Жили-небыли

– Руку! Закрой глаза. И представляй себе, как ты отрываешься от земли… Нормально, еще немножко… можешь открывать.

Алена висела в воздухе вертикально, как стояла перед этим на земле, вцепившись в теплую руку Питера, метрах в двух над лазалкой. Он улыбался.

– Я всегда представляла себе, как лечу как бы лежа, ну как птица, чтобы виднее было, – сказала она неуверенно. – Хотя, конечно, смешно говорить, что птицы летают лежа… Или как будто плаваешь, плаваешь же вроде как лежа.

– Как угодно, – заверил ее Питер, оторвал руку и перекувыркнулся в воздухе.

Забавно, но ей не казалось, что она «стоит» на воздухе уверенно, тем более она не решилась бы делать сальто. Наверное, дело в опыте. Неожиданно она зевнула во весь рот.

– Кислород начал поступать! – отметил он. – Нам надо еще выше, с глаз долой, из сердца вон, поближе к кислороду, так будем прозрачнее.

– Насколько… выше?

Он показал на многоэтажки. Конечно, нельзя было парить на уровне окон, нужно подняться выше крыш. Подняв руку в явной пародии на Супермена, Питер взмыл туда, и Алене оставалось только последовать за ним, отталкиваясь руками от воздуха, как будто и впрямь при плавании.

Город с высоты птичьего полета выглядел странно. Дворы были похожи на маленькие аквариумы, в которые люди очертя голову заныривают из своих многоэтажных причудливых инкубаторов. Тропинки сливались в тротуары, тротуары примыкали к улицам, проезды вели к широким магистралям, а те, как полноводные реки, несли миллионы автомобилей – только не к единственному и неповторимому морю-океану, а сразу в двух противоположных направлениях.

Питер все-таки отправился к реке, к белой пустой полоске, отдыхающей сейчас от кораблей. Алена видела, как жмутся к ней оголенные деревья. Промелькнула ухоженная набережная, потянулись неряшливые доки. Она приноровилась к полету, вспомнив ощущения, знакомые по снам. Там всегда была река, безымянная, неизменная, но в сновидениях обычно царило лето, деревья с пышными кронами весело сбегали по зеленому откосу, и над водной гладью кружились ненасытные чайки.

– Куда мы? – крикнула Алена.

Питер заложил вираж, чтобы оказаться с нею вровень.

– Тебе виднее.

– Я не знаю!

– Ты не слышишь голос, не зовет тебя дочка-то?

Алена будто с размаху вляпалась в воздушную яму: «дочка» – слово странное, непривычное, незнакомое, неродное, да и не слышит она, не слышит она ее голоса! Что ж она за мать такая?

Но – да, какая из нее мать? В то, что она Летучая Мышь, и то поверить легче!

– Не слышу, – призналась она сокрушенно.

– Тогда у нас два пути…

– Даже два?

– Во-первых, нужно обратиться к наследству.

– К чему?

Он закатил глаза.

– Следы, понимаешь? Ты в жизни наследила? Где-то твой след остался? Ребенок берет себе твое наследство. Ты что ему оставила?

– Ни… ничего.

– Это тебе так кажется. Осталось, осталось много зарубочек.

Алена вовсе не была так уверена. И город казался незнакомым.

– А второй выход у нас какой?

– Почта, конечно! Отправимся на почту и узнаем, не послал ли тебе кто письма до востребования.

– Это особая какая-то почта? – уточнила она.

– Ну разумеется, не почта России. И не голубиная, как ни странно, – засмеялся он. – Так как там с наследством, не вспомнила ничего?

Она покачала головой. После ее непредвиденного исчезновения из мира живых квартира, скорее всего, отошла государству, ведь родственников у нее не осталось. А ничем другим она обзавестись не успела.

– Тогда на почту. Она обычно там же, где Главпочтамт. Помнишь?

– Откуда мне знать?

– Но это же твой город, детка. Вспоминай давай.

Алена будто протерла глаза: все абстрактные площади, коробки микрорайонов, улицы, изгибы реки и кресты церквей вдруг встали на места, и перед ней проявился старый знакомый Темнобор, город, где она провела все детство. Вот тянется к облакам стрела-башня железнодорожного вокзала, а вон там сквер, где малахитовые елки и гранитные ладони заслоняют от ветра Вечный огонь.

– И правда, – медленно проговорила она.

– Ну так где Главпочтамт?

Алена подумала и махнула рукой вперед: они летели в правильном направлении. Неподалеку виднелся круглый серебристый купол, а от него под желтую арку – там рукой подать. Она вспомнила, как ходила с мамой на переговорный пункт, ждать звонка от папы, который часто ездил в командировки. Потом, когда папа умер, она бегала туда одна, зная, что он больше никогда не позвонит, но, притворяясь, сидела среди ожидающих звонка и делала вид, что и ее скоро вызовут. Главпочтамт был в том же здании, но с другого входа.

– Спускаемся, – скомандовал Питер.

Он бесстрашно обрушился в глухой дворик и встал на засыпанном снегом газоне между парой синих елок, незаметный для окружающих. Она спикировала вслед за ним, как раненая орлица, притормозила у самой земли и снова спохватилась: как же она босиком по снегу, что скажут люди?

– Не беспокойся, – махнул рукой ее спутник. – Они тебя не увидят. Мы отведем им глаза. Мы в тумане, они в дурмане. Сейчас уже не страшно.

– А на почте как же?

– Ну там же не люди работают, – свысока, как ребенку, пояснил он.

А кто? Спросить Алена не решилась.

Она осторожно приземлилась и зашагала по тротуару, а потом оглянулась: на снегу оставалась четкая цепочка отпечатков босых ног. Только и надежда на отвод глаз, иначе кто-нибудь точно насторожится. Ей самой было дико видеть эти отпечатки, но хоть холода она не чувствовала, и на этом спасибо. Питер же, кажется, не стал касаться снега, он лишь имитировал ходьбу, а на самом деле парил в сантиметре-двух от земли. Вот хитрый! Надо бы и ей так наловчиться…

Рискуя показаться занудой, она все же дернула Питера за рукав и указала ему на следы. Он обернулся, широко взмахнул рукой, а затем вывернул жест снизу наверх – и следы пропали. Поднялся еле слышный ветерок и замел снег. У Алены отпала челюсть. Увидев это, он расплылся в широкой улыбке.

– Прикольно, да?

– Да, очень! – искренне сказала она.

Повелевать ветрами, даже в миниатюре, кому же это подвластно? Ей все больше не терпелось узнать, какова природа ее загадочного проводника. Но разве ж он скажет? Остается присматриваться и прислушиваться.