У ночи длинная тень

– Эх вы, – с сожалением взглянула она на них. – Ты, Серегин, круглый идиот. Ты не мужчина. Вот Иванов настоящий мужчина. Он настоящий испанец.

Она вдруг скинула сапожки, пальто, выхватила у Витьки бак и поволокла на кухню. Там Маришка вскочила на стол и принялась развешивать белье под низеньким пожелтевшим потолком.

– Витя, подавай. А вы все катитесь отсюда! – властно скомандовала она.

И они тихо вышли из Витькиной квартиры. В дверях Лена оглянулась. Иванов смотрел им вслед, и лицо у него было такое, такое! Словно ему с неба свалился приз, который уже не нужен… И еще что-то было во взгляде, какая-то боль, что ли… Странное такое лицо. Может, он понял, что никогда не будет настоящим испанцем, потому что он русский, и что Маришка его просто пожалела? А каково это, чувствовать себя ничтожеством, к которому снисходят из жалости? Это хуже всего на свете. Это как иголка в яйце… Ну, в той сказке про Кощея… – подумала Лена.

Фитк снова замолчал. Он сидел глубоко в кресле, положив ноги в потрепанных кроссах на круглый зеркальный столик, невесть откуда появившийся вдруг. Я тоже молчала. Просто молча переваривала всю эту историю. Потом мы долго бродили по кладбищу, гуляли среди осенних могил. В некоторых оградках торчали березы с начинающими уже облетать, чуть тронутыми желтизной, листьями. Мы периодически разглядывали фото на памятниках, и вспоминали кладбищенские анекдоты, мрачновато-смешные. Мы все блуждали среди захоронений восьмидесятых, словно это был какой-то Бермудский треугольник, из которого не вырвешься, и опять оказались на могиле школьницы, но другой, постарше. Сюда мы зашли просто отдохнуть. Но Фитк тут же завелся на историю ее жизни.

– Нет, ты послушай, это же забавно, послушай, – сказал он. Здесь мы сидели на бархатном диване. – Тут тоже Лена, но другая, постарше. И тоже ученица. Вот она бежит с подружкой, ты смотри, какая шустрая. А что говорит-то, посмотри на нее, ну!

– Вот бы закатиться куда-нибудь, а? Где итак, блеск, весело и все танцуют… А то все уроки да уроки, скучища! – Ленка Слоникова на ходу размахивает портфелем, встряхивает кудлатой головой. Ленкина голова похожа на большой разлапистый кочан капусты. Ленка шагает, не глядя на Машу, и вздыхает: – Да ещё на выходной задано у-у сколько… Да ну! Пошли куда-нибудь, а?

– Можно, вообще… – неуверенно поддакивает Маша. Она сама, без старших, еще ни разу не бывала в «злачном» месте.

Маша не очень-то разговорчива. Маленькая, складненькая, светленькая, с короткой стрижкой, она не такая заметная, как Лена Слоникова, закадычная подружка. И всегда ей вторит, но больше для виду, а делает по-своему. Но сейчас понемногу поддается Ленкиному настроению…

– А давай в кафе, а? – говорит Ленка.– В самое хипповое. Давай?

Она строптиво мотает лохмами, торчащими в разные стороны, толкает прохожих. И сама она вроде хиппи – просто тощий вихлястый пацаненок в джинсах, сорванец.

Маша молчит. Обдумывает. Ей начинает грезиться кафе, где в синем полумраке медленно танцуют пары, звучит смех, на эстраде звездами мерцают и вспыхивают огоньки…

Девчонки размахивают портфелями, идут мимо ярких витрин, глубоко вдыхают морозный и по-весеннему уже влажный, радостный воздух. Так не хочется домой! Хотя – вечереет и животы подвело.

– В кафе «Молодежном» всегда музыка, – мечтательно говорит Маша.

–Значит, пошли в «Молодежное»! – решает Ленка. – Портфели забросим, ты натянешь джинсы, чтобы как я, и – в кафе. Только дома не задерживаться!

Последний урок был физкультура, Ленка так и осталась в джинсах. Она продолжает:

– Войдем в кафе, а там музыка, танцы, а мы подсядем к каким-нибудь ханурикам и обольстим их, и они в нас втюрятся, – тут Ленка попробовала завилять бедрами, но у нее что-то не очень получилось.

Маша чуть-чуть вильнула бедрами тоже, за компанию с Ленкой, и, взглянув на Ленку, прыснула: уж очень комично пошла извиваться вся тощая угловатая Ленкина фигура. А длинная шейка качалась, словно ножка опенка.

Девчонки весело пошли к дому… А портфели все-таки тяжелые, долго не размахаешься ими – все руки отмахаешь. Там битком набито: и учебники, и библиотечные книжки, и кеды для «физры», и старенькие в¬заные шапочки… Вот и дом, подруги разошлись по своим подъездам.

Минут через сорок встретились во дворе. Обе в джинсах и свитерах, пальто – небрежно нараспашку, волосы начесаны, торчком, так и стоят нимбами вокруг сияющих девчачьих лиц, в руках – мамины сумочки.

– Мелочь наскребла?

– Ага, полтинник…

– У меня рубль шестьдесят.

– Сойдет… Гидальго доплатят!

– Это которых обольстим?

– Угу… Рыцари.

Девушки пошли к автобусу. Денежный вопрос все же беспокоил более рассудительную Машу.

– Доплатят, говоришь? – недоверчиво спросила она. – Ну да-а… Они «доплатят»! Теперь знаешь какие рыцари пошли…

– Ничего, – расхрабрилась Лена. – А мы только мороженное возьмем.

Еле втиснулись в переполненный автобус. Час пик, народ с работы едет. Даже билеты брать не пришлось, девчонки лишь запахнули пальто плотнее, чтобы не застрять в давке. Выбрались через три остановки.

– Ни фига себе! – вздохнула ленка. – Как сквозь джунгли продираешься. Чуть пальто не оставила.

– Народишку слишком много развелось, – заметила Маша. – Вот и тесно.

– Пожалуй, в кафе не попадем…

У кафе «Молодежное» и в самом деле уже толпилась очередь. Встали в хвост.

– Сколько на твоих?

– Без четверти семь.

– Скоро пустят.

Кругом на улице уже вспыхивают, горят вечерние огни: бегущие буквы реклам, яркие витрины. Студено, ветрено… Как и вся публика, девчонки ждут открытия кафе. Отворачиваются от ветра, поправляют ладонями прически. Но ветер все равно взвихривает и треплет волосы… У Ленки ее «нимб» совсем разлохмачивается, а по бокам пряди выгибаются, как бараньи рога. У Маши еще ничего, терпимо – ее светлые кудри кажутся лишь пышнее. Девчонки чуть продрогли на ветру, ежатся, пританцовывают. Скорей бы уж пускали!..

Очередь вдруг ожила, заволновалась. Изнутри к стеклянной двери прошествовал швейцар. Отпирать, однако, не спешил. Генеральская осанистая фигура его, начальственная ухмылка четко рисовались внутри кафе, сияющего как аквариум. Казалось, в волшебно осиянном сосуде важно плавает крупная аквариумная рыбина, в экзотическом оперении, какой-нибудь губастый гуппи или барбус. Он наслаждался в одиночку светом, теплом и музыкой, уже доносившейся из глубины зала: оркестранты репетировали, что ли… А снаружи – синеватые лица жаждущих были в мурашках от холода.

Наконец, дверь открылась. Швейцар запускал попарно, чтобы не было пробки. При этом он тонко разбирался в социальном положении клиентов. Кое-кого, кто пристроился случайно и вообще с виду невзрачнее, он молча оттеснял, пропуская вне очереди солидную пару. Но вот проникли в мир света и тепла и девчонки. Разделись, вошли в зал. Он был уже полон, мест не было, гремела музыка, медленно порхали официанты…. Девушки затоптались на месте, озираясь, куда бы поскорее сесть? Маше стало совсем неловко, ей казалось, что весь зал на нее уставился. Переложила из руки в руку сумочку, та, как на грех, раскрылась, все посыпалось на пол – помада, мелочь, еще что-то. Маша заалела от досады и смущения, нагнулась, чтобы все собрать, а Ленка зашипела:

– Зачем эту сумку взяла, псих, она старомодная. Такие до войны…

Маша и сама знала, что это не то. Она не умела обращаться с маминой сумочкой – какие-то замочки-защелки, в молодежной современной сумке через плечо все проще, молния или кнопка. Ленка тоже растерянно топталась, но пыталась изобразить лихую улыбку. Правда, улыбка вышла какая-то кривая: один угол рта полез по-пиратски вверх, а глаза глядели угрюмо. Тут на них чуть не налетел официант с подносом, где стояли всякие салаты и бутылка.

– Чего толчетесь на ходу? – рявкнул он шепотом. – Садитесь куда-нибудь.

Девушки неловко двинулись вперед, отыскивая место.

– Назад возврата нет! – трагически продекламировала Ленка. – У меня, кажется, на заду джинсы лопнули… Ой, мама! – Она провела ладошкой сзади. – Это когда на физре ядро метали…

– Давай скорей сядем! – отозвалась Маша. – Вон столик у окна… Слушай, повяжи на бедра шарф, он у тебя широкий, очень даже классно будет, оригинально, и зад прикроет. Как будто мода такая новая, классно.

Ленка так и сделала, получилось неплохо.

Два стула возле оконного столика пустовали. Напротив пили кофе и деловито беседовали два парня.

– Мальчики, можно? – произнесла Ленка и жеманно присела на свободный стул.

За ней села и Маша.