Александр и Таис. История одной любви. Книга первая. Том 1

Пока что Таис пришлось познать неожиданные стороны в Птолемее, которого она до сих пор знала, как человека раз-умного. Он проигнорировал ее слабые намеки на усталость с дороги, накинулся на нее, как голодный лев на лань, и утонул в море любовного без-умия. Только когда в полночь прокричали вторую стражу, он опомнился: «У меня же дежурство!» В кромешной тьме он лихорадочно искал огонь, светильник, одежду, оружие. Уже на выходе, обернулся к ней и удивленно проговорил: «Значит, не всякая мечта обманывает…»

…Несмотря на усталость, уснуть не удалось, возбуждение и впечатления последних дней кружили голову. Таис выбралась из своего временного жилища, первого в бесконечном ряду временных жилищ ее жизни, и по сырому ночному воздуху пошла через лагерь – мимо потухших костров, спящих солдат, вынесших свои матрасы на свежий воздух. Она шла к морю, куда же еще? В непонятной тоске вошла в благодатную теплую воду и поплыла в сторону… оставленной жизни. Вернется ли она когда-то туда, можно ли вернуться в свое прошлое? Наверное, нет, так же, как невозможно дважды войти в одну реку. Кураж, на волне которого Таис перескочила из одной жизни в другую, прошел и оставил сомнения и страхи. Произошло то, что умный Динон называл: от себя не уйдешь. Не ошибкой ли был этот необъяснимый бросок через море? Заменит ли Птолемей «семью», участников и свидетелей ее жизни? Оправдаются ли ее смутные томления и надежды? Вот мечта Птолемея, оказывается, сбылась. А что будет с ее ожиданиями? Чего она, вообще-то, хочет? И чего хочет от нее Судьба?

«Все мое со мной, мой мир во мне, я не одинока, пока со мной море, солнце и трава. Это только грустная минутка. Все пройдет. Все всегда проходит.» Море не обмануло ее, поддержало, как всегда: смыло грусть, растворило соль слез в соли волн и вдохнуло веру в благосклонность жизни, в божественную справедливость, следящую за равновесием добра и зла в мире и человеческой жизни.

За пару дней Таис хорошо изучила знаменитый город и его окрестности – изумительной красоты лесистые горы. Таких «влажногустых лесов и прекраснотенистых рощ» в сухой голой Аттике не встретишь. А говор в Эфесе был родной, аттический. Ведь это колонисты из Афин основали Эфес 300 лет назад. В нем не было холмистости, размаха и величия гордых Афин. Но было очарование мозаик перед каждым домом, узор которых ни разу не повторялся, тенистых садов гимнасия, роскошного театра, живописных развалин храма Артемиды – одного из 7 чудес света. Гуляя по городу, Таис постоянно раскланивалась со знакомыми, которых здесь оказалось немало. Видимо, не одна она догадалась, что центр и пульс жизни вместе с Александром переместился из ошеломленной и притихшей Эллады в Азию.

И еще… Новое волнение порой молнией пронизывало ее тело и заставляло вздрагивать, как во сне. Странно, Таис постоянно ловила себя на том, что ищет в толпе русую голову в смешном берете, сдвинутом на затылок…

Птолемей сказал, что сегодня царь Александр жертвует Артемиде, покровительнице города, и приглашает их вечером на угощение.[4 - Часть жертвенного животного, обычно жир, сжигалась на алтаре перед храмом как дар богу, остальное доедали на пире в его честь. Артемиде жертвовали лань, ее священное животное] Таис обрадовалась выходу в люди, ее уже несколько утомила любовная неутомимость Птолемея.

Войдя в шум большого царского шатра, полного оживленных веселых лиц, Таис с интересом озиралась по сторонам в поисках хозяина.

– Вон Александр, спиной сидит, – подсказал Птолемей.

Таис посмотрела на указанную спину, плечи, затылок. Еще раз: спину, плечи, затылок. Улыбка оплыла, дыхание застыло, сердце сковала тоска…

Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины, плеч и затылка медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета.

О-о! Казалось, ударил гром и молния прошла через ее тело, она покачнулась, даже схватилась за Птолемея. Что это?! Таис попыталась прийти в себя и сглотнула, и этот звук, казалось, повис в шатре. Ее сердце колотилось где-то в горле.

Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.

– Хайре, Таис, – его глаза хитро искрились.

– Хайре, Александр… – обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом.

Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?

– Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… – Таис, наконец, с усилием улыбнулась, но все же отвела глаза.

– Первый встречный! – рассмеялся Александр.

То состояние, которое завладело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже – смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, охватило ее.

Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом медленно наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя.» Таис кивнула и быстро опустила ресницы.

Рабы сняли с мужчин сандалии, помыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала укромные взгляды, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием приветливо-кокетливого общения с мужчинами.

Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин – удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышена и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.

После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. (Она петь любила и умела, чего нельзя сказать обо всех без исключениях любителях петь.) Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее – по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она – незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!

«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» – пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…

…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила – потос. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава толстым ковром пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывало море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бегом бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась на волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил, и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…

И вот она перед ним. Что это, знак? – Знак.

– Тебе не понравилось мое пение? – испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.

– Еще как! Почему ты так решила?

– По твоему нахмуренному лицу.

– Да, мне с моим лицом вечная морока. Мама иной раз: «Что с тобой? – Все прекрасно. – Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как мамы иной раз, им же ничего не докажешь.

– Нет, не знаю. Моя мама умерла, когда мне был год. А папа погиб еще до моего рождения.

– О! Извини. С кем же ты жила?

– С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.

Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался… В затянувшейся паузе Таис пыталась усмирить дыхание и не могла …оторвать глаз от его лица.

Потом молодой царь молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Его взгляд опалил ее. Девушка удивленно помедлила и проглотила. Потом так же задумчиво Александр съел ломтик сам.

– Пойдем-ка, погуляем…

Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.

– Осторожно, здесь скользко, – предупредил Александр.

При этих словах Таис и подскользнулась на сухой траве. Стоп, ведь это было уже раз, с Птолемеем, в его первый приезд в Афины. Тогда он заключил ее в объятия, воспользовавшись тем, что она в них «упала». Александр не менее ловко подхватил ее, и ей стало не по себе от того, что он оказался так близко. Даже на фоне пряных ароматов июльской ночи она уловила его фиалковый запах. Но как он смотрел на нее – в упор, пристально, и, как будто, с иронией…

– Не бойся, – сказал он наконец, но хорошо, нежно сказал, и за это можно было простить иронию его взгляда.

Они сели на траву и смотрели с холма на черное море с лунной дорожкой, на россыпи звезд и запыленный Млечный путь. Звезд было так много, что некоторым не хватало места, и они падали в море. Отрадное чувство причастности к великому и прекрасному миру растекалось по телу от этой волшебной картины. Как хорошо, что они смотрели на нее вместе.

– Вот мы под каким небом. «…звезд холодный блеск заполняет пустоту небес, возвращая миру глубину…» – проговорила Таис мечтательно и смутилась своей мечтательности.

– Да, божественный порядок в большом космосе, а чей в малом? Неприятно, когда случаются глупые или ужасные вещи, и ты бессилен удержать порядок.

– Повинна судьба? – Таис догадалась, что он думает о своем отце.

– Скорее человеческая тупость и жестокость. А еще говорят, что ко всему привыкаешь, даже к людям. Ну да ладно, что случилось, то уже случилось. Расскажи мне, как ты жила в Афинах? – он уходил от больной темы.

– В последнее время… бездарно, – призналась она. – Я чувствовала, что мне надо… выпрыгнуть из своей жизни, решительно изменить ее. Часто казалось, что настоящая жизнь проходит стороной, хотелось чего-то большего, – она попыталась жестом объяснить, чего же.

– В полную меру, насыщенно и интересно.

– Да. Чтобы ничего не упустить из того, что может выпасть человеку в этом мире…

Александр покосился на нее с любопытством и благодарностью – она говорила его словами.

– Знаешь, – Таис решительно обернулась к нему, – мне очень жаль… с твоим отцом. Какое горе для тебя! Он был несомненно замечательным человеком, – она сказала это очень искренне, и Александра тронули ее слова.

– Да, он был лучшим. Самое глупое, что я чувствовал приближение катастрофы, а он – нет! А ведь он всегда казался мне таким умным, прозорливым. А я-то дурак! В последнее время у нас были натянутые отношения. Теперь его нет, и мы больше не можем окончательно… по-ми-рить-ся…