Волчий Рубин

-Только ради тебя…

День оглашения приговора выдался ярким, ослепительно-солнечным. Как будто римская погода стремилась лишний раз подчеркнуть полное и несокрушимое торжество Святой Инквизиции над тёмными языческими силами. Ведьма сидела на скамье подсудимых, неестественно выпрямившись. Отец-инквизитор, опершись лбом на сомкнутые пальцы, смотрел вниз, на потрескавшуюся столешницу.

-Бьянка из Рима, суд рассмотрел твои показания, принял к сведению твоё искреннее раскаяние и желание обратиться в истинную веру. Сегодня же ты будешь крещена.

Её стройное тело после недели, проведённой в тюрьме, истончилось до такой степени, что, казалось, парило в струящемся от жары воздухе. На нижних веках залегли глубокие синеватые тени, пригасив зелёные огоньки радужек. Безразличный взгляд вспыхивал только в редкие моменты, когда обращался в сторону, где сидел инквизиционный следователь.

-Трибунал постановил отпустить тебя на свободу, обязав посещать каждый день мессу, ежедневно исповедоваться и соблюдать строгий пост в течение года.

Когда взгляды Гаэтано и Бьянки наконец встретились, они долго ощупывали друг друга, как чуткие пальцы слепых. Губы беззвучно шевелились, бормоча то ли признания в любви, то ли молитвы, то ли проклятия.

-По прошествии этого срока, если ты не будешь замечена в предосудительных деяниях, епитимья будет смягчена.

Последнее слово судебного вердикта прозвучало в жарком летнем воздухе. Секретарь замолчал и опустился на место, выжидательно взглянув на отца Гаэтано, который должен был завершить заседание молитвой. В зале установилась абсолютная тишина. Нотариус, присланный светскими властями для того, чтобы засвидетельствовать окончание судебного процесса, удивлённо переводил взгляд с обвинителя на подсудимую. Ведьма неудержимо, радостно улыбалась, и это затмевало усталую измученность. Инквизитор смотрел в ответ с теплотой и нежностью, и в его глазах отражалась девичья улыбка.

***

Старуха помешивала какое-то варево в котелке, висящем над очагом, и брюзжала:

-Зря ты это затеяла. Не принесёт он тебе счастья. Уж мне-то виднее, я жизнь бурную прожила.

Бьянка, поджав ноги и обхватив колени руками, сидела на пороге дома. На лице девушки блуждала улыбка.

-Тётушка Хильда, я люблю его, и он любит меня. Что ещё имеет значение?

-Он – инквизитор, а ты – ведьма. Вот что действительно имеет значение, – назидательно подняла вверх палец старуха.

Молодая колдунья горделиво вздёрнула подбородок и фыркнула. Хильда отложила половник, подошла и присела рядом с Бьянкой.

-Девочка моя, когда-нибудь он прознает, что ты продолжаешь вести прежнюю жизнь, и тогда…

-Но я же крестилась! Я живу в мире с его Богом!

Старая ведьма устало вздохнула:

-Для тебя, Бьянка, это всего лишь ещё один из огромного пантеона. Ты признала его силу и главенство, но не отреклась от древних божеств и от своего дара.

Бьянка задумчиво накручивала на палец прядь волос.

-Это правда, тётушка Хильда. Но для Гаэтано главное, чтобы я не шла против воли Церкви.

Хильда ласково погладила девушку по плечу:

–Беги от него, пока не поздно.

-Нет!

Старуха возмущенно вскочила и воскликнула, обращаясь к небесам:

-Вся в мать пошла! Но ту хоть к нелюдям тянуло, это ещё туда-сюда! А ты, девка, совсем ум потеряла! С собственным палачом спишь!

-Он любит меня и не причинит мне зла никогда, – уверенность, звучащая в голосе Бьянки, заставила Хильду замолчать и сесть обратно. Она печально посмотрела на годящуюся ей во внучки ведьму и заговорила медленно, словно рассказывая забытую легенду:

-Боги из своих чертогов наблюдают за жизнью людей, иногда им становится скучно и они придумывают какую-нибудь шутку… Чаще всего фигурки на их игральной доске – люди, которые, не видя дальше своего носа, идут к краю пропасти, стремятся к гибели. Говорят, что если человек стал фишкой в этой игре, то у него на лице появляется отсвет небесного огня. Никто из ныне живущих, правда, не может объяснить, как выглядит этот самый отсвет, но сейчас мне кажется, что я его вижу.

Бьянка смеялась. Красиво запрокидывая голову на точёной шее, кружась по свежей траве лесной поляны, приминая неяркие цветочки босыми пятками. Длинное зелёное платье, подхваченное ветерком, бесстыдно приоткрывало стройные ноги. Наконец она устало опустилась на землю, протянула руку и погладила мужчину по щеке. Он легонько поймал её за кисть и поцеловал в ладонь. Ведьма снова рассмеялась, глаза искрились счастьем. Она податливо склонилась в объятия любовника, венок упал с головы, как будто цветы стремились вернуться к своим собратьям, которым не грозит смерть от увядания.

Бьянка шептала в промежутках между поцелуями:

-А потом мне опять тебе на исповеди про это рассказывать, святой отец? – насмешливое хихиканье.

-Молчи, ведьма! – шутливо оборвал её Гаэтано.

Девушка упёрлась ему в грудь рукой.

-Я теперь не колдую, ты же знаешь…

Инквизитор молча накрыл её губы своими и повалил на траву.

В вечерних сумерках здание церкви выглядело огромным и мрачным. Высокая створка дверей, украшенная литыми рельефами со сценами Страшного Суда, была чуть приоткрыта, приглашая припозднившегося богомольца зайти в таинственное чёрное нутро дома Божия. Невысокая тень – одна из многих, притаившихся в полутьме – летучей мышью скользнула ко входу в храм. Огонь факела, полыхавшего рядом с воротами, проявил фигуру в тёмно-сером шерстяном плаще с капюшоном. Из-под полы накидки на секунду показались тонкие пальцы, трижды порхнули крест-накрест перед грудью. Легко изогнувшись, женщина прошла в узкую щель дверей.

Месса закончилась около часа назад. Около алтаря одиноко догорали несколько свечей, витражи пытались отразить последние солнечные лучи, но ночь уже вступала в свои права, и цветные стёкла выглядели однообразно-тусклыми. Гулкая пустота храма тонула в полутьме. Женщина нерешительно остановилась на пороге, давая глазам время привыкнуть к почти полному отсутствию света. С противоположного края помещения доносилось едва слышное бормотание, которое подхватывало церковное эхо и начинало кружить под высокими сводами. Она медленно двинулась по широкому проходу между скамьями, стараясь ступать бесшумно. Однако мозаичные плитки под каблуками отзывались чётким постукиванием.

Подойдя ближе к алтарю, женщина смогла наконец разглядеть в бледных отсветах свечей коленопреклонённый силуэт. Именно оттуда доносились слова молитвы, в которой причудливо мешались латынь и староитальянский. Безостановочное бормотание походило на бред тяжелобольного, оно лилось из губ священника, как гной из потревоженного нарыва.

Пришедшая постояла с минуту, не решаясь сделать последние шаги. Она стояла прямо за спиной молящегося, но тот не обернулся, хотя не мог не слышать стука подошв по звонкому полу. Зашуршав одеждами, дохнув ароматами свежей листвы и ночной прохлады, женщина опустилась на колени рядом. Вслушавшись в бессвязный шёпот, она подхватила знакомую фразу на латыни. Хриплый мужской и переливчатый девичий голоса слились в дуэте, ласкаясь друг к другу. Пальцы синхронно творили крестное знамение. И отчаяние смертельно раненого медленно начало уходить из интонаций мужчины.

Их взгляды были прикованы к гипсовому распятию, но создавалось впечатление, что они говорят не с Богом, а между собой. Молитвы повторялись снова и снова, женщина иногда сбивалась, забывая слова, но священник легко продолжал, не давая ей оступиться и замолчать. Они не знали, сколько прошло времени, в темноте храма люди становились частичками неизменной вечности, не зависящей от внешнего мира снаружи церковных стен.

Их руки незаметно соединились. Ладони сжались, так крепко, что это должно было причинять боль. Теперь они были похожими на новобрачных, ожидающих разрешения венчающего поцеловаться. Но никто не мог сказать слова свадебного обряда над склонёнными головами еретички и инквизитора.

Стены исповедальни слышали за свой долгий век множество тайн и признаний, рыданий и даже ругательств. Но такое здесь было сказано впервые. И именно абсурдность фраз не давала усомниться в том, что это чистая правда.

-Простите, святой отец, ибо я согрешила…

-Я слушаю тебя, дочь моя.

-Я… у меня… – прерывистый вздох. – У нас будет ребёнок, Гаэтано…

***

-Это переходит все мыслимые границы! Ты, практически не скрываясь, встречаешься со своей любовницей! У тебя от неё сын! Это подрывает авторитет Церкви в целом и Святой Инквизиции особенно.

Гаэтано, склонив голову, молча стоял перед мечущимся из угла в угол кардиналом.

-Я не в силах совладать со своими чувствами. Я пытался, ваше высокопреосвященство, но я люблю её. Это не просто плотское желание, который можно усмирить постами и веригами. – Слова падали медленно, словно против воли говорившего. – Я не могу жить без неё.

Кардинал возмущённо взмахнул рукой: