грея не работает.

Моя жизнь скорее смахивает на жизнь монаха. Только я монах своего ордена и у меня другие догмы, а точнее одна – никаких догм нет. Вот и все.

Когда-то кто-то придумал впрыскивать во фрукты, овощи и ягоды какую-то дрянь, чтобы внешне они казались спелыми и вкусными. Да, на вид такая ягода кажется сладкой, вкусной, манящей, но стоит откусить кусочек и внутри либо изуродованное семя, либо гниль, а может еще просто несъедобная зелень. Так же и я тот самый фрукт, та самая ягода. Каждый день я делаю себя соответствующей стандартам потребителя. Смотря на него сверху вниз, я дарю ему то, чего он так жаждет: я дарю ему труп. Только он об этом не знает. Как часто от этого мне становится смешно. Каждый раз, когда я вижу звериные глаза, что-то внутри начинает душить мое горло. Такие высокодуховные, развитые и вместе с тем недостойные жить. Они не знают, с кем имеют дело. Не знают даже, что нужно жалеть себя, а не ту, что по своей воле дарит этому слепому и глухому миру себя. У мертвого есть всё. У мертвого есть власть, ибо, нет чувств. Сложные перипетии не мешают ему царить и властвовать в мире людей. Люди так эмоциональны, плаксивы, нетерпеливы и слабы. Трупы довольны, улыбчивы и просты. Но не думайте, что они любят вас. Нет, они ненавидят все то, чем ты дышишь. Твою жизнь, эмоции, боль, страхи, смех. Именно поэтому труп дарит тебе себя. Прикоснувшись к нему однажды, ты уже никогда не станешь прежним. Ведь какая низость обладать тем, кого жалеешь, и кто в тайне презирает тебя. Таковой стала смерть, так покинула жизнь. И всё стало дозволено.

Город смеялся. По крайней мере, нам так виделось. Когда шел снег, было весело, мы представляли себе что это маленькие мухи, съевшие белую краску. Люди бродили по улицам и не знали об этом. Люди вообще ничего не знали.

Каждый горожанин, словно муравей, тащил в свой дом провизию, уныние и голову полную проблем. Куда пойти? Что одеть? Что съесть? Когда спать? Многое полнит сердца людей, но малое в них задерживается. Тут каждый ловит свой кайф. Кому-то нравятся длительные истерики, кому-то чувствовать себя жертвой. Наверняка каждому известен хоть один такой человек. Вот ты видишь его каждый день, как он бездействует, чтобы как-либо изменить свою жуткую жизнь. Да уж, бездействие – худший способ чтобы не жить.

В городе вообще много людей. Много мнений. Даже смешно. Каких еще мнений? Сгустки тяжелых мыслей заполняют пространство. Достаточно ткнуть пальцем в толпу, и ты найдешь сотни единственных в своем роде мнений, ничем не примечательных и суетных.

В больших домах-коробках, в тесных комнатах, люди ютятся, чувствуя себя в безопасности вовсе не подозревая, что вечно живут в страхе, страхе однажды взглянуть в собственные глаза и понять, что вовсе и не жили, не живут и не будут, а мы больше не боимся.

Глава 12

Руки.

Люди рассматривают друг друга, останавливаются глазами на интересующих их деталях. Часто, это просто черты лица: глаза, губы или прелести тела, иногда особенности: родинки, веснушки, а иногда и уродство: шрамы, бородавки, впадины, увечья.

Что будет если взглянуть на руки? Никогда не смотрите на вены. По ним течет сама смерть. Все думают что жизнь, но на самом деле это смерть. Смерть, закупоренная в нашем теле, словно злой дух в волшебном сосуде. Стоит только выпустить ее острым лезвием ножа или бритвы и вот, она уже на свободе. Нет ничего прекрасней свободной смерти. Она кружит, пьянит, дарит покой, скрашивая его капелькой разноцветной боли. Знаете, почему там не может быть жизни? Все очень просто. Человеческое сердце переносит тысячу бед, волнений и все они сопровождаются ударами, как тиканьем часов. Кровь, наполненная горем, мчится по венам, счастливая же кровь бурлит в наших жилах и делает нас сильнее, чем мы думаем.

Иногда страшно взглянуть на чьи-то руки. Что в них? Я взглянула на руки Силы. Худые, бледные, обескровленные, а ведь в них когда-то вместе со смертью текла и жизнь, теперь лишь яды. Когда-то в этих руках была мечта. Кто знает, что это была за мечта. Теперь в них только я. Сила говорит, что я и есть его мечта и что всегда была ею.

А что мои руки? Тонкая кожа, синие и зеленые вены. Что могло бы быть с ними? Что могло бы принадлежать им? Они могли бы убаюкать прекрасного ребенка, а может сжать чью-то шею до хруста. Они могли бы обнять и ударить, согреть и оцарапать, танцевать и кружиться, но они лишь неумело болтаются на моем костюме. Я давно не могу смотреть на них. Испещренные тысячью точек, безобразно изящные ни смотря ни на что, они пугают меня. Они словно ведут меня по дороге раньше мне неведомой. Страшно и в то же время так прекрасно доверить себя им.

Глава 13