День божьих коровок

Несмотря на свое несуществование, эти пресловутые ВСЕЛЮДИ умудрились изрядно попортить мне жизнь, особенно в ее начале. Их безусловная авторитетность, которая почему-то никогда не сходилась с моими мыслями и желаниями, вынуждала меня постоянно действовать вопреки себе. А человек, который живет не так, как хочет – он не может быть счастлив.

Я еще в детстве понял, что счастье – это очень просто: жить так, как ты хочешь, ну, конечно, если это твое «хочешь» не сильно противоречит уголовному кодексу.

Я же хотел простых вещей.

Чтобы меня не трогали.

Чтобы было много книг.

Чтобы ходить в походы и неделями бродить среди осенних холмов под пронзительно-синим небом.

Чтобы у меня было много собак. Они умные и поэтому неразговорчивые.

И главное – чтоб меня не трогали, не поучали, не наставляли, не развлекали, не заботились, в общем, мне было легко стать счастливым – лишь бы мне не мешал этот легион ВСЕЛЮДЕЙ. Но этого никогда не получалось. ВСЕЛЮДИ постоянно вторгались в мою жизнь, убедительно показывая, что я больной на голову, и если я не хочу жить так, как ВСЕЛЮДИ, со мной определенно что-то не так. И необходимо, для моего же блага, особо заботиться обо мне, поучать меня, спасать, развлекать… понуждать жить так, чтоб ВСЕЛЮДИ были мной довольны.

Наверное, поэтому такая зловредная опека мне не принесла особого счастья и ничего хорошего из меня не получилось, а выросло то, что выросло – не очень-то удачное.

Я слишком поздно понял, что этих ВСЕЛЮДЕЙ не существует и совершенно не обязательно жить так, как они велят. А до этого момента мои детские и юношеские годы были перелопачены борьбой между моим ХОЧУ и властными ВСЕЛЮДСКИМИ канонами.

Может, если бы я сразу следовал своим устремлениям, я бы выучился на зоолога какого-то, ходил в экспедиции по затерянным горным плато, изучал животных или подался бы в лесники да бродил по дремучей тайге… Может, я действительно стал бы кем-то НАСТОЯЩИМ, но в результате я никем не стал. Я пошел учиться не туда, куда влекло сердце, потому что «ВСЕЛЮДИ хотят зарабатывать деньги, а не существовать на нищенскую зарплату». Я забросил дела, которые меня увлекали, потому что «ВСЕЛЮДИ считают их пустой тратой времени». Я рано женился, потому что «ВСЕЛЮДИ хотят семью»…

Впрочем, это уже совершенно не важно – почему я жил не так, как хотел. Скорее всего, был слишком слабым и не уверенным в себе, чтобы посметь перевести внутреннее сопротивление на какие-то деятельные рельсы. Это что ж такое, я один «умнее всех»? Если ВСЕЛЮДИ полагают иначе – значит явно со мной что-то не так, а не с ними. Я запутался в смыслах и направлениях, я отчаянно спорил и возмущался в душе, но все равно поступал так, как ВСЕЛЮДИ считают правильным. Для того чтобы пойти на открытый мятеж и восстать всерьез – для этого нужна немалая сила духа, а у меня ее, увы, явно не доставало.

Сердито пыхтеть и досадовать на свое бытие – это легче легкого…

ВСТАТЬ И СДЕЛАТЬ – тут уже необходимы другие энергии, которые вроде бы и сияли где-то очень близко, но не проникали в мое сердце, заставляя кровь – вскипеть, а крылья за спиной – распрямиться.

В моем молчаливом, мысленном поединке со ВСЕЛЮДЬМИ еще в детстве у меня появился воображаемый друг (что-то типа самозащиты мозга), с которым я постоянно вел мысленный диалог, доказывая ему свою правоту или оправдываясь в неправоте. Я постоянно «беседовал» с какой-то частью собственного сознания, словно защищаясь от могущества ВСЕЛЮДЕЙ дискуссиями с самим собой, потому что больше говорить о том, о чем я на самом деле думаю, мне было не с кем. Этот воображаемый друг был моим единственным настоящим собеседником, ему можно было сказать все, не опасаясь, что не так поймут, не то скажут, обидят или, что еще хуже, обидятся. Он всегда поддерживал меня и никогда не бросал.

С возрастом воображаемый друг вместе со мной ожесточился, «отрастил клыки» и все чаще начал грызть меня за самое больное вместо того, чтобы утешать и поддерживать. Я стал называть его «внутренним голосом», а потом и «внутренним демоном». Из милого пушистого комочка выросла здоровая агрессивная зверюга, которая грызла мне душу и мозги, вырывая куски мяса и кроша кости… Нет, ну конечно же, я не слышал никаких «голосов» в клиническом смысле этого слова, просто в моей голове существовала какая-то часть сознания, которая… А что «которая»??? Даже не знаю. Которая просто была. Как факт. Всегда.

Я брел по зоопарку, свежий снежок кружился и сиял, он налетел очень рано в этом году, листья еще не опали, и снег на багряном и желтом смотрелся неестественно и одновременно ослепительно красиво. Тепло еще наверняка вернется, но сейчас природа баловала нас зрелищем невероятной встречи рыженькой девчонки-осени с белоснежной старшей сестрицей-зимой.

Я прошел мимо необщительного кавказского леопарда, немногочисленные собратья которого сохранились только в зоопарках, мимо загадочных манулов – их еще попробуй разгляди в вольере, такие они скрытные и боязливые, мимо нежной семейки рыжих рысей, мимо лис, от которых уже ушли дети и учительница, и вернулся к песцам. Они встретили меня радостными криками, прыжками, я угостил их куриной печенкой, постоял, наблюдая за игрищами двух хитрых комочков пуха, смотрел и улыбался… Просто улыбался и понимал, какое это для меня достижение – стоять и улыбаться. И чувствовать РАДОСТЬ. Просто так! Без каких-либо особенных причин для этого. Оттого что снег искрится, оттого что песцы прыгают и хватают друг друга за толстые бочка, оттого что лошади неторопливо бродят по загону, оттого что солнце клонится к закату и сосны вспыхивают алым огнем… Я давно… так давно не ощущал этого простого чувства радости от жизни! Я изголодался по радости, я не чувствовал ее, наверное, с тех пор, как рухнула МОЯ ПЛАНЕТА.

И тут мне ясно вспомнилось, как погибала моя Планета. А ведь она была такой большой и незыблемой… Как мне казалось.

Да, у меня была собственная Планета, ее населяли разные люди и разные звери. Там вовсю кипела жизнь, было шумно и беспорядочно, меня раздражало это постоянное столпотворение вокруг. Люди, животные, заботы, громкие радости и громкие слезы – жизни было так много, что она казалась утомительной…

Я был уверен, что так будет всегда и иначе просто не может быть. Но… Моя Планета гибла, и я погибал вместе с ней.

А началось все с черного щенка-полупуделя.

Я никогда не любил этого пса.

Да и завелся он у нас не по моему желанию, а скорее по недоразумению. Он появился на свет по ошибке и стал моей собакой тоже по ошибке.

За его породистой маман не успели вовремя углядеть бдительные хозяева, и в положенный природой срок появились три щенка, чернявенькие кучерявенькие полупудели, смахивающие на смешные варежки с блестящими глазами-пуговками.

Однажды мы что-то отмечали большой шумной компанией. И то ли под впечатлением от этих милейших щенячьих глазок, то ли от всеобъемлющего благодушия после изрядной порции домашнего винца меня вдруг пробило на невыразимую сентиментальность, и я ни с того ни с сего пообещал хозяину взять себе одного щеночка. Да и благополучно забыл об этом на следующий же день.

Но владельцы кучерявого выводка не забыли.

И вот в один промозглый осенний вечер, когда за окном хлестал дождь, безжалостно обдирая остатки житейского оптимизма словно последние листья с оголенных деревьев, зазвонил тревожный звонок, и на пороге возник он, владелец собачьего семейства! Злодей коварно улыбнулся, извлек из- под развевающегося на ветру черного плаща и сунул мне, понимаете ли, прям-таки под нос, обещанный подарочек. Щеночка. Я, бесспорно, слегка обалдел и постыдно уронил в моральную лужу костыли здравого смысла, но отступать было некуда: мужик сказал – мужик сделал! Обещал взять… взял.

Чтоб его! И владельца, который бесстыдно воспользовался моей маленькой винной слабостью, и меня самого, которого жизнь не учит ничему, ну и… полупуделя, который со временем значительно подрос и уже мало походил на очаровашку-варежку.

Вот так и завелся у нас этот самый пес. Нежданный, нелюбимый и совершенно ненужный.

У меня, вернее, не у меня лично, а у нашего многочисленного семейства, к тому времени в наличии было два пса, три кота, кошка и хомячок. Один пес, весьма устрашающей внешности, «сторожевал» в будке во дворе. Этот уличный дворняг-увалень с хромой лапой, подобранный моей жалостливой тещей, был дурной на всю голову, но такой же на всю голову добродушный – с улицы запросто заходили соседи и вовсе незнакомые, пес радостно встречал каждого входящего. Хотя свои охранные обязанности он исполнял чисто символически, этому балбесу в нашем безалаберном семействе прощалось все, даже его безостановочные тявканья по поводу и без, даже то, что он еще был и шкодлив до безобразия – то сгрызет или перепортит что-либо, то огород истопчет и перероет, то еще что непотребное сотворит…

Про хомяка мне сказать нечего, его вроде бы откуда-то принесли дочки. Как я предположил, со своим «добрым отцовским юмором», наверное, хотели котиков покормить, а может, сами коты его притащили, а проголодавшиеся детишки отобрали у них добычу.

А в доме обитал злобный, как тысяча нильских крокодилов, такс с наглой мордой, не скрывающей намерения сожрать либо задушить все живое, явившееся его взору, за исключением моей жены, с которой был кроткой овечкой, но лишь только с ней. Такс чувствовал себя царем природы, жену нежно обожал, а всех остальных терпел. О чем он мечтал в качестве компенсации за свое терпение, можно только догадываться, но ритуалы попыток куснуть очередную жертву практиковал регулярно.

Я, конечно, наивно понадеялся, что такс немедленно сожрет нашего нового члена семьи и проблема отпадет сама по себе. Но, увы, мерзкий характер такса проявился и в этой ситуации. Такс, едва взглянув на щенка, видимо, сразу сообразил, что кровавое убиение хвостатого младенца доставит мне невыразимое удовольствие, чего он допустить, естественно, не смог. Взвесив соблазн убиения и соблазн доставить мне неудовольствие, он выбрал второе. Поэтому просто рыкнул, невозмутимо отритуалил потугу прокуса хоть чего-нибудь, на сей раз моей щиколотки, после чего, в естественное продолжение традиционного обряда, гордо прошествовал в коридор, оросив там ковер. Возмущенные вопли нашей любимой тещи доставили царственной особе отдельное удовольствие.

В общем, на нашей большой шумной Планете появилось еще одно создание, оказавшееся никому не нужным.

Я любил своего мудрого рыжего красавца кота, преисполненного королевского достоинства, жена лелеяла злобную тварь такса, теща обожала кошечку и хромого дворового пса, коты жили своей жизнью, их любили все кошки на пять кварталов вокруг, в общем, всех кто-то так или иначе любил. Только щенка-полупуделя не полюбил никто. Пока он был еще крошкой, с ним возились дочки-племянники-подружки по причине его щенячьей игривости и еще относительной миловидности, но когда подрос и превратился в неуклюжую невеселую псину, до него уже никому не было дела. А мне так и подавно.

Я уже говорил, что тогда в нашем доме жили три кота и кошка. Двух котов подобрали на соседней улице дети, а кошку полуслепым котенком прямо из мусорного бака вытащила теща, недели три выкармливала и обогревала заморыша, пока он не окреп. И постоянно сокрушалась содеянной кем-то жестокостью – как же можно было так безжалостно выбросить на погибель эту кроху. И даже представить тогда было невозможно, что из найденыша-заморыша вырастет такое пушистое чудо.

Третий кот – был моим!

Единственное существо в этой зооораве, которое считало себя моим и только моим – был рыжий пушистый кот, которого завел я по собственному желанию в те времена, когда у нас никаких котов еще не было, а мыши съели что-то существенное в сарае, уж не помню, что конкретно.

Хотя даже слово «завел» не подходило к случаю с моим необыкновенным котом. Я его не заводил, он пришел сам. Накануне вечером, ругаясь за изгрызенные вещи, я решил, что неплохо было бы где-то достать хвостатого мышелова. И на следующий же день, словно подслушав мысли, за окном моей комнаты появился кот. Просто пришел, искоса взглянул на меня и по-хозяйски расположился на подоконнике, как бы спрашивая: «Ну… чего ждешь? Я пришел, растворяй окно!» Я толкнул створку, и кот спокойно вошел в дом, как будто жил тут всю жизнь. И остался.

Кот мой был нереально огромный, царственно-красивый, с огненно-львиной гривой. У него были такие глубокие и умные глаза, словно он знал все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть… Что бы я ни делал, где бы я ни находился, кот бесшумно подкрадывался и присаживался поближе, я даже и не замечал, как он появлялся. Он всегда был со мной, не навязывался играть, не мяукал, просто… беззвучно присутствовал рядом. Он так внимательно глядел своими умными глазами из-под широкого лба, будто бы хотел запомнить каждую минуту… проведенную вместе.

Братья меньшие значительно разнообразили наше домашнее мироустройство. Например, кормежка этой оравы представляла собой неповторимое зрелище, вряд ли где еще, кроме как у нас во дворе, имевшее место быть. Всех кормила наша теща, только у нее хватало нервов и природной заботливости опекать все заведенное нами стадо. Потому как, дурные и сердобольные, мы все были горазды притаскивать животину, а вот заботиться о ней у нас «не хватало времени», а точнее – терпения и постоянства, потому как к дурноте и сердобольности в комплекте всегда прилагается вселенская лень.

«Приглашая к обеду» хвостатое население, теща сначала громко сзывала всех, постукивая ложкой по кастрюльке. Когда орава сбегалась на зов, она раскладывала по мискам еду, строго следя за тем, чтобы всем досталось и чтобы все наелись досыта. Во время приема пищи у наших животных особо проявлялась стойкая иерархическая система.

Это было настоящее театральное представление! Первым всегда ел зловредный такс. Несколько наполненных мисок стояли в ряд, к ним смиренно пристраивались, не прикасаясь к еде, пес-дворняг и изрядно подросший щенок-полупудель, причем оба были значительно мощнее и крупнее злобного такса. А вокруг мисок, глотая слюнки, сидели коты, тоже не дотрагиваясь до еды! Кошка вальяжно располагалась рядом с тещей в качестве зрителя этого цирка, но в «застолье» не участвовала, так как ее кормили отдельно в доме, а общественное мероприятие она исправно посещала вполне сытой и явно для развлечения.

Такс не спеша отъедал из каждой миски, возвращаясь то к одной, то к другой, а все остальные терпеливо ждали, когда король нажрется. Закончив трапезу, он степенно отходил в сторону, а орава вперемежку – и коты, и пес-дворняг – тут же накидывалась на миски. Только полупудель подходил к еде последним, он дожидался, когда все разбредутся, и доедал то, что оставалось – так уж с детства повелось, что старшие его оттесняли от мисок. Естественно, теща следила, чтобы полупудель наедался вдоволь, но тем не менее – он ел последним и только после того, как все остальные насытятся от пуза. Да и был он в этой ораве последним, занимая младшее, самое низкое положение. Даже среди котов.

Словно все чувствовали – его никто не любит, поэтому он слабее всех и хуже всех. Почему именно этого полупуделя никто не любил, непонятно. И вообще, никому не известно, почему одних любят, хоть они и не достойны особой любви, а других, даже обладающих бесспорными достоинствами – не любят, хоть тресни, хоть пополам разорвись. Не любят, и все. Вот полупудель и стал таким изгоем. А ведь был лучше своих собратьев, добрее царственного такса с мерзопакостным характером, сообразительнее хромой дворовой бестолочи. Умного, добродушного нешкодливого полупуделя не любил никто, а обладающую массовой психозностью ораву зверья – любили все. Такова житейская несправедливость и творится она повсеместно, как у зверей, так и у людей.

Еще у полупуделя оказалось неимоверное чутье, доставшееся ему в наследство по отцовской линии. Мы обнаружили это, когда однажды поздней осенью такс сбежал из дому – кто-то неплотно прикрыл калитку, чем тот и воспользовался. Конечно, свобода манила – собак на улицу мы давно не выпускали, а такса тем более. Уж очень он был агрессивен, когда с остервенением накидывался на встречных больших собак (маленьких и среднерослых презрительно игнорировал), чем вызывал смех прохожих, особенно хозяев этих самых больших собак. Нам систематически с трудом удавалось оттаскивать его от очередного «недруга» – видать, такс наш не мог простить природе свой маленький рост и вымещал обиду на собратьях внушительных размеров. Раз дело дошло до очень серьезной разборки, и если бы хозяин разъяренного кавказца не удержал его на поводке, таксу был бы конец. Прогулки по улицам для него были завершены, а заодно и для полупуделя, хотя тот вел себя вполне адекватно.

Итак, мы по очереди сутки ходили-бегали по близлежащим кварталам, выкрикивали такса по имени, но тщетно – его нигде не обнаружили. Развесили объявления во всех возможных местах, но о беглеце никаких известий не поступило. Когда на второй день к вечеру младшая дочка пошла искать такса, она взяла с собой полупуделя, который (о чудо!) тут же, всего в квартале от дома, обнаружил такса. Тот зарылся в куче бурых осенних листьев, цвет которых один в один с его окрасом, как говорится, точно в масть и, видимо, слабодушно решил помирать, что не очень-то соответствовало его крутому статусу особо важной персоны. Полупудель издали унюхал его, победно тявкнул и радостно кинулся на кучу, разворошив пристанище беглеца. По возвращении домой изрядно отощавший такс дня два был в явном шоке, но быстро отошел и вскоре по-прежнему господствовал в доме. Никаких положительных эмоций по поводу своей репатриации не выказывал, благодарности, понятное дело, от него никто и не ждал. И полупудель тоже.

Шло время. Время – оно безжалостно, особенно к братьям нашим меньшим. Один за другим уходили в свой зверячий рай, на радугу, наши чудаковатые животные. Это было понятно – все звери появились у нас разом, в каком-то давным-давно прошедшем году, и их короткий век почти одновременно подходил к концу.

Сначала ушел дворовой пес-хромоножка, мирно ушел, просто от старости. Следом за ним коты – век котов недолог, в боях и погонях за прекрасными дамами они подвергают себя смертельному риску собачьих зубов, беспощадных колес автомобилей и людской жестокости.