Покушение в Варшаве

Тем временем мужья очаровательных посетительниц развлекали себя на улице перед дворцом за особым столиком с аперитивами. Господа вовсе не готовы были перейти на что-то серьезное, а за легким, сухим белым вином их языки становились острыми, как закуска с хреном. Что ни бокал, то собравшиеся сильнее честили великого князя. Он не собирал сеймов, не чтил конституцию, не соблюдал права собственных подданных. Раньше им очень неприятна была мысль, что придется вместе с русскими идти на войну – штурмовать турецкие крепости. Но стоило Константину отказаться, как офицеры впали в раздражение: мог бы отпустить войска. Ну хоть не все! Погуляли бы сабли по головам османов! Но война портит армию, и цесаревич никогда не доверит свою игрушку чужим рукам. Не просите!

– Да и баба у него какая-то квелая…

Тут бедную жену Константина княгиню Лович[50 - Жанетта (Иоанна Антоновна) Лович, урожденная Грудзинская (1795–1831), княгиня, морганатическая супруга цесаревича Константина Павловича, ради которой он отказался от права наследовать трон. Получила от российского императора Александра I титул светлейшей княгини Ловицкой.] наградили самыми нелестными прозвищами. Она не оправдала надежд польского общества. Еще хуже Валевской! Вышла замуж за властелина, но не сумела добиться от него ничего для несчастной родины. Теперь чахла в меланхолии, не в силах ни превозмочь природную кротость, ни смириться. А ее свирепый господин, хоть и лелеял ненаглядное семейное счастье, ни в чем не уступал ее неотступным просьбам за соотечественников.

Поэтому цесаревича с супругой не было на венчании – они жили в едва прикрытой конфронтации с остальным столичным обществом и принимали молодоженов с родней на следующий день в Бельведере.

Около 12-ти процессия двинулась в собор Святой Анны – единственное готическое сооружение среди прихотливого барокко. Служба прошла в торжественном, приподнятом настроении. Натали слушала орган с таким трогательным вниманием, точно высокие, уходящие к самому небу звуки лучше всяких проповедей готовили ее к роли супруги. Роман бросал на невесту чуть насмешливые взгляды, но было заметно, что и его трогает музыка.

Оба брата невесты – Август и Мориц – стояли у него за спиной. Одинаковые, поэтические выражения лиц делали их похожими друг на друга и на сестру.

«Какие у меня прекрасные дети! – думала Анна. – Как хорошо, что я сумела воспитать их преданными и чистыми!» Мориц вчера перед сном исповедовался ей. Он стыдился поступка матери в Вене. Целомудренный мальчик! Но все его надежды на будущее родины связаны с герцогом Рейхштадтским. Он умрет за него.

Как ей сладостно знакомо это чувство! Как сильно оно переполняло ее саму в юности!

После венчания гостей ожидал торжественный обед, потом бал, потом очень поздний ужин, сервированный с необыкновенным изяществом. Около 12-ти Анна почувствовала, что очень устала и хочет подняться к себе.

В это время мажордом – такие сохранились только у очень богатых семей – в роскошной золотой, едва ли не камергерской, ливрее и белых перчатках трижды ударил об пол жезлом, увенчанным по случаю свадьбы букетиком белой акации, и провозгласил имя вновь прибывшей гостьи.

– Графиня Изабелла Чарторыйская![51 - Изабелла Чарторыйская (1746–1837), урожденная Флеминг, княгиня, мать Адама и Константина Чарторыйских, одна из самых влиятельных аристократок Польши, хозяйка знаменитого имения Пулавы, где часто останавливался Александр I, чтобы провести время в семье друга.]

Все замерли. Старая хозяйка Пулав не выбиралась из своей резиденции десятилетиями. О ней давно все забыли. Казалось, она погребла себя под семейной рухлядью с незапамятных времен и, возможно, уже скончалась, безразличная к миру, безразличному к ней.

В зал вступила согбенная особа, вся в черном, без драгоценностей, и величественно прошествовала к месту хозяйки.

Конечно, графиня Вонсович из вежливости посылала ей приглашение. Ведь по обе стороны Вислы нет дамы знатнее! Но никто не думал, что она придет. Высунет голову из своей скорлупы. И вот теперь эта руина стояла перед Анной.

Замогильным, но ласковым голосом княгиня приветствовала молодых, пожелав им столько солнечных дней вместе, сколько они сами захотят. По знаку ее руки, затянутой в черное кружево – не из неуважения, а чтобы не показывать дряхлую кожу, – слуги внесли подарки. Роскошный севрский сервиз на 32 персоны, к нему полный серебряный комплект столовых приборов с блюдами, ванной для охлаждения шампанского и крышками для горячего.

Надо бы охнуть от восхищения, но страх перед каргой пересиливал в гостях остальные чувства. Она напоминала злую колдунью на крестинах сказочной принцессы.

Оглядев стол для молодых, где не было ни одного свободного места, – ведь ее никто не ожидал, – княгиня Изабелла усмехнулась каким-то своим мыслям и неожиданно зычным голосом провозгласила:

– Пора по домам, гости дорогие! Дайте покой жениху с невестой, им есть чем заняться. А ты, – ее мутноватые глаза обратились к Анне, – пойдем, проводи меня в уютное местечко. Нам найдется о чем потолковать. Да и моим старым костям нужен покой.

Каково! В собственном доме мадам Вонсович командовали! Но ни она, ни старая княгиня не видели в этом ничего необычного. Ведь Изабелла была намного более родовита – самая родовитая в зале. Ни Сапеги, ни многочисленные, как кролики, Потоцкие не смели с ней равняться. Радзивиллы, м-м-м-м, пожалуй, но только в Литве, никак не в Польше.

Анна встала. Низко, по-старинному, поклонилась гостье – при этом ее хваленая диадема едва не упала на пол. Хозяйка даже представила, как украшение покатится по наборному паркету. Как из него выскочит и даст досадную трещину центральный бриллиант «Бонапарт». Но нет, ничего не случилось.

Отдав гостям прощальный реверанс и знаком показав молодым, что они свободны, Вонсович сошла к гостье, поцеловала у нее руку и пригласила следовать за собой.

Они принадлежали к враждующим кланам. Что не мешало обеим вести себя с утонченной вежливостью. Даже напротив. Когда видишь противника так близко, хорошие манеры – лучшая броня.

Спутницы поднялись на второй этаж и прошли чередой парадных залов, вслушиваясь в эхо балов прошлого века. Потом углубились в жилые покои, где царствовала элегантность без позолоты. Фисташковая гостиная – то, что надо, решила Анна.

– Присядем, – хозяйка указала старухе на кресла. – Чаю с дороги?

– Пожалуй. – Та еще не приобрела новомодных замашек хлебать кофе в любой час дня и ночи.

– Вы проделали долгий путь. Ваше здоровье…

Гостья подняла руку, прерывая поток любезностей, готовый сорваться у мадам Вонсович с губ.

– У меня нет времени, милочка. Простите. Обычно старые люди велеречивы. Они не осознают, как мало им осталось. Каждая минута на счету.

Анна в некотором изумлении смотрела на Чарторыйскую.

– Я вот все время думала, пока мы шли, – протянула гостья, – если случится, что у нас снова будет свой король, неужели вы уступите ему эту резиденцию, со всеми сокровищами?

Графиня чуть не рассмеялась.

– С какой стати? Я по рождению имею не меньшее отношение к короне, чем любой кандидат. Короли приходят и уходят, а магнатство остается.

Изабелла от восхищения чуть не ударила ее рукой по руке.

– Славно сказано! Клянусь, славно сказано. – Она выдержала паузу. – А если король будет не в вашем вкусе, вы намерены ему вредить?

Ах, вот зачем она приехала! Губы хозяйки разочарованно выгнулись.

– Вы так и не оставили надежду посадить на трон своего ненаглядного сына Адама?[52 - Чарторыйский Адам Ежи (1770–1861), князь, политический деятель, дипломат. Российский министр иностранных дел в 1804–1806 гг. Друг Александра I, инициатор создания Негласного комитета, фактически правительства при молодом монархе. Изменил императору при вступлении Наполеона в Россию в 1812 г. Один из руководителей восстания в Польше 1830–1831 гг., затем эмиграции поляков в Европе.] Эту рыбку-прилипалу покойного русского царя?

Старая графиня внимательно вглядывалась в лицо собеседницы. Анне показалось, что гостья замечает каждую морщинку, каждый провис кожи. Она усилием воли удержалась оттого, чтобы не схватиться за щеки – еще не дряблые, но вот-вот готовые поехать вниз – и прикрыть потерявший былую твердость подбородок. Что за наглость! Разве можно так немилосердно пялиться на другую женщину?

– Вы красивы, – констатировала Изабелла. – Не врожденной красотой. В юности у вас было много недостатков. С годами вы сумели их разгадать и победить, обращая внимание на достоинства. Я родилась красавицей, мне это было не нужно. Но я умею ценить дамские усилия. Тем более теперь, когда и ваши летние деньки на исходе, а меня давно знобит от стужи. – Она снова помолчала. – Я прощу вам непочтительный отзыв о моем сыне, который одной своей дружбой с царем Александром годами удерживал меч над головой Польши. – Чарторыйская дала собеседнице время осознать сказанное. – Я сделаю вид, будто вы этого не говорили. Но наперед избегайте подобных промахов.

Анна подобралась. Она привыкла с детства ненавидеть Чарторыйских за то, что они в конце прошлого века переметнулись к русским. Служили им. Хотя так сделали многие… Потоцкие, Четвертинские, даже Радзивиллы. До первого сильного врага, разумеется… Теперь, выходило, у перебежчиков своя правда?

Графиня вскинула голову. Все предали. Только не она!

Гостья похлопала ее по руке.

– И не я. Мужчины должны примиряться. Но мы – никогда. Только женщины, свободные уже потому, что у них все отобрано, могут сохранить душу попранного народа. Нет, мы не смиримся, сколько бы ни улыбались завоевателям. Я пришла, потому что именно вы способны перевернуть мир. Бросить на чашу нашего рабства, страхов, унижения множество пламенных сердец и, наконец, перетянуть весы.

Анна не верила своим ушам.

– Да, мой сын Адам служил русскому царю. Но больше он ему не служит. Во время нашего великого возрождения при Наполеоне это можно было делать открыто. После разгрома – тайно. Помните: именно он уговорил Александра пощадить Польшу, когда на ее земли вновь накатила москальская орда. Эту услугу ему могут забыть только очень легкомысленные люди, – старуха с укором глянула Анне в глаза. – Надо уметь сопротивляться даже со связанными руками. Что за чудные у вас очи! – вдруг восхитилась она. – Я понимаю, почему столько мужчин искали вашей благосклонности. – Черный андалузский виноград!

Графиня сдержала улыбку. Ей неприятно было вспоминать, что темные, как переспелая слива, глаза под разлетом черных бровей ей достались от прабабки-казачки, а той – от неведомой турчанки, привезенной предками из похода. Пусть будет Андалузия. Лавры. Сид Завоеватель. Песнь о Роланде. Карл Великий. Славный Дюрендаль. Лишь бы сравнения не упархивали с Запада на Восток.

Принесли чай. Графиня сама наполнила чашки, а потом глянула на собеседницу.

– Чего вы хотите? Вы поддерживаете претензии вашего сына на корону. И в то же время готовы, как приехавшие сегодня кумушки, поздравить меня с успехом у герцога Рейхштадтского. Разве не мой триумф в Вене заманил вас сюда?

Старуха заулыбалась. На ее желтом морщинистом лице было написано: жаль, вы не моя дочь!

– Я бы хотела объединить усилия, – заявила она, с наслаждением отхлебывая из чашки. – О, отменно. Но, боюсь, жасмин будоражит нервы, а не успокаивает. Я бы посоветовала вербену.

– Объединиться? – Анна чуть не выронила прибор. – Ведь у нас разные цели.