Вторая смена в лагере «Звёздочка»

Какой хороший мальчик этот Алик! В Любкином песеннике, в самом его начале, были зарифмованные строчки: «На М – моя фамилия, на Л – меня зовут, на З – моя подруга, на … – мой лучший друг».

Место для лучшего друга пока оставалось вакантным. Не складывались у неё отношения с мальчиками, некого записать в лучшие друзья. Неужели дурака Муравьёва, подкладывающего ей в парту всякую дрянь? В последний раз это был спичечный коробок с живыми тараканами. Фу, гадость! Или Синицына, пишущего свою фамилию с двумя ошибками? И Любка в своём воображении уже занесла букву «А» на пустующее место.

Оля спала, «Человек-невидимка» мерно поднимался и опускался на её животе. Расскажешь ей потом, что весь тихий час болтала с мальчиком – так ещё и не поверит.

– А ко мне сегодня не приехали, – вдруг вспомнила Люба, и горечь снова разлилась в груди, она её ощущала физически. – Мама и отчим на море отдыхают.

– На море? Я очень люблю море, мы в Севастополе сначала жили, пока сюда не переехали, – ответил Алик, протягивая концы галстука через фибулу. – К тебе приедут сегодня, не переживай так.

– Как? Откуда ты знаешь?

Он задумался:

– Просто знаю, и всё, сама увидишь…

Захрипел громкоговоритель, потом из него полились звонкие звуки горна на побудку: «Тара-ра-ра! Тара-ра-рара-ра!»

Алик поднялся с койки:

– Побегу в свой отряд. Ещё увидимся, Люба.

Он тихо выскользнул за порог, даже половица не скрипнула, и дверь не стукнула. Шевельнулась на своей постели Оля, приподнялась, открыла сонные глаза:

– Что, подъём уже?

Любка открыла рот, чтобы ответить, как вдруг в палату, со стуком распахнув дверь, влетела девочка-дежурная:

– Мартынова! К тебе приехали!

Расправленной пружинкой Люба вскочила с койки, одной рукой потянулась за юбкой, второй схватила расчёску, несколькими взмахами прошлась по волосам. Впрыгнула в сандалии и пулей вылетела из палаты.

Не чуя ног бежала она мимо корпусов, возле третьего отряда увидела одинокого Алика на скамейке, тот улыбнулся и махнул рукой. Вот и аллея с белыми скульптурами, центральные ворота, возле которых стояли дежурные.

Любка металась взглядом по автобусам, по чужим лицам, а родного маминого лица не видела.

– Любушка! Не узнала? – услышала она знакомый голос.

– Бабуля!

Бабушка с мотоциклетным шлемом в руках. И дед рядом! Объятия, поцелуи и даже слёзы…

– Как же ты выросла, загорела, красавица наша…

– Это мама просила меня навестить? – улыбалась во весь рот Любка.

– Да что мама… мы и сами хотели… – поправила бабушка крашеные волосы, примятые шлемом. – Разве мы не понимаем? Сели на мотоцикл и поехали. Что, возле речки посидим?

Они с Любкой уселись в коляску, дед – за руль, мотоцикл затарахтел, выпустив вонючее облако газа, и сорвался с места.

– У меня здесь любимое местечко есть, – громко сказал он, – там людей не бывает!

Мотор заглушал слова, но Любка догадалась и кивнула шарообразной головой в шлеме. Мотоцикл петлял по накатанной автомобилями дороге, протарахтел мимо «Лесных сказок» и «Ласточки», углубился в лес и выехал на пустой песчаный берег, заросший камышом.

– Вот здесь и отдохнём, – сказал дед и заглушил мотор.

Он деловито достал удочки, нацепил на крючки хлеб в качестве наживки и поставил их на рогатины.

– Готовьте котелок, сейчас уха будет!

– Да ты не поймал ещё ничего, – всплеснула руками бабушка.

– Клавочка, давно пора запомнить: мне на рыбу с детства везёт. Хоть пустой крючок закину – хоть какую ни на есть рыбёшку вытащу. А всё потому, что мальчонкой я русалке любимого сома вернул, когда он попался в жерлицы.

– Это как в сказке «По щучьему веленью», – засмеялась Любка. – Но русалок не бывает.

– Сейчас, может, и не бывает, – согласился дед, – а раньше – были. Клюёт, вот видишь!

Серебром сверкнула в воздухе рыбка, и он снял с крючка окуня, а потом ещё и ещё…

***

Какая вкусная получилась уха! А свежий воздух и купание только добавили всем аппетита. Бабушка расспрашивала дружит ли внучка с кем-нибудь, хорошо ли кормят, не холодно ли в палатах.

– Кормят хорошо, не холодно… – ответила Любка, и поразмыслив, добавила:

– Я с одним мальчиком сегодня познакомилась…

– С мальчиком? Как его зовут?

– Алик.

– Алик – это Александр? – Бабушка очистила яйцо и разрезала пополам ножом. – Возьми яичко…

– Н-не знаю…

– Не обязательно Александр, – заметил дед. – У нас на работе был татарин Аликбер, а коротко Аликом звали.

– У него галстук не завязан узелком, а скреплён специальным зажимом, – с набитым ртом сказала Люба, закусив половину бабушкиного курника.

– Таким серебристым, с костром в центре? Были такие раньше, но давно… Помнится, в тридцать седьмом, когда народ везде врагов искал, был скандал с этими замочками. Клав, ты помнишь? Ты ведь моложе.

– Помню… да, были такие пряжки на галстуках, я в то время вожатой у пионеров была. – Бабушка отложила ложку и прищурила глаза, вспоминая те события. – И ни с того ни с сего стали ребятки в галстуках фашистские свастики выискивать, в зажимах буквы какие-то виделись, профили врагов народа. Все понимали, что это глупости, но пионеры массово отказывались носить галстуки. НКВД подключилось, провели расследование. Нашли тех, кто распространил эти дурацкие слухи.

– Алик тоже об этом рассказывал… А зачем они распространяли?

– Да кто знает… А потом война началась, и пряжки для галстуков делать перестали: металл нужен для снарядов. Удивительно, откуда мальчик это знает? Ведь он твоего возраста?

–Немного старше, он сказал, что из третьего отряда, – вспомнила Любка.