Конфессиональная история России ХХ-ХХI вв.

К началу ХХ в. в Российской империи существовало законодательно оформленное привилегированное положение одной конфессии – Русской православной церкви, имеющей статус государственной, выполняющей ряд государственных функций и пользующейся государственной поддержкой. Православная церковь была полностью интегрирована в государственную систему, став частью, хотя и особенной, государственного аппарата. В отношении церкви верховная власть обладала значительными прерогативами законодательной (правом инициативы разработки и утверждения законов), исполнительной (избирала и утверждала церковных иерархов и др.), а отчасти – и судебной (была итоговой судебной инстанцией для духовных иерархов) власти. Система церковного управления строилась на сочетании власти иерархии и светской бюрократии. Обер-прокурор непосредственно назначался царем и имел неограниченные возможности влиять на высшие церковные структуры. Регулирование деятельности иных религиозных организаций, традиционно распространенных в Российской империи, возлагалось на департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел. Внутренняя жизнь этих организаций также целиком и полностью контролировалась государством[31 - Одинцов М.И. Русская православная церковь в ХХ веке: история, взаимоотношения с государством и обществом. М.: ЦИНО, 2002. С. 136.].

Православная церковь определялась законом как господствующая и первенствующая в стране. «Император, яко христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и всякого в Церкви Святой благочестия»[32 - Российское законодательство X–XX вв. М., 1985. Т. 3.]. По законам России император не мог исповедовать иной веры, кроме православной. Монарх был верховным защитником и хранителем догматов господствующего вероисповедания, блюстителем правоверия и церковного благочестия.

Главенство православной церкви выражалось в следующем. Православной церкви дозволялось открыто совершать богослужения, устраивать религиозные процессии. В обществе, где был законодательно запрещен всякий прозелитизм, только православие имело право заниматься миссионерской деятельностью с целью обращения в свою веру инославных (принудительные меры по этому поводу законодательством запрещались). Закон брал на себя обязанность охранять и защищать интересы веры. Все табельные дни и праздники империи применялись к церковному календарю. По обрядам церкви совершалось богослужение по случаю государственных событий. Система образования, контроль за гражданским состоянием подданных находились в церковном ведении.

Церковь выполняла целый ряд важных государственных функций:

1) информационная функция церкви проявлялась в информировании приходского населения о происходящих в государстве событиях и о принимавшихся новых законах;

2) полицейская функция церкви выражалась в осуществлении определенного надзора за паствой. В фондах Российского государственного исторического архива отложилось немало донесений, в которых священники перечисляли для полиции лиц, нерегулярно посещавших исповедь и причастие;

3) регистрирующая роль церкви осуществлялась путем регистрации приходскими священниками всех актов гражданского состояния – от рождения до смерти;

4) идеологическая роль церкви выражалась в формировании и продвижении православия как официальной государственной идеологии.

Реализация церковью всех указанных функций осуществлялась на основе как правовых, так и религиозных норм. В условиях, когда церковь являлась частью государственного аппарата, церковные нормы получали санкцию и поддержку государственной власти наравне с собственно государственным правом.

Российское вероисповедное законодательство выстраивало систему иерархии неправославных религий и религиозных объединений, среди которых выделялись четыре категории:

1) покровительствуемые (римско-католическая, евангелическо-лютеранская, реформатская, армяно-григорианская и нехристианские исповедания: иудейское, магометанское, ламаистское);

2) дозволенные или признаваемые (с 1883 г. – старообрядческие движения, с 1876 г. – анабаптизм, менониты, генгутеры);

3) терпимые («раскольничьи секты, менее вредные секты, выделившиеся без дозволения государственной власти из протестантской и еврейской религий, языческая религия»). Эти религиозные течения не были официально разрешены или официально запрещены. Они должны были состоять под надзором местной полиции. Если их деятельность не нарушала закон, то такие религиозные группы не подвергались преследованиям. Религиозные публичные акции в таких случаях не допускались. Лояльность подобных религиозных организаций определялась отношением их последователей к государству и его законам: верующие должны были молиться за царя и выполнять предусмотренные законом гражданские обязанности;

4) нетерпимые («особенно вредные секты, исповедующие такие принципы, которые признаны государственной властью преступными, а именно: скопцы, молокане, беспоповцы, секты, не признающие брака и отказывающиеся молиться за царя»). Религии этих категорий получали по закону разную «порцию свободы» в своей деятельности. Причем в текстах законов отмечалось, что последователи таких религиозных организаций не преследуются за свои личные убеждения. Они могли привлекаться к ответственности за поступки, предусмотренные уголовными законами. К числу мер, препятствовавших их распространению, относился запрет принимать христианских детей на воспитание, нанимать православную прислугу и т.д.[33 - См.: Горчаков М.И. Церковное право. СПб., 1909. С. 483–488.].

Дифференциация религий в России имела юридический характер и была основана на следующих критериях: 1) историческая специфика связи религиозной организации с государством; 2) различие в целях и принципах деятельности религиозных организаций; 3) их позиция по отношению к политической и правовой основе государства. Покровительствуемые религии, являясь традиционными религиями для народов России, пользовались покровительством и охраной государства, получая существенную помощь. Духовные лица наделялись правами государственных служащих и содержались казной. Деятельность их верховных органов (на территории России) контролировалась государственной. Последователи покровительствуемых религий могли иметь храмы, обладали правом колокольного звона и публичных богослужений (в тех местах, где проживало большинство верующих этого направления). Брак, погребение, обучение своих детей, присяга осуществлялись по обрядам их религии.

Мера религиозной свободы для дозволенных религий была меньше. Их последователям предписывалось проводить богослужения в частных (приспособленных) домах. Внешний вид таких зданий не должен был иметь признаков храма (разрешалось лишь помещать крест над входом), внутреннее же их устройство делалось по усмотрению верующих. Запрещались публичные (за пределами специальных мест, отведенных для этого по закону) богослужения и обряды. Воспитание детей, брак и погребение также по закону верующие совершали по своим обрядам. Духовные лица этих движений не имели никаких отличий от мирян перед лицом государства, и их содержание не обеспечивалось казной.

Инославные исповедания по законодательству Российской империи считались «покровительствуемыми», но их деятельность ограничивалась религиозно-национальной средой и находилась в зависимости от государства. Оно полностью регламентировало досмотр за деятельностью учреждений и монастырей, открытие новых приходов и строительство культовых зданий, покупку недвижимости, назначение, перемещение и увольнение духовных лиц, выплату им жалованья из средств государственного казначейства. В государственном аппарате была создана специальная структура, заведовавшая делами лютеранского, кальвинистского и римско-католического исповеданий и включившая их в единую систему государственного регулирования церковной жизни страны.

Поскольку все инославные и иноверные конфессии имели национальную основу, степень привилегированности того или иного вероучения определялась политическим значением национальной группы, которая его исповедовала. В управление инославными и иноверными исповеданиями российское законодательство, как и в случае с православным исповеданием, внесло ряд элементов государственной церковности. Управление делами инославных и иноверных исповеданий было сосредоточено в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел. Деятельность терпимых вероисповеданий регламентировалась посредством издаваемых им нормативно-правовых актов – уставов. Перед этим ведомством ставилась задача следовать принципу «полной терпимости» в той мере, в какой она «может согласовываться с интересами государственного порядка»[34 - Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ)-2. Т. 7. № 5126. См. также: Нойтатц Д. Департамент духовных дел иностранных исповеданий // Немцы России: энциклопедия / ред. В. Кареев и др. Т. I. М., 1999. С. 694.].

Религиозным организациям всех типов одинаково запрещался прозелитизм как в православной, так и во всякой другой религиозной среде. Свободный выход из религиозной общины рассматривался дореволюционным законодательством России как преступное деяние, предусмотренное ст.ст. 185, 188 «Уложения о наказаниях», ст.ст. 38, 57 «Устава о предупреждении и пресечении преступлений». Позиция эта, безусловно, несовместимая с современными гуманистическими представлениями о свободе совести, определялась древней потребностью обеспечения и защиты общественной интеграции.

Итак, по разной степени правового регулирования в законе обнаруживается и разная степень защиты различных религий и разных нехристианских исповеданий. Такая тенденция охранения религий, и особенно чрезмерной защиты православной, обнаруживается первоначально в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.

Прямой смысл норм права Устава о предупреждении и пресечении преступлений (ст.ст. 48–72)[35 - Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской империи. СПб., 1903. Т. XIV. С. 74–77.] состоит в том, что законодательство, различая ереси и расколы по степени их вреда, устанавливает на этом основании уголовную ответственность сектантов, которые с этой точки зрения могут быть распределены по трем разрядам:

? секты, повреждающие веру, но менее вредные в гражданском отношении (ст. 196 Уложения о наказаниях);

? секты, особенно вредные как в отношении веры, так и в гражданском отношении (ст. 197 Уложения о наказаниях);

? секты, соединенные со свирепым изуверством и посягательством на жизнь (ст. 196 Уложения о наказаниях)[36 - Канторович Я.Н. Закон о вере и веротерпимости. СПб., 1899. С. 252.].

В структуре законодательства в нормах права назначается уголовная ответственность верующих как за совершение отступления от православной церкви в другую веру, так и за переход в раскольники. Нормативная регламентация отступления от веры, обладая разнообразием, имеет в составе нормы права, согласно которым все другие иноверцы не могут нарушать веру и совращать в нехристианское вероисповедание. Только «одна господствующая церковь имеет право в пределах государства убеждать принадлежащих к ней подданных к принятию ее учения о праве»[37 - Познышев С.В. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. М., 1905. С. 219.].

Закон преследовал совратителей и пропагандистов к более или менее строгому исправительному наказанию. Так, например, если при совращении христианина в нехристианство закон назначает наказание – заключение в исправительном доме на срок не свыше трех лет или заключение в крепости, то за совращение православного в инославие – заключение в крепости на срок не свыше трех лет. За такое же совращение с насилием – ссылка на поселение (ст. 197 Уложения о наказании).

Иными словами, на основании ст. 196 подлежало наказанию только распространение, т.е. совершившийся факт обращения из православной веры в раскол, тогда как ст. 197 наказывала не только распространение, но и совращение, т.е. покушение обратить кого-либо в ересь, признаваемую особенно вредной, даже если покушение это не имело никаких последствий[38 - Законы о раскольниках и сектантах. М., 1903. С. 221.].

Статья 206 Уложения о наказании запрещала распространение виновными существующих уже между отпадшими от церкви православной и расколов, а также заведение каких-либо повреждающих веру сект, а ст. 198 Уложения о наказании – воспитание детей своих и крещение детей других иностранных христианских вероисповеданий по правилам православной церкви[39 - Алексеев В.И. Уголовно-кассационный департамент Сената о делах по религиозным преступлениям в контексте стратегии уголовно-пенитенциарной политики (середина XIX – начало XX в.) // История государства и права. 2015. № 3. С. 43–48.].

В конце XIX в. в России медленно и непросто рождалось гражданское общество, которое немыслимо без гражданских свобод по отношению к верующему меньшинству. Постепенно происходило расширение круга терпимых религий, в их число включаются старообрядцы, положение которых медленно начинает меняться в лучшую сторону. В 1864 г. высочайше одобрены положения Особого комитета о различных «облегчительных мерах» по отношению к старообрядцам. В 1874 г. было разрешено и старообрядцам делать в своих религиозных организациях метрические записи браков, рождений и смертей. В 1883 г. принят закон, значительно расширивший права старообрядцев (свое развитие этот законодательный акт получил в «Положении Комитета Министров» от 4 июля 1894 г.). Положение же «нетерпимых» конфессий, например штундо-баптистов, оставалось попрежнему тяжелым. Господствовали административные методы в решении вероисповедных вопросов на местах.

В обществе постепенно вызревали идеи о необходимости реформ внутри самой православной церкви, связанных с возрождением древних традиций (соборности, общественной роли прихода) и освобождением из-под государственной опеки; а также широко начинали обсуждаться проблемы веротерпимости и свободы совести (не только в церковных или государственных кругах), происходил рост атеистических настроений и богоискательства.

Проблемы веротерпимости и свободы совести на рубеже XIX–XX вв. в российском обществе трактовались неоднозначно, все зависело от конфессионально-политических предпочтений государственных деятелей, исследователей, публицистов. Авторами православно-охранительной ориентации эти вопросы рассматривалась исключительно как относящиеся к инославным исповеданиям, при этом применительно к старообрядцам и сектантам этих проблем как бы не существовало. Вот что писал К.П. Победоносцев от имени государя Александра III на имя президента Евангелического союза христиан Швейцарии Эдуарда Навилля: «Нигде в Европе инославные и даже нехристианские исповедания не пользуются столь широкою свободою, как посреди русского народа. Увы, в Европе не хотят признать этой истины. Почему? Потому единственно, что там к понятию о свободе исповедания примешалось безусловное право пропаганды его. В законах, ограждающих господствующее в России исповедание и устраняющих посягательства на спокойствие его, Европа видит ограничение свобод для других исповеданий, даже преследования их»[40 - Цит. по: Потапова Н.В. Вероисповедное законодательство Российской империи в начале ХХ в.: «свобода совести» и «веротерпимость» // История государства и права. 2010. № 10. С. 25.].

Та же мысль звучит и в работах Д. Цветаева, ординарного профессора Императорского Варшавского университета, доказывавшего, что иноверцы на Руси всегда пользовались свободой совести: «Что бы ни говорили по адресу России, как бы ни кичился Запад своей культурой и религиозной свободой, но именно России первой принадлежит честь наиболее удовлетворительно решить вопрос установки дел об иноверии»[41 - Там же. С. 25.].

3. Дискуссия о свободе совести в начале ХХ в

Становление правового государства и обеспечение прав граждан с неизбежностью ставили перед государством проблему перехода от традиционной имперской политики веротерпимости к реализации в российском законодательстве принципов свободы совести. Представление о государстве и обществе как отдельных, взаимодействующих между собой сферах человеческой жизнедеятельности порождало дискуссии об их соотношении, в том числе об автономии религиозных организаций в сфере управления. Подобная постановка проблемы была актуальной не только для многочисленных этноконфессиональных групп населения империи, не принадлежавших к «господствующему» православному исповеданию, но в первую очередь и для Русской православной церкви. На рубеже XIX–XX вв. в российском обществе выявилось две точки зрения по вопросу о религиозных свободах в России и вероисповедной политики правительства. Представители первой – официальной – отрицали наличие каких-либо стеснений в вопросах веры и необходимость реформирования вероисповедного законодательства. Защищавшие ее правительство и иерархия Русской православной церкви отстаивали традиционную точку зрения на государственно-конфессиональные отношения, стержнем которых была тесная связь государства и православной церкви, особое привилегированное положение последней.

Сторонники же второй точки зрения указывали на наличие существенного неравенства в положении различных вероисповеданий и ограничений прав подданных по вероисповедному признаку; выступали за реформирование российского законодательства о культах в соответствии с требованиями нового времени. Эту позицию разделяли представители либеральной интеллигенции, «терпимых» и «гонимых» религий, социал-демократического движения[42 - Одинцов М.И. Русская православная церковь в ХХ веке: история, взаимоотношения с государством и обществом. М.: ЦИНО, 2002. С. 136.].

Первоначально дискуссия об отношениях государства и церкви стала предметом оживленных дискуссий в научной среде. Так, в 1880–1890-е гг. произошла острая полемика по поводу роли государственной власти в церковном законодательстве, которая развернулась между авторитетными специалистами в области церковного права – профессором Московского университета Н.С. Суворовым и профессором Казанской духовной академии И.С. Бердниковым. Н.С. Суворов признавал за государством право издавать законы, определяющие церковную жизнь и деятельность ее членов. И.С. Бердников, напротив, отстаивал невмешательство государственной власти в эти вопросы, трактуемые им как ее внутренние дела. Он указывал, что государство имеет право диктовать условия церкви, только если это касается «внешних отношений Церкви к государству и обществу, именно государственного положения Церкви, монастырей, гражданских прав и имущества клира»[43 - Бердников И.С. Основные начала церковного права в Православной Церкви. Казань, 1902. С. 30.].

Анализируя установленные в российском законодательстве прерогативы императора как обладателя высшей церковной власти, дореволюционные правоведы справедливо отмечали, что эти прерогативы не были каноническими, а были следствием привнесенного в церковь извне понимания задач государства и его правомочий по отношению к церкви. В этом им виделось одно из главных противоречий государственно-церковных отношений в Российской империи[44 - См., например: Темниковский Е. Положение Императора Всероссийского в Русской православной церкви в связи с общим учением о церковной власти. Ярославль, 1909.]. Л.А. Тихомиров в изданной им в 1903 г. книге указывал на неканоничность института обер-прокуратуры[45 - Тихомиров Л.А. Запросы жизни и наше церковное управление. М., 1903. С. 36.].

Цезарепапизм как основа отношений государства и Русской православной церкви не признавался законным и значительной частью церковных иерархов, ратовавших за восстановление прежнего соборного начала в церковном управлении[46 - Подробнее об отношении церковных, общественных и политических деятелей к сложившейся системе государственно-церковных отношений см.: Сафонов А.А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства Российской империи в начале XX в. Тамбов, 2007.].

Под влиянием революционных событий начала XX в. включенность церкви в систему государственного управления все более воспринималась как тяжелая опека. Лозунгом дня становилось требование «возвращения к каноническим нормам» в церковной жизни. Так, митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) призывал в феврале 1905 г. предоставить православной церкви больше свободы в управлении ее внутренними делами, где бы она могла руководствоваться, главным образом, церковными канонами и нравственно-религиозными потребностями своих членов и, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла бы своим возрожденным нравственным авторитетом быть незаменимой опорой православного государства[47 - А.Р. Историческая переписка о судьбах Православной Церкви. М., 1912. С. 28.].

Необходимо отметить, что основной тенденцией в развитии религиозного законодательства в период империи стало расширение веротерпимости. К началу XX в. повышение уровня социально-экономической жизни, развитие буржуазного права, утверждавшего идею религиозной свободы личности, рост правового сознания и политической культуры российского общества стали предпосылками реформирования религиозного законодательства. Все эти факторы входили в противоречие с архаичным действующим законодательством о религиях, базировавшимся на установленной на государственном уровне системе принуждения в делах веры и уголовной охране чистоты «господствующего» исповедания[48 - Сафонов А.А. Генезис вероисповедной политики Российского государства. XVIII – начало XX в. // История государства и права. 2007. № 2. С. 20–23.].

Требование введения свободы совести стало одним из популярных лозунгов религиозно-общественного движения накануне Первой русской революции. Принципы действующего вероисповедного права трактовались обществом как фактор, ослаблявший политический режим и ухудшавший национальную и конфессиональную ситуации в империи.

Отсталость вероисповедного законодательства России была признана и представителями правящей элиты страны, входившими в январе – мае 1905 г. в состав ведомств и совещаний (комитет министров, совещание А.П. Игнатьева и др.) по подготовке вероисповедной реформы. Своей первоочередной задачей бюрократия считала улучшение религиозного быта неправославных подданных империи (представителей инославных и иноверных конфессий, старообрядцев), расширение их прав, ослабление административного произвола по отношению к ним.

Заметное влияние на подготовку реформы оказала отечественная государственно-правовая мысль. Важно отметить определяющую роль в этом либерального направления отечественной юридической науки – ученых-юристов М.А. Рейснера, С.В. Познышева, С.А. Котляревского и др. Они разработали правовое содержание понятия «свобода совести», сформулировали перечень норм, обеспечивавших населению право на свободный мировоззренческий выбор и определение своего отношения к религии. Полноценную религиозную свободу ученые признавали возможной лишь в государстве, признающем паритет религий и обеспечивающем условия для свободного религиозного выбора личности.

В этой связи необходимо признать особое влияние на российскую правовую мысль исторического опыта и правовой традиции стран Западной Европы и США, осуществлявших переход от конфессионального государства к светскому начиная с конца XVII в. На Западе движение в пользу установления свободы совести являлось составной частью более широкого процесса перехода к демократии. Большинство конституционных актов, гарантировавших свободу вероисповедания, устанавливавших равенство прав граждан вне зависимости от их религиозной принадлежности и даже отделявших церковь от государства, принимались либо в ходе буржуазных революций (Великой французской, Бельгийской революции 1830 г., европейских революций 1848–1849 гг.), либо в комплексе с мерами, обеспечивавшими демократизацию общества и государства.

В 1880-е гг. специалист в сфере церковного права Н.С. Суворов перевел с немецкого и издал книгу доктора римского и канонического права Венского университета Ф.Б.Х. Маасена «Девять глав о свободной церкви и о свободе совести». Уже на следующий год в свет вышла книга В. Кипарисова по данному вопросу. Так началась разработка понятия «свобода совести».

Однако достаточно быстро специалисты перешли и к понятию светского государства. Н.А. Заозерский, доцент канонического права при Московской Духовной академии, анализируя зарубежный опыт, выделял в 1888 г. следующие виды государств: 1) «юридическое государство», где ликвидировано опекунство государства над церковью; 2) либеральное государство, при котором реализуется формула «Свободная церковь в свободном государстве»; 3) государство, равнодушно относящееся к вере и церкви; 4) теократическое государство; 5) превосходство церкви над государством. Но пока это была только научная классификация[49 - Заозерский Н.А. Право православной греко-восточной русской церкви как предмет специальной юридической науки. М., 1888. С. 85–92.].

Нельзя не отметить также труды М.А. Рейснера. Главным лозунгом его статей и лекций была личная религиозная свобода. Ученый считал, что возможны самые радикальные меры, вплоть до отделения церкви от государства и провозглашения свободы совести[50 - Рейснер М.А. Государство и верующая личность: сборник статей. СПб., 1905. С. 14–16.].

Осуществление свободы совести в России рассматривалось им в контексте становления правового государства, формировавшего свободную нравственную личность как в ее внешних, так и во внутренних проявлениях, и признававшего за гражданами свободу вероисповедания их фундаментальным и природным правом[51 - Там же. С. 413.].

М.А. Рейснер считал, что принцип терпимости, положенный в основу российского религиозного законодательства, не отвечал потребностям развития отечественного государства начала ХХ в. и подлежал замене принципом свободы совести. Ученый увязывал обеспечение полной свободы вероисповеданий с представительной формой правления государством[52 - Там же. С. 423.].

Характеризуя перечень неотъемлемых прав и свобод человека и гражданина, он указывал на конституционную природу права свободы совести, начертанного «почти во всех конституциях западноевропейских народов» и признанного отдельными государствами до установления конституционного строя[53 - Рейснер М.А. Указ. соч. С. 2.]. Схожей с М.А. Рейснером точки зрения придерживался и С.П. Мельгунов. Он считал, что право свободы религиозного исповедания является естественным правом человека и гражданина[54 - Мельгунов С.П. Церковь и государство в России (к вопросу о свободе совести). М., 1907. Вып. 1. С. 25.].