Все мои дороги ведут к тебе. Книга вторая

– Две минуты, не больше. Вдруг кто придет.

Быстро прошмыгнув в темный коридор, парень прошел мимо большой квадратной комнаты, заваленной пилеными заготовками древесины, коробками с гвоздями, банками с лаком и прочей химией. Здесь стоял довольно едкий запах. Пройдя мимо подсобки гробовщика, он вплотную подошел к глухой стене, обклеенной темно-зелеными обоями в мелкий цветочек, приложился ухом к ней. Прислушавшись, осторожно постучал: два быстрых, два медленных. Из-за стены послышалось слабое «заходи.» Пальцами нащупав небольшой зазор в стене, парень потянул на себя едва заметный гвоздь, вбитый в стену наполовину. Стена нехотя поддалась, и открылась хорошо законспирированная невысокая дверь. Пригнувшись, Григорий нырнул в небольшую, хорошо освещаемую, невероятно душную комнатушку. Какая здесь стояла отвратительная едкая вонь! Он сунул ниже голову в телогрейку, пытаясь не дышать.

Здесь на большом деревянном столе стояли различные склянки, какие-то коробки, емкости с бикфордовыми шнурами, какие-то капсулы и прочая снедь, а также аптекарские весы, кое-какие медицинские пинцеты и скальпель. Небольшое окно было плотно завешено толстым одеялом и не открывалось никогда, чтобы не спалить подпольную лабораторию. Пахло селитрой, камфарой и еще едкими кислотами, которыми был закапан весь стол, от чего дышать было просто невозможно. У противоположной от окна стены за столом сидел долговязый химик, с воспаленными глазами от постоянного пребывания здесь в непосредственной близости к ядохимикатам и всяким опасным парам. Его щербатое землистое лицо почти сливалось с цветом рубахи. Он почти не двигался, не взглянув на Григория, а, выставив в стороны руки с засученными рукавами, сосредоточенно вымерял дозы. Безопасности ради, от его точности и глазомера зависело абсолютно все. Мужик он был толковый, прошел обучение в киевской подпольной школе. Чему их там учили, не распространялся, но его уважали за то, что выполнял самую сложную и опасную работу.

Опаснее всего было, когда он работал с нитроглицерином или углекислой магнезией. Гришка был наслышан, как один неверный микрон дозы привел к взрыву лаборатории на другом конце Астрахани пару лет назад. Дом, в котором размещалась лаборатория, разорвало, как спичечный коробок. Несколько человек погибли, двое получили серьезные ранения, полквартала осталась без стекол, а опытный химик погиб на месте. Таких случаев было много. В кустарных условиях, в самодельных лабораториях постоянно был риск, что все взлетит к черту. И все же химики были на вес золота. Грамотных, толковых, да еще и идейных, было мало. Да и, учитывая условия труда, жили они не долго. Либо взрыв, либо отравление парами и газами были им обеспечены. За эту их опасную работу химиков ценили, правда, знали их в лицо единицы, в целях конспирации. Но Грише повезло. Здесь, в Астрахани, их главный, грободел, давал кое-какое послабление, понимая, что, совсем не видя людей, химик точно одуреет. Еще, чего доброго, сам, от отчаяния, спалит мастерскую.

За его работой Гриша любил наблюдать. Особенно щекотала нервы сборка ударно-взрывных бомб. Правда, ему лишь пару раз удалось это видеть, прямо перед делом, но это было особое действо. Особенно точно требовалось поместить пироксилиновый запал и взрыватель в подготовленную и заряженную оболочку. Здесь нужна была твердая рука и стальные нервы. Потом это все надо было ловко обмотать проволокой, ни в коем случае не пережать. Если все получалось, наступала блаженная тишина. А если что-то пошло не так, то, как рассказывал химик, раздавалось слабое потрескивание – его издавала пережатая колба. Доля секунды – и капли кислоты попадали на бертолетову соль и – ба-бах!

– Как оно? – бросил Григорий химику, стоя у самой двери, не проходя ближе, чтобы не мешать. Это была его епархия, здесь все жили по его правилам. Бедолага химик тут торчал сутками, лишь раз в пару недель покидая свою лабораторию, так что навестить его иной раз было просто делом принципа. Пусть брат-химик знает, что товарищи рядом и всегда готовы помочь. Правда, иногда закрадывалась мысль, что ему и не нужно это было, столь угрюм и неразговорчив он был. Да кто его знает? Химик он и есть химик!

– Пойдет… Что там? – не отвечая на его вопрос, хриплым голосом спросил химик.

«Там» – это значило снаружи. Вся его жизнь проходила «здесь», в стенах этой удушливой комнатушки в интересах революционного братства.

– Там хорошо, снег повалил, чисто стало. Я тебе кое-что принес, – Гришка вынул из-за пазухи приличный сверток с нарезанным хлебом и ломтями буженины. – Меня опять отправляют.

– Хорошо тебе, – сказал насмешливо химик. – Может, поменяемся, а? – он прищурился и взглянул на Григория. – Хотя нет, я не балабол, не умею так мастерски лапшу на уши вешать.

Гришка усмехнулся, не обижаясь, и положил на стол сверток.

– А я не бабка, не умею зелья смешивать и колдовать, – они зыркнули друг на друга и дружно захохотали, довольные своими остротами. – Вишь, брат, мы незаменимы.

Химик зычно рассмеялся, опуская руки на стол, с любопытством глянув на Григория.

– Когда?

– Через три дня.

– Так уже без тебя рванет? Жаль, пропустишь! – он разочарованно усмехнулся и встал, очевидно, за бутербродами. Он был старше, на лице кроме щербин от оспы был виден большой шрам вдоль левой брови – глубокий ожог. Он сильно свел плечи в стороны, дождавшись хруста, потом покрутил шеей вправо и влево. – Черт, все затекло. Ого, мясо, это по-людски, спасибо, брат Экспроприатор.

Григорий довольно ухмыльнулся.

– Может, тебе чего особенного привезти? Не стесняйся, – он насмешливо смотрел на товарища, искренне желая его порадовать.

– Ну, философский камень, только если, – усмехнулся химик и беззвучно захохотал, поглядывая на Григория и жуя бутерброд. – А так мяса тащи, да побольше.

Григорий довольно кивнул, наблюдая, как товарищ аппетитно жевал бутерброд и прохаживался из стороны в сторону, разминая затекшие конечности.

– Ладно, бывай, брат. Надеюсь, свидимся, – он протянул химику руку, с некоторым уважением пожимая его шершавую пропитанную всякими жидкостями ладонь.

Выйдя наружу, Гришка аккуратно запер за собой дверь, проверив несколько раз, чтобы ее не было видно. После лаборатории здесь, вблизи мастерской уже и не казалось, что дышать нечем. Вернувшись к гробовщику, облокотившись на один из гробов, он произнес:

– Я один поеду?

– Один. Сам знаешь, мало нашего брата, – гробовщик, не поднимая глаз, продолжал монотонно вырезать узор на кресте. – Проверенных, опытных… Столько буйных голов загребли. А ведь помнится, какие дела мы творили… Ээ-х! Ты еще сопляком был, а мы тогда всю Астрахань за мошонку держали. Сколько бондарей по миру пустили, спалив их склады, – он тихо рассмеялся, похлопав себя по колену. – Был с нами тогда Яшка Цирла, вот он был сноровист, так лихо к ногтю прижимал этих упырей душегубцев, богачей всяких. Матерый был экспроприатор, – он подмигнул Григорию, который насмешливо смотрел на него, уже догадываясь, к чему тот клонит. – Представь, магазин Уллиса обчистил. А с Вдовина потребовал денег на революционные цели, угрожая, что подожжет его витрины, если не принесет пятьсот рублей в установленное время. И ведь принес. Цирла его запугал до смерти, а я лично забирал его конверт, – гробовщик прыснул со смеху, прищурив маленькие карие глазки, вспомнив, как это было. Гриша, слушая его, улыбался. – Представь, этот Вдовин так был напуган, так забавно вращал от страха глазами, что мне его даже жалко стало. Я обнял его, – при этом гробовщик усмехнулся и для веса своим словам обнял навершие креста, – наклонил его, как девицу, – он наклонился над могильным крестом, – и смачно поцеловал его, вот так, – он чмокнул верхушку креста, и захохотал, сплевывая на пол. – Как он удирал! Это надо было видеть! Я так смеялся, что едва конверт с его деньгами не потерял!

– Шутник ты еще тот, – смеясь, произнес Экспроприатор. – Ты лучше расскажи, как вас схватили, когда вы Гентшеров хотели также развезти. За мной пока таких осечек не было.

С этими словами гробовщик злобно ухмыльнулся и бросил:

– Не смей, сопляк, над этим смеяться. Я всегда знал, что все беды от баб! Если бы не эта сука, никто бы Черныша не схватил. Ничего, мы потом хорошо отыгрались. Сколько погромов учинили на складах. Вам, сосункам, и не снилось. Тогда была настоящая борьба. А сейчас что? Герой-любовник, – он ехидно рассмеялся.

Григорий вспыхнул и поднес кулак к его маленькому с мелкими глазками лицу.

– Пасть свою заткни! Я свое дело знаю, не тебе меня учить. Я постоянно шкурой рискую, пока ты тут бирюльки свои вырезаешь, да вдовиц успокаиваешь. У меня свои методы.

Гробовщик усмехнулся, даже не взглянув на его кулак.

– Методы как методы. Здесь все методы хороши. Один гробы сосновые строгает да всякой снедью их начиняет, а другой о богатую бабу черенок свой точит, да братцам помогает, – он тихо и противно захихикал. Григорий презрительно сплюнул на пол, сунув руки в карманы. – Только смотри, не заиграйся, – оборвал свой смех гробовщик и пристально посмотрел парню в глаза. – С бабами одни проблемы.

– У меня не будет никаких проблем. Сегодня есть, завтра нету, – нетерпеливо бросил Григорий, зло глядя на гробовщика. Эти разговоры его изрядно бесили. – Только эта… – Григорий замешкался, подбирая слова, сверля грободела глазами. – Пурталеса пока не трогайте. Он и его капиталы нам еще пригодятся. Здесь с умом действовать надо, тоньше.

Грободел поднял на него свои маленькие мышиные глазки и, слегка склонив голову, прищурился. Григорий выдержал его взгляд.

– Да, капиталы-то у него приличные. Ну, ежели ты так будешь добывать с него, так можно и не трогать. Глядишь, по ниточке и вытянем из него все, что нажил, падла.

Григорий согласно кивнул и добавил уже более уверенно, понимая, что старик на его стороне:

– Вытянем, не сомневайся. У меня все на мази.

Грободел усмехнулся.

– На мази? Смотри не перегни. Не забывай, ради чего все это…

– Да что ты со мной, как с щенком, обращаешься? – Григорий зло сплюнул на пол и раздраженно прошел в дальний угол лавки, где в деревянной бочке стояли инструменты могильщика. Яростно перебирая лопаты и кирки, он зло говорил: – Я с пятнадцати лет в деле, всю страну вдоль и поперек изъездил, пока ты тут свои гробы мастеришь. Химика я нашел, сколько подарочков тайком сюда доставил, а ты все меня учишь, как молокососа, – найдя, наконец, свою лопату с небольшим сколом на черенке, он вынул ее из бочки и обернулся к гробовщику. Тот так и сидел, склонившись под керосинкой, строгая навершие, насмешливо поглядывая на парня. – Может, вместо меня ею займешься? И в Батум сам поедешь, коль такой опытный, а?

– Не кипятись, – спокойно бросил гробовщик, ногтем поскоблив нож и вновь склонившись над крестом. – Мы тут тоже не леденцы сосем. Я просто к тому, что изменился ты, Гришка. Баба эта твоя крепко держит тебя за яйца. Видел я, как ты в шикарных польтах расхаживал с ней давеча по бульвару. На Паккарде разъезжаешь, в шелковой постели ночи ночуешь. Вот и за мужа ее просишь. Может, соскочить хочешь? – он пристально взглянул на парня. Глаза его, маленькие и сверлящие, прищурились.

Григорий яростно пнул бочку с инструментами, заметно вспыхнув, и зло уставился на гробовщика.

– Соскочить? По-твоему, я – шлюха деревенская, кто приласкал, к тому и прибился? Моего отца до смерти забили за то, что правды добивался, за то, что одним из первых примкнул к левым и требовал отмены выкупных платежей. Их-то отменили, да только отца-то мне никто не вернет! Матери моей никто молодость не вернет, загубленную в непосильном труде, чтобы нас с братом поднять одной. Брата моего кто вернет, сгинувшего где-то в Маньчжурии? Польта модные? Постели шелковые? Тьфу! Плевал я на это все! И на тебя я плевал! Я сам по себе! Месть и ненависть – вот мои бабы. Их я холю и лелею в своих мыслях, они мне только и помогают жить. А уж какими средствами я иду к цели, не твое собачье дело! Сомневаешься во мне? Так доложи. Сдай меня, сукин сын неблагодарный! Или только и можешь, что бабьи сопли разводить?

Гробовщик бросил навершие и стамеску на стол, поднялся и, заложив руки за спину, подошел к нему. Он был гораздо ниже Григория, да еще и ссутулился от постоянной работы резчиком. Однако его пронзительный взгляд маленьких карих глаз был холоден и бесстрашен, которым он вглядывался в разъяренное злое лицо парня.

– Вот-вот, Гриша, – проронил он вкрадчивым мягким голосом, не сводя с него глаз. – Не забывай, что ты за правое дело борешься. Не прикипай. Много ребятишек хороших из-за баб сгинуло. Не хочу, чтобы и ты пропал. От тебя много пользы. Ты парень толковый, – он костяшкой указательного пальца ткнул парню в лоб и почти ласково улыбнулся, когда тот строптиво встряхнул головой, исподлобья глядя на старика. – Голова должна быть холодной, что бы ни случилось… Ну, полно, полно, не кипятись… Не со зла я, ведь знаю тебя уже давно. Не чужой ты мне, уберечь хочу. Не прикипай…

– Да знаю я, – он зло оттолкнул грободела и решительно двинулся к двери, поправляя воротник телогрейки и бросая на ходу: – Говори, где копать. Время поджимает.

+++++

В ванной комнате было хорошо и тепло. Ее золотистые волосы тяжелой массой лежали на плечах и крупной красивой груди. Сумрачный свет успокаивал, как и теплая вода. Лежа в ней, свесив руки в стороны, Ольга пыталась забыться. Однако разные лица Гриши, обнаруженные на паспортах, навязчиво проносились перед глазами, пугая предположениями и догадками. А вид оружия и вовсе заставлял ее сильно нервничать.

Ольга открыла глаза, невольно вздрогнув, что-то почувствовав.

Григорий сидел на краю ванны и молча наблюдал за ней. Он был одет. Значит, догадалась она, только пришел. Тревожными глазами она вглядывалась в него, отметив, что телогрейка была сильно потерта и местами испачкана землей, как и штаны. Где он был? Почему не в новом пальто, что она подарила ему месяц назад? Зачем он опять напялил эти лохмотья? И как он пришел сюда? Вообще-то в это время они остерегались встречаться. Но его приход радовал. И пугал одновременно. Как и его взгляд: густой, пристальный, такой непонятный. Спросить о том, что она видела? Тогда он поймет, что она рылась в его вещах. И что тогда?

Ее взгляд был тревожен, губы бледны, руки напряженно держались за края ванны. Не говоря ни слова, он поднялся, снял телогрейку, рубаху, стащил грязные штаны. Она неотрывно следила за тем, как в свете красиво играли мышцы на его спине и руках. Скинув все, он встал перед ней, заметив, как она бесстыдным и жадным взглядом его разглядывает. Молча залез в воду и сел напротив, откинувшись назад, прижимаясь ногами к ее голым, таким волнующим бедрам. Его лицо, широкая грудь и крошечные завитки волос были так досягаемы и так желанны.