За каплями пустырника; за настойкой валерьяны.
А денег-то где взять?
Однажды вечером гуляла Тамарочка с маленькой Ритой по Арбату. Уже зажгли фонари, темнело. Тамарочка боялась темноты, домой заспешила. Риту за руку тянула, а та упиралась: «Не надо домой! Хочу еще погулять!» Фонари горели цветно, странно искрились. Соблазн висел и таял в теплом вечернем воздухе. НЭП, и настежь открыты двери магазинов, лавок, ресторанчиков. Покупай не хочу, жри от пуза! Откуда-то все появилось: и шелка, и икра, и сдоба. У кого деньги водились, кто мошной звенел – накупал всего, в ресторациях сидел допоздна, ел и пил, песни Петра Лещенко слушал.
Тамарочка, зубы сцепив, гордо шла мимо лавчонок и кабаков. Ни ногой сюда! Никогда!
А потому что у вас кошелек тощий, мадам.
Почуяла взгляд спиной. Остановилась. Осторожно глянула через плечо, кто за ней идет.
Человек приподнял вежливо котелок.
– Мадам? Проводить вас?
– Я не мадам.
– Ах, прошу прощенья, товарищ.
Согнул руку колесом.
– Обопритесь. Всюду бандиты. Вам со мной спокойнее будет гулять. Вы, извиняюсь, где проживаете?
– А вот это вам не надо бы знать, ? покосилась Тамарочка, но руку опасливо на сгиб мужской руки – положила.
Так шли по Арбату. Фонари бешено горели над их головами. Сыпали искры.
– Что вы молчите? – наконец спросила Тамара.
Человек в котелке сказал медленно, задумчиво:
– А что говорить? Вы красивая женщина. Вижу, замужем. – Кивнул на дешевое позолоченное колечко на безымянном пальце Тамары. – Самое большее, что я могу сделать для вас, это до дому проводить.
– А вы кто такой?
Улыбка изогнула печальные губы.
– Я? Скажу – не поверите все равно.
– Тогда не говорите, ? выпалила Тамарочка, испугалась не на шутку.
Молча шли. Малышка Риточка семенила ножками, обутыми в шитые башмачки с кружевом.
Прошли весь Никитский бульвар. Потом Тверской. Постояли у памятника Пушкину. Вышли на Тверскую. Дошли до Газетного. Ночная тьма чернилами заливала Москву.
– Я здесь живу, ? шепотом сказала Тамарочка, кивая на подъезд.
Тогда человек выпустил ее руку, снова приподнял котелок и вежливо сказал:
– Сегодня я добрый. Я вас не тронул. А мог бы тронуть. Я все могу. Мне все подвластно. Не то что вы, слабенькая. Если бы вы – по доброй воле – со мной! Я бы показал вам мир. Роскошь. Счастье. Дальние страны. Вы бы узнали, что такое власть. И деньги. Вы бы поняли, какое это наслаждение. Но вы упрямая. Вы железная. Вы выбрали нищету и смерть. Ну и все тогда. Прощайте.
Шаг назад от нее, еще шаг, еще шаг.
– Кто вы?! – крикнула Тамарочка в ночь.
Из тьмы донеслось:
– Вам не надо это знать, мадам. А вот я про вас все знаю. Вы умрете после большой войны. В день, когда война окончится.
Лунным светом блеснул из тьмы гладкий, мертвый котелок.
Тамарочка схватила на руки Риту и побежала по лестнице, будто за ней гнались.
Весь вечер продрожала. Пила бром.
К полночи пришел домой Ваня. Он дежурил на электростанции.
Потребовал супу горячего. Хлебал ложкой шумно, с присвистом.
Тамара сидела рядом и глядела, как он ест.
Спрашивала себя беззвучно ледяными губами: а ты хочешь быть богатой?
Фотография третья. Парад
Риточка на даче в новой матроске.
1935 год
? Мамочка, а мы сможем купить мне белые танкетки?
Тамара Анатольевна приподнимается на локте, лежа на диване, тянется к ридикюлю, вынимает старинное польское портмоне из телячьей кожи.
Считает деньги.
Виновато поднимает глаза на Риту.
– Ритэся… знаешь…
– Мамочка! Мне на первомайский парад! На Красную площадь! Нас – весь класс записали!
– Парад… Первомайский… Да…
Мямлит. Слова ищет. Рита глаза – виновато опускает.
– Хорошо, мамочка. Я что-нибудь придумаю!
– Я уже придумала, ? говорит Тамара Анатольевна тихонько. ? Накрась свои холщовые тапочки зубным порошком. И будут тебе белые танкетки.