Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Павел посмотрел ему вслед. «Да и ладно, – неожиданно для самого себя подумал он. – Поживем – увидим».

Так революция словно прошла мимо Павла. Просто поменялось все вокруг. А он остался в своем прежнем звании – как будто свой. В декабре очередными декретами новой власти будут отменены все офицерские чины и погоны, и командные должности станут выборными. Его выбрали. Лучше было выбрать молчаливого, знакомого капитана, чем кого-то нового, даже из своих, но которому вдруг ведь захочется командовать и показать себя: «Хочешь узнать человека – дай ему власть». А Павлик Лесс все-таки всегда был командиром по делу и сам за себя.

Павел не знал, почему его выбрали. Он просто носил теперь нарукавную красную повязку. Просто так получилось, что он остался в этой новой армии. Так прошла зима и прошла весна. Он не знал – как. Почему за ним еще не пришли. Красная армия. Пока даже без формы. Кто в чем пришел, кто что носит. А он донашивал свою дореволюционную гимнастерку. Со стоячим воротником. Светлоголовый царский капитан. Он не прятался и не скрывался. Ни от прежних знакомых, что стал красным командиром, ни от новых однополчан, что прежний царский офицер. Ему прощали. Пока – прощали. Все-таки – свой. Павел, Павлик. Отчаянный, смелый и молчаливый.

Все закончится разом. Будет тихий субботний вечер. Чуть прозвенит колокол после вечерней службы. Павел задержался. Вышел после всех. И снова задержался. Преградил дорогу ко входу храма откуда-то вдруг взявшемуся разухабистому, вольному малому:

– Простите, товарищ, но соблюдайте порядок. Или покиньте территорию.

Он носил красную повязку на рукаве на свой прежний мундир. Всегда невольно подчеркнуто, по-кадетски и юнкерски[22 - Например: «Военный мундир налагает на носящего его обязанность быть во всяком случае вежливее и выдержаннее тех, кто военного мундира не имеет». – Генерал М.Драгомиров (Драгомиров М.И. Вопросы воспитания и обучения войск. М.: Воениздат, 1956. С. 613).], вежливый и корректный. И просто спокойный и твердый. «Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас (Еф. 4, 31)». Свой среди чужих, чужой среди своих. Тонкое, хрупкое, видимое благополучие. Пока обходилось. Но сегодня нашла коса на камень.

– Документы, – тяжело сказал тот. – Кто ты мне такой, красный командир? Нашелся начальник. Сначала докажи, что и правда свой.

Павел спокойно достал мандат:

– Павел Лесс, – сказал он.

«МАНДАТ. Предъявитель сего тов. ЛЕСС Павел Евгеньевич действительно является красным командиром.

Тов. Лесс П. Е. пользуется всеми правами по занимаемой должности».

Они мгновение стояли друг перед другом. А потом тот все-таки ушел. Павел вздохнул. Бывало всякое. Не первый раз. Бывало всякое, но мандата у него еще никто не спрашивал. Сейчас словно захлопнулся капкан. «А все равно найдут», – подумал он. Если захотят. С именем или без имени. Когда-то это должно было случиться. Сегодня или завтра. «Ладно», – подумал он. Бог не выдаст, свинья не съест. Наверное, это такой характер. Или просто у него в роду нет Стеньки Разина или бунтовщика Пугачева. Другая кровь. Когда понятно. Просто понятно. Чуда не будет. А ты молчи и смиряйся. «Достойное по делам моим приемлю; помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

Павел положил руку на теплые, нагретые летним солнцем перила. «Согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь» (Пс.38:3)[23 - «О каком “огне” говорится здесь? – О Боге. “Бог наш огнь поядаяй есть” (Евр. 12, 19)… <…> Сокровенное “поучение” заключается в молитве Иисусовой» (по святоотеческому изъяснениию).]. А завтра – будет то, что будет. «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость»[24 - Ф.М. Достоевский.]. «Удел всех человеков на земле, удел неизбежный ни для кого, – смерть. Мы страшимся ее, как лютейшего врага, мы горько оплакиваем похищаемых ею, а проводим жизнь так, как бы смерти вовсе не было, как бы мы были вечны на земле.

Гроб мой! отчего я забываю тебя? Ты ждешь меня, ждешь – и я наверно буду твоим жителем: отчего ж я тебя забываю и веду себя так, как бы гроб был жребием только других человеков, отнюдь не моим?»

Это был тихий вечер начала лета. Разгорался алый закат. Щемящий алый закат. Это был вечер. Словно без конца и без края. Словно вечность. Когда все неважно. Когда есть только вот этот вечерний закат. «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?..» (Пс.115:3) А все, что ни будет, а все, как должно быть… Он ведь знает. Он все знает. Все одно. «Ныне или завтра умрем»[25 - «Ныне или завтра умрем», – сказал святой Андрей иноку (Четьи-Минеи, 2 октября).]. «Так! помяни и оплачь сам себя заживо, – говорит память смертная: я пришла огорчить тебя благодетельно и привела с собою сонм мыслей, самых душеполезных»[26 - Игнатий Брянчанинов.]. «Яко не и?мам покая?ния, не и?мам умиле?ния, не и?мам слезы? уте?шительныя, возводя?щия ча?да ко своему? насле?дию…»

II

Кто-то встал рядом с ним. Подал руку.

– Прости мне, я все про тебя понял. Ты не красный командир. Ты прежний офицер нашей армии, – сказал Володька.

Павел пожал его руку. Не удивился и не обрадовался. Как будто знал и ожидал. Володька решительно и в упор не замечал его и не здоровался. Всю зиму. И всю весну. Друзья по училищу. Друзья в полку. Революция разбила прежнюю дружбу. Но сейчас они снова стояли рядом.

Володя молчал. Володя понял, что ведь забыл историю. У императоров-язычников в воинских дружинах были и воины-христиане. Ходили себе на службу и защищали империю. А потом их убивали. За то, что ходили себе на службу и защищали империю, но не склонялись перед ней. Нельзя судить человека по его красной повязке на рукаве.

Он наклонился к другу и заговорил тихо-тихо:

– Я уезжаю в Добровольческую Армию. Поехали вместе, Павлик? «С Дону выдачи нет».

– Я не могу, – сказал Павел. Помолчал. Этого никто не должен знать. Ни лучшие друзья, никто. И все-таки сказал: – Здесь тоже нужны наши офицеры. Раз я еще и оказался как будто свой. Мы будем поднимать восстание.

Володя невольно кинул на друга быстрый и удивленный взгляд. Вот, оказывается, как все. Он еще и так. Владимир знал здесь одну офицерскую организацию. Помогавшую уезжать на Дон. Но, как он слышал, была и генерала Юденича. Тоже помогала выбраться в Добровольческую армию. Но не только. Еще надеялась поднять восстание и в самом Петрограде[27 - Генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич – после Октябрьской революции нелегально проживал в Петрограде, создает свою собственную контрреволюционную организацию. В январе 1919 г Юденич покинул Россию. В дальнейшем возглавлял вооруженную борьбу на Северо-Западном фронте.].

– Так, значит, это не слухи? Про Юденича?.. Это правда?

– Это мы, – просто сказал Павлик.

Он сам не знал, как все так вышло. Он просто остался в этой армии, потому что так получилось, и собирался ехать на Дон. Но потом повстречал человека от Юденича. И остался уже пока насовсем. Уже появился новый смысл.

Володя посмотрел на друга теперь уже серьезно:

– А если вашу контру разгромят раньше восстания?

Павел молчал. Об этом было лучше не думать. Лучше молчать. Он молчал. И наконец сказал:

– Может. Тогда не знаю.

– Да ну тебя, Павел, – не удержался Володя. И заметил: – Хорошо, что все твои уехали и не знают, как ты здесь. Только Петька. А Петька сама такая же, как и ты.

Павел улыбнулся про Петю. Они правда были брат и сестра. Петра тоже не боялась. Со стороны – не боялась. Как и он – со стороны.

«Революция – так революция», – как-то сказала она.

«Да», – согласился тогда он.

– Ладно, – сказал между тем Володя. Он был настоящий друг и тоже офицер, все понимал и уже не настаивал. Долг. Честь. Отечество. – Тогда оставайся. А я поехал. Увидимся, Павлик. Обязательно. Уже в нашей России. Ты держись и ничего не бойся. А мы скоро придем.

– Давай, – улыбнулся тот. И снова стал серьезный. И стал серьезным Володя. Уже было не до шуток. Шутки в сторону. Они расставались. Может быть, навсегда. На жизнь и на смерть. А сейчас они просто стояли и молчали. Потому что дружба больше слов. Потому что молчание – золото…

Но потом вышла бесстрашная и смелая бабушка и прогнала с церковных ступенек «этих красноармейских нехристей, встали тут, только что семечки не лузгают», замахнувшись на друзей метлой. Повернулась и ушла, и не увидела, что они все равно не ушли сразу. Еще постояли перед храмом, перекрестились на него. Серьезно и уверенно. Серьезно и сосредоточенно. И только тогда и пошли было прочь. Но остановились. Показался батюшка, и Володя толкнул друга, подожди, пойдем подойдем под благословение.

И почему-то вздохнул. Наверное, слишком сиял закатный свет по куполам и крестам. Когда-то было детство. Потом учеба. Выпуск. Зеленела листва, сияла солнце, и все было так просто и понятно: «За Веру, Царя и Отечество».

– «За Веру, Царя и Отечество», – не удержался и сказал Володя вслух. – И было же когда-то наше время, Павлушка…

– А теперь – ничего, – в тон ему отозвался Павел.

– «И уны во мне дух мой» (Пс.142:4), – заметил подошедший батюшка. – Или забыли, орлы? «Царство Мое несть от мира сего» (Ин.18:36).

Благословил и напомнил:

– «Не так легко свергнуть Царя Небесного, как царя земного»[28 - Патриарх Тихон. Из газеты «Фонарь» в январе 1918 г.].

III

Он будет сидеть с товарищами на сваленных досках. Будет летнее солнце и синее небо.

Они вышли из-за угла. Трое. Кто-то из простых ребят, второй, наверное, какой-нибудь высокий начальник и дядя Ваня. Дядя Ваня был тем пожилым красноармейцем из Военно-революционного комитета, зачитавшим ему когда-то приказ про революцию. Дядя Ваня был тем старшим и надежным другом, который почему-то упорно и непоколебимо закрывал всегда глаза на явную и непоколебимую контрреволюционность этого светлоголового красного командира. Но «волки рыщут – добычу ищут», – вздохнул пожилой красноармеец. Отошел и встал в стороне.

Павел поднялся.

– Вы арестованы. Защищаете контрреволюцию.

– Да, – спокойно сказал Павел. – Защищаю. Декрет о свободе совести. Он слишком часто не исполняется на деле. Кто-то должен защищать. Если всем другим все равно. Как сказал наш Святейший Патриарх всея Руси: «Авторы декретов не замечают противоречия с провозглашаемой ими свободой совести. Пусть они веруют во что хотят, но пусть и другим дадут возможность веровать по-своему».