По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
«Дева со знаменем». История Франции XV–XXI вв. в портретах Жанны д’Арк
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Отчасти ответы на эти вопросы давал сам текст поэмы Мартина Ле Франка. Завершив рассказ о выдающихся воительницах и правительницах жизнеописаниями современных ему и вполне реальных графини де Монфор[196 - «Que ne t’ay je parlе pie?a / De la contesse de Montfort, / Qui mainte armee despie?a» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17169–17171).] и Жанны Баварской[197 - «Et aussy taire ne me doibs / De dame Jhenne de Baviere, / Contesse de grands Holandois, / Car plus aperte que levriere / Ou en champaigne ou en bruiere / Aprez ses ennemis couroit» (Ibid. V. 17177–17182).], автор переходил к прославлению дам, отличившихся в изобретательстве и различных «искусствах» (arts)[198 - «Si fault dire ensemble / De leurs aultres vertus comment / En sens et en enseignement / Furent et sont suppellatives, / Plus que les hommes meismement / Es arts humaines inventives» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17211–17216).]. И главной его героиней становилась здесь Афина (или Минерва, как ее обычно именовали в Средние века), которой, учитывая ее познания и возможности во всех без исключения науках, следовало бы, по мнению поэта, воздвигнуть храм[199 - «Pour quoy n’eust on dediе temple / A la Minerve qui tout sceut, / De laquelle chascun exemple / De toute art prendre et avoit peut?» (Ibid. V. 17217–17220).].
Самым главным, однако, искусством этой богини – искусством, которому она научила простых смертных, – Ле Франк полагал создание оружия[200 - «Mais entre vous nourris aux armes / Qui amez merveilleusement / Hauberjons, lances et guisarmes, / Loez Minerve grandement» (Ibid. V. 17241–17244).], причем в первую очередь оборонительного[201 - Тот же образ Минервы мы находим, к примеру, у Кристины Пизанской: «Il est escript que es anciens aages… une sage femme de Grece, nommеe Minerve, trouva l’art et science de faire armeures de fer et d’acier, et tout le hernois qu’on seult porter en bataille fu par luy primiement trouvе» (Christine de Pizan. Le Livre des fais et bonnes meurs du sage roy Charles V // Nouvelle collection des mеmoires pour servir ? l’histoire de France depuis le XIII
si?cle jusqu’? la fin du XVIII
. Ed. par MM. Michaud et Poujoulat. P., 1836. T. 2. P. 3–145, здесь Р. 38).]. Умением возводить внутренние дворы, донжоны, барбаканы и укрепленные форты люди были обязаны именно ее помощи[202 - «Garnir basses cours et donjons / Et barbaquennes et tournelles, / Assaulx livrer aux garnisons, / Ordonner batailles cruelles» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17253–17256).]. Таким образом, Минерва в поэме выступала прежде всего как защитница города, т. е. наделялась теми же функциями, которые приписывались ей еще в Античности. Греческая Полиада, Алалкомена, Полиухос – «щитовая дева», «градохранительница», «градодержица», «отражающая врагов» – охраняла посвященные ей города[203 - Лосев А. Ф. Афина // Мифы народов мира / Гл. ред. С. А. Токарев. М., 1987. Т. 1. С. 125–128; Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции. М., 2005. С. 236, 244, 319.]: не случайно и Мартин Ле Франк описывал ее как покровительницу Афин, живущих по ею самой установленным законам[204 - «Sous ses loys bonnes et notables / La citе d’Athеnes vivoit» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17235–17236).]. Под защитой Минервы находились и другие греческие полисы – Аргос, Мегара, Спарта[205 - Лосев А. Ф. Афина. С. 127.]. Ее культ существовал и в Трое, где хранился так называемый палладий – статуя Афины Паллады, вооруженной щитом и поднятым копьем[206 - Словарь античности. С. 62, 407, 589; Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 1996. С. 11–18.]. Именно это оружие считалось в древности неотъемлемым атрибутом дочери Зевса, его значение сохранилось неизменным и позднее[207 - См., к примеру, у Вергилия описание того, как Одиссей и Диомед вносят в лагерь ахейцев украденный из Трои палладий: «В лагерь едва был образ внесен – в очах засверкало / Яркое пламя, и пот проступил на теле соленый; / И, как была, со щитом и копьем колеблемым, дева – / Страшно об этом сказать – на месте подпрыгнула трижды» (Вергилий. Энеида / Пер. С. Ошерова // Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. С. 161). Тот же образ Афины мы встречаем и у Апулея: «Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву, на голове блестящий шлем, сам шлем обвит оливковым венком, щит несет и копьем потрясает; вся такова – будто сейчас на бой» (Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел / Пер. М. Кузмина // Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения. М., 1988. С. 282).].
История Афины/Минервы пользовалась большой популярностью во французской средневековой культуре. Помимо «Защитника дам» Мартина Ле Франка, мы встречаем ее, к примеру, в «Аллегориях на „Метаморфозы“ Овидия» Арнульфа Орлеанского (вторая половина XII в.); в «Правдивом ди» Гийома де Машо (1364 г.); в сборнике «О знаменитых женщинах» Джованни Боккаччо, получившем особую популярность во Франции с конца XIV в.; в «Нравоучительной книге о шахматах любви» Эврара де Конти, созданной в 1390–1400 гг.; в «Письме Офеи Гектору» (1400–1401 гг.), «Книге об изменчивости Фортуны» (1400–1403 гг.) и «Книге о Граде женском» (1404–1405 гг.) Кристины Пизанской[208 - Подробнее см.: Blumenfeld-Kosinski R. Reading Myth: Classical Mythology and Its Interpretations in Medieval French Literature. Stanford, 1997. P. 23, 129, 175, 204, 210.].
В «Морализованном Овидии», одном из самых известных произведений средневековой литературы, оказавшем огромное влияние на французских авторов[209 - Ibid. P. 90–136, 215–216.], об античной богине говорилось следующее:
Минерва… должна изображаться в виде вооруженной дамы, голова которой покрыта шлемом, а его гребень спускается назад. Она держит в правой руке копье, а в левой – щит, на котором нарисована голова ужасной горгоны с тремя змеями вокруг[210 - «Minerue… doit estre figuree a la semblance dune dame armee. Le chief de laquelle doit estre enuironne de une berge et son heaume creste le couuroit par dessus. Elle tenoit en sa dextre main une lance et en sa senestre j esencristasin ouquel estoit paint le chief de gorgone moult horrible enuironne de trois serpens» (Ovide. Mеtamorphoses. Bruges, 1484, б. п., курсив мой – О. Т.). То же строгое распределение оружия в правой и левой руках Афины соблюдалось и в Античности: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 264–268.].
Копье и щит, таким образом, воспринимались здесь как единое целое, а значит, требовали и единой интерпретации, при которой щит (с отпугивающей врагов головой Медузы Горгоны) маркировал границу территории (и, в частности, стену города), находящейся под защитой копья[211 - Та же единая интерпретация копья и щита как оборонительного оружия была свойственна и греческой культуре. См., к примеру: «В негодованьи ему отвечала Паллада Афина: / Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный / Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев. / Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой / С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме» (Гомер. Одиссея / Пер. В. В. Вересаева. М., 1953. I. 252–256). Подробнее см.: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 232–233, 235, 243–244, 264–268. Интересные размышления о копье и его связи с границей своей/чужой территории в западноевропейской и русской культурах см. в: Мурьянов М. Ф. «Слово о полку Игореве» в контексте европейского Средневековья // Palaeoslavica. 1996. Vol. 4. P. 19–36; Бойцов М. А. В шкурах или в пурпуре? К облику варварских королей времен «падения» Римской империи // Искусство власти. Сборник в честь Н. А. Хачатурян. М., 2007. С. 46–87, здесь С. 73–77.].
Программа изображения Афины/Минервы, настоятельно рекомендованная автором «Морализованного Овидия» и предусматривавшая обязательное наличие у нее копья и щита, действительно постоянно воспроизводилась на средневековых миниатюрах. Вторым же по частоте использования являлся, по всей видимости, сюжет с Арахной, превращенной в паука за дерзкую попытку превзойти саму богиню в ткачестве[212 - Французские авторы XIV–XV вв. видели в этой истории пример того, как не следует вести себя ученику со своим учителем. См., к примеру: «Yragnes, ce dit une fable, fu une damoiselle moult soubtive en l’art de tissir et de fillerie, mais trop se oultrecuida de son savoir, et de fait se vanta contre Pallas, dont la deesse s’a?ra contre elle si que pour ycelle vantance la mua in yraigne et dist: „Puis que tant te vantes de filer et tyssir, a tous jours mais filleras et tristras ouvrage de nulle value“. Et tres dont vindrent les yragnes qui ancore ne cessent de filer y tyssire. Si pot estre que aucune se vanta contre sa maistresse, dont mal lui en prist en aucune maniere» (Christine de Pizan. Epistre d’Othеa / Ed. critique de G. Parussa. Gen?ve, 1999. P. 289).]. Именно это умение было названо в «Защитнике дам» следующим по важности искусством, которому Минерва научила людей – голых, замерзающих, страдающих от дождя, ветра и полной невозможности хоть как-то укрыться и согреться[213 - «Qui est a la pluye et au vent, / Mal vestus et mal affulez, / Il la doibt regretier souvent / Car tixtre apprint aux deffulez / Nus et descouvers a tous lez, / Fustanes, linges, draps, tichus / Dont couvroient leurs dos pelez / De hale et de pouldre houchus» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17257–17264).]. Мартин Ле Франк заявлял, что «кардиналы и папы» должны признать важность этой «науки», поскольку изготовлением вышивок, плащей, дуплетов, скатертей и салфеток – всего, что используется во дворцах и монастырях, они также обязаны античной богине[214 - «Et prisier la science soye / Doibvent et cardinaulx et papes, / Car elle aprint comment de soye / L’en feroit ornemens et chappes, / Doubliers, serviettes et nappes / Pour parer palais et monstiers» (Ibid. V. 17265–17268).]. Ткачество, таким образом, напрямую связывалось в «Защитнике дам» с первой – военной – функцией Афины/Минервы, ибо также подразумевало покровительство, оказываемое ею роду людскому.
Странная на первый взгляд зависимость между двумя отмеченными «искусствами» легко прояснялась при обращении к греческой философии и, в частности, к «Политику» Платона:
Какой же можно найти самый малый удовлетворительный образец, который был бы причастен той самой – государственной – деятельности? Ради Зевса, Сократ, хочешь, за неимением лучшего, выберем ткацкое ремесло? Да и его – не целиком; быть может, будет достаточно ткани из шерсти: пожалуй, эта выделенная нами часть скорее всего засвидетельствует то, чего мы ждем[215 - Платон. Политик // Платон. Сочинения / Под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса. М., 1972. Т. 3 (2). С. 33.]. И далее: Все, что мы производим и приобретаем, служит нам либо для созидания чего-либо, либо для защиты от страданий[216 - Там же. С. 39 (курсив мой – О. Т.).].
Подробно рассмотрев данное любопытное сравнение, Михаил Ямпольский отмечал, что абсолютно все – ткани, покровы, ковры и накидки – относилось Платоном именно к защитным средствам[217 - Ямпольский М. Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре. М., 2007. С. 54–57 (со ссылкой на специальное исследование аналогии между ткачеством и функцией защиты у Платона: Rosen S. Plato’s Statesman. The Web of Politics. New Haven, 1995. P. 101–104).]. Аналогия эта становилась особенно заметной, когда речь заходила о так называемых daidala – произведениях легендарного Дедала, включавших, наравне с материями, вышивками и украшениями колесниц, корабли, а также – что особенно важно – доспехи и щиты. Последние и являлись самым ярким выражением daidala: сделанные из шкур, натянутых на каркас, а лишь затем покрытые слоем бронзы, они прямо олицетворяли связь ткачества (плетения) и защиты[218 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 57, 176–177 (со ссылкой на: Frontisi-Ducroux F. Dеdale. Mythologie de l’artisan en Gr?ce ancienne. P., 1975).].
Данная функция, являвшаяся неотъемлемой частью образа Афины/Минервы и сохранившая свое значение как в римской Античности, так и в Средние века, дает все основания предположить, что именно этот образ и послужил основой для художника-иллюстратора рукописи «Защитника дам» при создании «портрета» Жанны д’Арк[219 - Он, безусловно, опирался и на текст самой поэмы. У Мартина Ле Франка сравнение Жанны д’Арк с Афиной возникало в самом конце пассажа, посвященного французской героине: «Hе, cueurs de France en gentillesse / Concheus, vostre esprit reprenez / Et de Pallas et de Lucresse / L’usage et l’estat apprenez» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17125–17128).]. Тема спасительницы города получала у него, таким образом, универсальное звучание, поскольку в одном рисунке поднимались сразу три важные темы – античная, библейская и современная ему французская. Близость образов Орлеанской Девы и Афины/Минервы подчеркивали прежде всего идентичные атрибуты – копье и щит, – которые и в средневековой культуре полностью сохранили свое основное значение – символов защиты[220 - Именно в этом значении упоминались копье и щит в Библии: «Избрали новых богов, оттого война у ворот. Виден ли был щит и копье у сорока тысяч Израиля?» (Суд. 5: 8). См. также: «Перс и Лидиянин и Ливиец находились в войске твоем и были у тебя ратниками, вешали на тебе щит и шлем» (Иез. 27: 10).]. Достаточно вспомнить архангела Михаила, святого патрона и защитника Франции, часто изображавшегося именно с этим оружием – как во французских, так и в иностранных рукописях[221 - Об архангеле Михаиле как о небесном страже, защищающем врата храма от грешников, в византийской традиции см.: Лидов А. М. Чудотворные иконы в храмовой декорации. О символической программе императорских врат Софии Константинопольской // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 44–75, здесь С. 50.].
Безусловно, на первый взгляд, уподобление Жанны д’Арк Афине на миниатюре из «Защитника дам» может показаться весьма неожиданным. В текстах, посвященных французской героине, подобная аналогия встречалась крайне редко. За исключением Мартина Ле Франка, единственным, пожалуй, кто обратился к данному сравнению, стал анонимный автор латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной после 1456 г.[222 - «Rex igitur certus divino numine duci / Virginis officium, jussit revocare Puellam. / Advenu cujus stipatur milite multo / Curia: fit strepitus, gaudent sperare salutem / Pro se quisque viri. Sic, primum Pallade visa, / Virgine belligera, circum Tritona sonorum / Africa gens fremuit» (Anonyme. Sur l’arrivеe de la Pucelle et sur la dеlivrance d’Orlеans // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 33). Сравнение Жанны с Афиной в этой поэме дает возможность предполагать, что ее автор читал «Защитника дам» Мартина Ле Франка.] Однако данную цепочку ассоциаций легко прояснить, всего лишь добавив к ней одно связующее звено, важнейшую героиню средневековой христианской культуры – Деву Марию.
***
Как защитница города и – шире – всего человечества Пресвятая Дева начала восприниматься в христианском мире очень рано: уже в VII в. она стала официальной покровительницей Константинополя[223 - Подробно эта тема рассмотрена в: Limberis V. Divine Heiress: The Virgin Mary and the Creation of Christian Constantinople. L.; N. Y., 1994.]. Здесь, во Влахернской церкви, хранилась привезенная из Палестины ее чудотворная Риза, оберегавшая, как считалось, мир и покой горожан. В IV каноне на «Положение Ризы Богоматери» Иосифа Песнопевца (IX в.) последняя именовалась «покровом», «светлым покрывалом», «стеной» и «укреплением» царствующего града всех градов[224 - Службы положения Ризы Пресвятой Богородицы во Влахернах и Пояса Пресвятой Богородицы в Халкопратии // Реликвии в Византии и Древней Руси. Письменные источники / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. С. 123–126. См. также: Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая» и 12 икосе (23 строфе) Акафиста Богоматери // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. Очерки византийской иконографии XI–XIII вв. М., 2000. С. 157–176; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. СПб., 1914–1915 (репринт: М., 1998). Т. 2. С. 56–60, 92–103.]. С VI в. введение почитания Марии в гражданские и религиозные церемонии (в частности, еженедельная богородичная служба по пятницам, включавшая крестный путь из Влахерн в Халкопратию) сделало византийскую столицу истинным «градом Богородицы». Именно так полагал анонимный автор «Слова на положение Ризы», приписываемого Феодору Синкеллу (VII в.):
Сей царственный и богохранимый град, который говорящий и пишущий должен с похвалою называть «Градом Богородицы»… Чисто восхваляется всечистое имя (Ея), и оно вполне считается стеною и забралом спасения[225 - Положение Ризы Богоматери во Влахернах // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 217–224, здесь С. 217–218 (курсив мой – О. Т.).].
Подобное восприятие отразила и более поздняя легенда о явлении Константину Иисуса Христа, повелевшего императору основать Константинополь: «Иди и создай на месте сем город Матери Моей»[226 - Террагонский аноним. О граде Константинополе. Латинское описание реликвий XI в. // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 174–189, здесь С. 189.]. Эпитеты, ставшие постоянными для образа Девы Марии и вошедшие в ее Акафист, помимо общего поэтического и теологического смысла были связаны, как подчеркивала О. Е. Этингоф, с идеями архитектурной образности: Богородица называлась здесь «непоколебимой башней», «нерушимой стеной царства», «столпом непорочности», «убежищем», «дверью» и «вратами»[227 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 159–160. См. также: Limberis V. Divine Heiress. P. 121–122, 149–158.]. Важно и то, что служба Акафиста на пятую неделю Великого поста была введена в X в. в память о победе над аварами, осаждавшими Константинополь в 626 г.[228 - Рассказ об этой осаде и спасении города при помощи иконы Богородицы приводит Террагонский аноним: «Взяв там (в церкви Богородицы – О. Т.) Ее святой образ, обнесли они весь город, и все следовали за [иконой] с песнопениями, слезно моля Богородицу смилостивиться, чтобы защитила она град свой от окружавшей его вражеской опасности» (Террагонский аноним. О граде Константинополе. С. 189). Как отмечал Л. К. Масиель Санчес, эта легенда была использована на рубеже XII–XIII вв. Готье де Куанси в его сборнике чудес Богоматери и стала, таким образом, известна в средневековой Франции: Там же. С. 189, прим. 28.] Она также включала чтения, посвященные двум другим осадам: 674–678 и 717–718 гг.[229 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 162–163.] Таким образом, в византийских письменных источниках постоянно подчеркивалась связь Девы Марии с идеей защиты города.
Та же связь прослеживалась и по иконографическому материалу. К палеологовской эпохе (конец XIII в.) сложилась устойчивая традиция историзованного иллюстрирования 12?го икоса и 13?го кондака (23?й и 24?й строф) Акафиста, отражавшая реальную практику процессий с иконами Богоматери, устраиваемых в Константинополе. В этих шествиях участвовали император, светские и духовные лица, а на изображениях фигурировали служба с литией или поклонение иконе Марии с молитвой о защите города от врагов[230 - Там же. С. 163–165.]. Идея такого покровительства получила воплощение и на монетах императоров из династии Палеологов: на них Богородица была представлена в типе Оранты в центре замкнутой городской стены с мощными крепостными башнями[231 - Там же. С. 166–167; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. С. 71–75.].
Истоки образа Пресвятой Девы как защитницы Константинополя следует искать, в частности, в ветхозаветных прототипах, утвердившихся в святоотеческой литературе в III–IV вв., для которых было характерно уподобление Марии «двери непроходимой», «вертограду огражденному», скинии, закрытым райским вратам и т. д.[232 - Этингоф О. Е. Иконография ветхозаветных прообразов Богоматери средневизантийского периода // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 13–38; Она же. Ветхозаветные иконографические типы Богоматери (по миниатюрам смирнского фрагмента Христианской топографии Космы Индикоплова) // Там же. С. 39–66. См. также: Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 440–441.] Для нас, однако, интерес представляют более ранние, античные истоки данного образа. С этой точки зрения, по мнению Василики Лимберис, культурным субстратом, породившим образ Марии – защитницы города, являлись культы греческих богинь, хорошо известных в Византии: Реи, Гекаты, Деметры, Персефоны и… Афины[233 - Limberis V. Divine Heiress. P. 122. Н. П. Кондаков отмечал, что образ «юной Афины» являлся прототипом для изображения Богоматери в мозаиках Палатинской капеллы в Палермо (XII в.) и, возможно, на мраморном рельефе из церкви св. Афанасия в Салониках (не ранее XIV в.): Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. 260.].
Изначально Константинополь – вернее, Византий – был посвящен вовсе не Богородице, а Рее как защитнице (Тюхе) города. Богиня судьбы олицетворяла в данном случае законы и политическую самостоятельность того или иного полиса. Многие города желали видеть Тюхе своей покровительницей: Эфес, Смирна, Никея, Тарсос[234 - Limberis V. Divine Heiress. P. 123–125.]. Однако первыми ей были посвящены Афины, где роль Тюхе исполняла сама Афина Паллада. Данное обстоятельство было хорошо известно византийским историкам: еще в V в. Зосим в своей «Новой истории» рассказывал, как гунны во главе с Аларихом не смогли в 396 г. захватить город, поскольку увидели на его стене богиню в полном боевом доспехе[235 - «Я также не должен умолчать о причине, по которой произошло чудесное спасение афинян… Когда Аларих и все его войско подошли к городу, вождь увидел саму богиню Афину, охранявшую город и прохаживавшуюся вдоль его стен. Она выглядела точь-в-точь как ее статуя – в полном вооружении и готовности отразить нападение» (Зосим. Новая история / Пер., комм., указ. Н. Н. Болгова. Белгород, 2010. С. 208).]. Неудивительно, что со временем Афина «подменила» собой Тюхе и в роли защитницы Константинополя. А в XII в. Никита Хониат уже сравнивал с «мнимой девственницей» Минервой «истинную» Деву Марию[236 - «Когда наступило время проходить и самому императору, впереди его ехала серебряная, вызолоченная колесница… а на ней стояла икона Богоматери, непобедимой защитницы и неодолимой соратницы царя. И не трещала ось под этой колесницей, потому что она везла не мнимую девственницу богиню Минерву, но истинную Деву» (Никита Хониат. История со времени царствования Иоанна Комнина / Пер. под ред. В. И. Долоцкого. Рязань, 2003. Т. 1 (1118–1185). С. 171–172).].
Те же изменения коснулись и Ризы Богоматери. Еще в VII в. в «Пасхальной хронике» приводилась легенда о том, что Константин якобы привез в свою новую столицу палладий, хранившийся до того в Риме, и поместил его рядом с колонной, на которой была установлена статуя Тюхе[237 - «Обнаружив <рядом> деревню под названием Амандра, он (Персей – О. Т.) построил на ее месте город. За его воротами он поставил свою статую, которая несла изображение головы Горгоны, и, совершив жертвоприношение, назвал Тиху города Персидой в честь своего имени; эта статуя до сих пор стоит там» (Пасхальная хроника / Пер., вступ. ст., комм. Л. А. Самуткиной. СПб., 2004. С. 152–153). Согласно легенде, палладий был спасен из пылающей Трои Энеем и доставлен в Италию, где был торжественно помещен в храм Весты в Риме: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 14–15.]. Однако в IX в. палладием, способным защитить Константинополь от врагов, уже совершенно явно считался Покров Богородицы. В 860 г. во второй гомилии «На нашествие росов» патриарх Фотий с восторгом описывал последствия осады города Аскольдом и Диром:
Истинно, облачение Матери Божьей – это пресвятое одеяние! Оно окружило стены – и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него – и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им – и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо, как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения[238 - Патриарх Фотий. Гомилия (IV) вторая «На нашествие росов» / Пер. П. В. Кузенкова // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000. Проблемы источниковедения / Отв. ред. Л. В. Столярова. М., 2003. С. 45–69, здесь С. 60.].
В некоторых случаях Риза могла замещаться выносными иконами Богоматери; их византийские императоры начиная с XI в. брали с собой в военные походы[239 - Этингоф О. Е. К ранней истории иконы «Владимирская Богоматерь» и традиции влахернского богородичного культа на Руси в XI–XIII вв. // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 127–156, здесь С. 141; Колпакова Г. С. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. СПб., 2005. С. 17.].
Не менее важной оказывалась связь между Афиной и Девой Марией через ткачество. Как греческая богиня считалась создательницей и лучшей мастерицей в данном ремесле, так и будущей матери Христа была уготована здесь исключительная роль. Об этом прямо говорилось в «Протоевангелии Иакова» (II в.), апокрифическом, но крайне популярном в последующие столетия произведении:
И сказал первосвященник: бросьте жребий, что кому прясть… И выпали Марии настоящий пурпур и багрянец, и, взяв их, она вернулась в свой дом… И окончила она прясть багрянец и пурпур и отнесла первосвященнику. Первосвященник благословил ее и сказал: Бог возвеличил имя твое, и ты будешь благословенна во всех народах на земле[240 - История Иакова о рождении Марии // Апокрифы древних христиан / Пер., прим., комм. И. С. Свенцицкой, М. К. Трофимовой. М., 1989. С. 121.].
С точки зрения византийских богословов, прядение Марией пурпура возвещало творение тела ее будущего Младенца из собственной крови. Уже у Прокла в «Похвальном слове Пресвятой Деве Богородице Марии» (V в.) рождение Спасителя уподоблялось тяжелой работе на ткацком станке[241 - «Maria, inquam, ancilla et mater, virgo, ac coelum, Dei ad homines unicus pons, horrendum incarnationis textorium jugum, in quo ineffabili quadam ratione unionis illius tunica confecta est: cujus quidem textor exstitit Spiritus sanctus» (Proclus, CP. Episcopus. Laudatio in sanctissimam Dei genitricem Mariam // PG. T. 65. Col. 679–691, здесь Col. 681–682). Интересно, что чуть дальше у Прокла говорилось о Марии как о матери, рожденной «неестественным образом» (Ibid. Col. 711–712), что, по мнению В. Лимберис, также отсылало к образу Афины, появившейся на свет из головы Зевса: Limberis V. Divine Heiress. P. 88.]. А у Иоанна Дамаскина (VIII в.) сам Иисус Христос сравнивался с тканью, произведенной его матерью: «Вместе с Царем и Богом поклоняюсь и багрянице тела, не как одеянию и не как четвертому Лицу, – нет! – но как ставшей причастною тому же Божеству»[242 - Иоанн Дамаскин. Три слова в защиту иконопочитания / Пер. А. Бронзова. СПб., 2001. С. 32.].
Тема явления Христа как защитника, Спасителя всего человечества и роли в этом процессе Марии нашла и свое иконографическое воплощение. В VI–VII вв. в греко-восточной иконописи сложился так называемый тип Богородицы со щитом (медальоном), перешедший затем в византийское и западноевропейское искусство и сохранившийся вплоть до XVI в.[243 - Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 304–319; Т. 2. С. 62–63, 109–123, 396.] Особенность его заключалась в том, что Богоматерь поддерживала здесь не сидящего у нее на руках Младенца (Спаса Эммануила), но некий белый или голубоватый ореол с его изображением – как будто металлический щит с рельефом, прообразом которого выступал, вероятно, «обетный щит» (clipeum) императора[244 - Там же. Т. 1. С. 308.]. Н. П. Кондаков не приводил никаких соображений относительно богословских истоков данного иконографического типа, однако мне представляется, что в данном случае вновь поднималась тема защиты рода человеческого – защиты, которая воспоследует не только от самого Христа, но и от Его матери. Щит, который она сжимала в руках и который в греческой культуре являлся самым ярким выражением daidala, не только подчеркивал эту мысль, но и связывал воедино две основных функции Марии – покровительство и занятие ткачеством.
Связь между двумя функциями еще более явно прослеживалась по иконографическому типу Virgo militans. На знаменитой костяной табличке, присланной в подарок Карлу Великому от имени византийской императрицы Ирины, Мария была представлена в доспехах римского воина, с крестом-скипетром, но при этом сжимающей в левой руке два веретена[245 - Подробнее о ней: Lewis S. A Byzantine «Virgo Militans» at Charlemagne Court // Viator. 1980. Vol. 11. P. 71–110. Н. П. Кондаков, отмечая, что костяная табличка, возможно, являлась подделкой, тем не менее возводил данное изображение к более раннему и лучше документированному типу Maria Regina: Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 276–297.]. Иными словами, интересующая нас аналогия между защитой и ткачеством была известна и понятна не только в Византии, но и в Западной Европе, где образ воинствующей Богородицы также фиксировался по изобразительным источникам[246 - Махов А. Е. Дубина Богоматери. Вещь и слово в демонологической иконографии «Мадонны, приходящей на помощь» // In Umbra. Демонология как семиотическая система / Отв. ред. и сост. Д. И. Антонов, О. Б. Христофорова. М., 2017. Вып. 6. С. 43–64; Он же. «Madonna del Soccorso», или Парадокс мирного гнева // Агрессия демонов и гнев святых в средневековых текстах и изображениях / Под ред. А. Б. Герштейн. М., 2021. C. 23–69.]. Еще большее распространение получила в средневековых кодексах сцена Благовещения, где Мария оказывалась представлена с пряжей, веретеном или прялкой: этот иконографический тип также, по всей видимости, имел византийское происхождение и опирался на цитировавшийся выше пассаж из «Протоевангелия Иакова»[247 - Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 315–316.].
Тема ткачества/защиты нашла своеобразное отражение и в распространившихся с XIII в. изображениях плата св. Вероники – одном из вариантов нерукотворных икон, к которым также относился Мандилион (плат с образом Христа, якобы спасший Эдессу от нападения персов)[248 - О символической связи Мандилиона с литургическими тканями, используемыми в таинстве Евхаристии, см.: Герстель Ш. Чудотворный Мандилион. Образ Спаса Нерукотворного в византийских иконографических программах // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 76–89; Лидов А. М. Мандилион и Керамион как образ-архетип сакрального пространства // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2003. С. 249–280, здесь С. 253. О функциональной близости Мандилиона и греческого палладия: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 16.]. Как и на последнем, лик Спасителя оказывался как бы «впечатан» в саму ткань плата Вероники, сливаясь с ней воедино, как будто в подтверждение слов Иоанна Дамаскина[249 - О плате св. Вероники см. прежде всего: Il Volto di Cristo / A cura di G. Morello, G. Wolf. Roma, 2001. P. 103–111.]. С точки зрения символики данного изображения, внимания заслуживают исследования Луи Марена, сопоставившего данный иконографический тип с мотивом Медузы Горгоны (чья отрубленная голова, как мы помним, красовалась на щите Афины/Минервы). Для французского ученого, которого в первую очередь интересовал эффект обездвиживания модели, «выступание» головы Медузы из щита оказывалось идентичным положению лика Христа на плате[250 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 452–463 (со ссылкой на: Marin L. Dеtruire la peinture. P., 1977; Idem. Philippe de Champaigne ou la prеsence cachеe. P., 1995). Любопытно, что в том же ряду Л. Марен рассматривал и изображения головы Олоферна, отрубленной Юдифью.] – как, впрочем, и изображению фигуры Младенца на щите Богородицы в иконографическом типе, отмеченном Н. П. Кондаковым. Во всех трех случаях, на мой взгляд, речь шла о единой, наглядно демонстрируемой символике защиты.
Воспринятой на Западе оказалась и тема Марии – покровительницы города. С XII в., когда культ Пресвятой Девы обрел здесь особую популярность, европейские правители начали искать ее заступничества для своих подданных[251 - Подробнее об этом см.: Schreiner K. Maria Patrona. La sainte Vi?rge comme figure des villes, territoires et nations ? la fin du Moyen ?ge et au dеbut des temps modernes // Identitе rеgionale et conscience nationale en France et en Allemagne du Moyen ?ge ? l’еpoque moderne / Publ. par R. Babel, J.?M. Moeglin. Sigmaringen, 1997. P. 133–153.]. Уже у Алана Лилльского в проповеди на Благовещение Мария именовалась «городом», созданным Господом (два других представляли род людской и Церковь), и уподоблялась ему. Неудивительно, что именно к Ее защите в Средние века и Новое время обращались многие народы: жители Сиены именовали свой город civitas virginis; Людовик I Великий, король Венгрии, называл свои владения Regnum Marianum; герцог Максимилиан I Баварский в начале XVII в. назначил Марию Patrona Bavariae[252 - Ibid. P. 138.].
Преданностью Богородице отличались и жители Франции, особенно в период Столетней войны. Так, Кристина Пизанская в «Письме королеве» 1405 г. призывала Изабеллу Баварскую, супругу Карла VI, стать «матерью и защитницей своих подданных» – такой же, какой была Мария для всего христианского мира[253 - «Encores vous dis-je que, tout ainsi comme le royne du ciel, mere de Dieu, est appellеe mere de toute chretientе, doit estre dicte et appellеe toute saige et bonne royne mere et conffortarresse, et advocate de ses subgiez et de son pueple» (Christine de Pizan. Epistre ? la reine / Ed. par A. J. Kennedy // Revue des langues romanes. 1988. T. 92 (2). P. 253–264, здесь P. 256).]. В 1414 г. в «Молитве Богоматери» поэтесса обращалась непосредственно к матери Христа, моля ее оказать помощь французскому королю и избавить страну от постигших ее бед[254 - «Pour le Roy de France te pri / Qu’en pitiе tu oyes le cry / De ses bons et loyaux amis… Royne, qui des maulx nous l?ve / Lesquelx nous empеtra dame Eve, / Si com saint Augustin raconte, / Tu est celle qui n’es pas t?ve / A nous expurgier de la c?ve / De pеchiе qui trop nous surmonte» (Christine de Pizan. Pri?re ? Notre-Dame // Thomassy R. Essai sur les еcrits politiques de Christine de Pisan. P., 1838. P. 171–181, здесь Р. 173–174).]. А в «Зерцале достойных женщин» конца XV в. анонимный автор в подробностях описывал страстную мольбу, с которой французский дофин Карл (будущий Карл VII) обращался к Богоматери, прося заступничества перед Ее Сыном, дабы он помог ему победить своих врагов. Содержание этой молитвы затем якобы пересказала дофину Жанна д’Арк, явившаяся к нему в Шинон с обещанием спасти Францию: именно этот открытый девушкой «секрет» убедил Карла в ее избранности и заставил его доверить ей войска[255 - «Indigne de adresser sa priere a Dieu suplia a sa glorieuse mere qui est royne de misericorde et consolation des desolez que se il estoit vray filz du roy de France et heritier de sa couronne il pleust a la dame suplier son filz que il luy donnast ayde et secours contre ses ennemys mortelz et aduersaires en maniere que il les peust chasser hors de son royaume et icelluy gouuerner en paix» (Mirouer des Femmes vertueuses. P., 1547, б. п.). О «секрете» Жанны д’Арк, якобы открытом ею будущему Карлу VII, см. подробнее: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 44–63.].
То, что Жанну благосклонные к ней авторы сравнивали с Девой Марией, спасительницей человечества, и видели в ней прежде всего защитницу французского народа, – факт хорошо известный. Впервые эта аналогия начала использоваться летом 1429 г. – после снятия осады с Орлеана[256 - О возникновении данной аналогии и ее судьбе в текстах XV в. см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 68.], что расценивалось большинством французов как первое чудо, совершенное девушкой, как наглядное подтверждение ее миссии[257 - См. выше: прим. 1 на с. 24; прим. 1 на с. 52.]. Невероятное почтение, которое она испытывала к Богородице, также неоднократно отмечалось современниками событий[258 - Delaruelle E. La spiritualitе de Jeanne d’Arc // Delaruelle E. La piеtе populaire au Moyen Age. Turin, 1975. P. 355–388.], однако для нас в данном случае особый интерес представляют показания самой Жанны на обвинительном процессе 1431 г., где она, в частности, с гордостью заявила, что вряд ли найдется кто-то способный сравниться с ней в умении прясть[259 - «Interrogata utrum in iuventute didiscerit aliquam artem. Dixit quod sic, ad suendum pannos lineos et nendum; nec timebat mulierem Rothomagensem de nendo et suendo» (PC, 1, 46).]. Безобидные, на первый взгляд, слова в действительности, возможно, намекали на двух других непревзойденных мастериц – Деву Марию и Афину/Минерву, поскольку для них ремесло ткачихи и защита города (или страны) оказывались семантически близкими.
Впрочем, не одни лишь эти функции объединяли Жанну д’Арк с Богоматерью, а через нее – с Афиной Палладой. В том, как воспринимали данных героинь в Античности и Средневековье, присутствовала еще одна общая составляющая – их настойчиво декларируемая девственность, с которой также оказывалась связана тема покровительства.
***
Как известно, в Библии город наделялся женской сущностью, попеременно выступая в роли «матери», «вдовы» или «блудницы»[260 - Франк-Каменецкий И. Г. Женщина-город в библейской эсхатологии // Франк-Каменецкий И. Г. Колесница Иеговы. М., 2004. С. 224–236; Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле (Из евангельской мифологии) // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 623–665.]. В качестве антитезы последнему варианту существовал также город-«дева», символическая чистота которого пребывала под защитой его стен – гарантии от насилия, исходящего от любого захватчика[261 - Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Топоров В. Н. Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 121–132, здесь С. 126–127.]. Впрочем, этот образ был хорошо известен большинству древних традиций[262 - Там же. С. 127, 130–131.], в том числе и античной: вечно девственная Афина выступала здесь прежде всего как покровительница крепостной стены[263 - Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 236.]. Та же взаимосвязь между обетом целомудрия и защитой города прослеживалась и в образе Девы Марии, ставшей для людей Средневековья олицетворением непорочности и спасения. Да и Юдифь (рядом с которой, как мы помним, на миниатюре из аррасской рукописи «Защитника дам» была изображена Жанна д’Арк), защитившая Бетулию от врагов израильского народа, часто уподоблялась Церкви, убежищу всех истинных христиан[264 - Например, в комментариях Рабана Мавра IX в.: «Illis ergo omnibus ornamentis se sancta Ecclesia ornat, quia omnium virtutum decore se illustrare certat» (Beati Rabani Mauri Expositio in Librum Judith // PL. T. 109. Col. 539–615, здесь Col. 565). Или в «Ординарной глоссе» XIII в.: «Judith, id est Ecclesia, commendat praesbiteris portam. Id est castrorum Dei sollicitam custodiam, ut pervigili et solerti cura contra hostium insidias semper parati assistant et orationibus muniti» (Glossa ordinaria // PL. T. 113. Col. 731–740, здесь Col. 736).], и тем самым автоматически приравнивалась к Марии – другому воплощению Церкви[265 - Подробнее см.: B?hrer-Thierry G. La reine adult?re // Cahiers de civilisation mеdiеvale. 1992. Т. 35. P. 299–312; Ciletti E., L?hnemann H. Judith in the Christian Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines / Ed. by K. R. Brine, E. Ciletti, H. L?hnemann. Cambridge, 2010. P. 41–65.].
Вместе с тем в еврейских мидрашах история Юдифи излагалась совершенно иначе: как полагали многие комментаторы, в лагере ассирийцев она согрешила, разделив ложе с Олоферном, а потому стража Бетулии отказывалась пускать ее внутрь городских стен[266 - Dubarle A.?M. Judith. Formes et sens des diverses traditions. Rome, 1966. P. 80–102, 168; Levine Gera D. The Jewish Textual Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines. P. 23–39.]. В данном ряду ассоциаций вполне логично смотрелась и Жанна д’Арк с ее обетом целомудрия и первым военным «чудом» – снятием осады с Орлеана, во время которого англичане, кстати сказать, именовали девушку не иначе как потаскухой (ribaude). Именно на этих оскорблениях было затем основано официальное обвинение французской героини в занятиях проституцией[267 - Тогоева О. И. Короли и ведьмы. С. 90–116.]. Более того, по словам Жана д’Эстиве, прокурора руанского трибунала, Жанна сама заявляла, что после окончания военных действий и изгнания захватчиков с территории королевства она станет матерью трех необыкновенных сыновей – короля, императора и папы[268 - «Item dicta Iohanna… dixit quod… ipsa habitura erat tres filios quorum primus esset papa, secundus imperator er tercius rex» (PC, 1, 204).].
Сомнения в истинной девственности возникали на протяжении веков и в отношении Афины Паллады, согласно некоторым источникам, настоящей, а не приемной матери Эрихтония[269 - Следы этой традиции подробно рассмотрены в: Протопопова И. А. Афина-Коронида и третья птица из трагедии Еврипида «Ион» // Arbor mundi / Мировое древо. 2002. Вып. 9. С. 9–34, особенно С. 17–20, 26–29. Неслучайно, как кажется, и Никита Хониат называл Афину «мнимой девственницей»: см. прим. 2 на с. 76.], и в отношении Девы Марии, возможно, родившей Христа «от прелюбодеяния»[270 - Эта идея развивалась в «Протоевангелии от Иакова»: «И сказал первосвященник: Отдай деву, которую ты взял из храма Господня. Иосиф заплакал. Тогда сказал первосвященник: дам вам напиться водой обличения перед Господом, и Бог явит грехи ваши перед вашими глазами» (История Иакова о рождении Марии. С. 123). См. также: «Но отвечали старейшины иудейские и сказали Иисусу: «Что мы видим? Прежде всего, Ты рожден от любодеяния. Во-вторых, из?за Твоего рождения Ирод погубил в Вифлееме младенцев. В-третьих, отец Твой и Мать Твоя Мария бежали в Египет, ибо не доверяли им люди»» (Евангелие Никодима. С. 75).]. Данная традиция в эпоху Средневековья, безусловно, являлась маргинальной, и даже если Мартин Ле Франк знал о ней, он совершенно не случайно использовал эпитет «Дева» (Vi?rge) применительно и к Афине/Минерве, и к Марии, и к Жанне д’Арк[271 - «Tant estoit ceste noble vierge / Plaine de sens et de prudence / Qu’on lui offroit chandeille et cierge / Par honneur et par reverence» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17273–17276).]. Таким образом, сомнений в репутации освободительницы Орлеана у него не возникало – как не возникло их и у неизвестного художника из Арраса, взявшегося проиллюстрировать парадную рукопись «Защитника дам».
Конечно, связь, выстраиваемая между этими героинями, на первый взгляд могла бы показаться формальной, ведь у нас действительно нет никаких прямых доказательств того, что очередной «портрет» Жанны д’Арк создавался в соответствии с античными и христианскими представлениями о деве – защитнице города. И все же именно эта мифопоэтическая традиция позволяет лучше понять, почему на миниатюре к «Защитнику дам» французская героиня вдруг получила в руки копье и щит, а ее прототипом оказалась именно Афина, а не какая-нибудь другая, не менее достойная дама.
Любопытно, однако, другое. Как мы помним, и сама поэма, и кодекс с ее текстом были созданы задолго до того, как с Жанны д’Арк сняли обвинения в колдовстве, проституции и впадении в ересь, – в 1442 и 1451 гг. соответственно[272 - Напомню, что в следующий раз тот же эпитет Vi?rge был использован анонимным автором латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной уже после 1456 г., т. е. после процесса по реабилитации Жанны: см. прим. 3 на с. 72.]. Иными словами, Мартин Ле Франк и аррасский художник полностью проигнорировали официальный приговор, вынесенный девушке церковным судом, и представили ее в образе второй Юдифи – женщины, одержавшей верх над врагами и отстоявшей независимость своего народа.
Тема победы, совершенно недвусмысленно звучавшая в тексте поэмы и в новом «портрете» Орлеанской Девы (как и на рисунке Клемана де Фокамберга), вероятно, не слишком понравилась Филиппу III Доброму, которому были посвящены как сам «Защитник дам», так и интересующая нас рукопись. Конечно, к этому времени между герцогом и Карлом VII уже был заключен Аррасский мир (1435 г.), положивший конец гражданской войне на территории королевства и превративший Бургундию в союзницу Франции. Однако лишь неудовольствием Филиппа Доброго (или его ближайшего окружения) возможно было, на мой взгляд, объяснить тот факт, что Мартин Ле Франк собственноручно изъял из окончательного текста поэмы несколько строф[273 - Подробнее см.: Merkle G. H. Martin Le Franc’s commentary on Jean Gerson’s treatise on Joan of Arc // Fresh Verdicts on Joan of Arc / Ed. by B. Wheeler and C. T. Wood. N. Y.; L., 1999. P. 177–188.], представлявших собой не что иное, как восторженный отклик на трактат Жана Жерсона De mirabili victoria[274 - Мартин Ле Франк называл этот трактат «невероятно утонченным»: «Scez tu point que Jarson en dit? / Je te dy maistre Jarson / Qui d’elle ung petit traictiе fit, / Plus soubtil que nous ne penson» (Ibid. P. 188).] и вновь поднимавших тему непорочности Девы, защитившей Орлеан от врага[275 - «Aussy je croy, en bonne foy, / Que les angles l’accompaignassent, / Car ilz, comme en Iherosme voy, / Chastetе aiment et embrassent» (Ibid. P. 187). Строки об ангелах, сопровождавших Жанну и помогавших ей в ратных делах, поскольку они «любят и почитают непорочность», представляли собой парафраз текста Жана Жерсона: «…ut in manu femine puellaris et virginis confundat fortia iniquitatis arma, auxiliantibus angelis, quibus virginitas amica est et cognata, secundum Hieronymum» (Opusculum magistri Johannis de Jarsonno. P. 39).]. Только так объяснялись и жалобы самого поэта на враждебный прием, оказанный его труду при бургундском дворе, где «длинные языки» (langues affiler) советовали герцогу сжечь преподнесенное ему сочинение или по крайней мере заставить автора переписать поэму, «исполненную яда»[276 - «Mais pour tant Il ne s’en suit pas / Que l’en ne m’ait pour moy destruire / Souvent espiе pas ? pas / Et dit ? l’oreille du sire: / Faictes cestui br?ler ou frire, / Car Il porte ou ventre poisons, / Et si me commandez rescripre / A Martin pour pluseurs raisons» (Complainte du livre du Champion des Dames ? maistre Martin le Franc son acte[u]r // BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 148–150v, здесь Fol. 148v).].
Эти сетования, облеченные в стихотворную форму, сохранились в качестве приложения к тому самому парадному кодексу из Арраса, в котором появился столь примечательный «портрет» Жанны д’Арк и который остался одним из считаных манускриптов «Защитника дам», созданных при жизни автора[277 - В настоящее время известно 9 кодексов с полным или частичным текстом «Защитника дам». Большинство из них не датированы, и только два (Bruxelles, Biblioth?que royale de Belgique. Ms. IV–1127 и BNF. Ms. fr. 12476) были точно созданы при жизни Мартина Ле Франка, т. е. до 1461 г.]. Не следует ли предположить, что для герцога Бургундского, продавшего попавшую к нему в плен героиню англичанам, сама мысль об Орлеанской Деве-победительнице была невыносима даже спустя многие годы после ее гибели на костре?
Глава 3
Поражение или победа?
Двадцать первого сентября 1435 г. в Аррасе между Карлом VII и Филиппом III Бургундским было заключено перемирие. Оно стало итогом пятилетних переговоров, которые начались еще в декабре 1431 г. в Лилле, в тот самый момент, когда в Париже проходила коронация Генриха VI Ланкастера в качестве правителя Франции. Характерно, что герцог Бургундский не явился на эту церемонию, продемонстрировав тем самым постепенную смену своего политического курса: на протяжении последующих лет его подданные практически не встречались на полях сражений со своими недавними противниками[278 - Фавье Ж. Столетняя война. С. 515–517, 521–522.].
Согласно же Аррасскому договору, Филипп III Добрый официально переходил на сторону французского монарха, лишая тем самым англичан любой поддержки[279 - «…pour traictier de paix gеnеrale en nostre royaume, et, en deffault d’icelle, traicter de paix, union et rеconsiliacion de nostre cousin, Phelippe, duc de Bourgoigne, et autres noz subgetz avec nous, aient estе tenues plusieurs convencions et journеes en divers lieux, de nostre part, avec nostredit cousin et ses gens, de sa part, sans ce que encores y ait estе prinse conclusion final» (Traitе conclu ? Arras entre Charles VII et le duc de Bourgogne le 21 septembre 1435 // Les grands traitеs de la guerre de Cent ans / Ed. par E. Cosneau. P., 1889. P. 116–151, здесь Р. 120). О содержании Аррасского договора см.: Contamine Ph. France et Bourgogne, l’historiographie du XV
si?cle et la paix d’Arras (1435) // Arras et la diplomatie europеenne (XV
–XVI
si?cle) / Ed. par D. Clauzel, C. Giry-Deloison, C. Leduc. Arras, 1999. P. 81–100; Lesaffer R. The concepts of war and peace in the 15
century treaties of Arras // Ibid. P. 165–182; Spitzbarth A.?B. De la vassalitе ? la sujеtion: l’application du traitе d’Arras (21 septembre 1435) par la couronne // Revue du Nord. 2003. № 349. P. 43–72. Об английской реакции на заключение договора см.: Warner M. The Anglo-French Dual Monarchy and the House of Burgundy, 1420–1435: The Survival of an Alliance // French History. 1997. Vol. 11 (2). P. 103–130; Allmand C. T. Le traitе d’Arras de 1435: une perspective anglaise // Arras et la diplomatie europеenne (XV
Самым главным, однако, искусством этой богини – искусством, которому она научила простых смертных, – Ле Франк полагал создание оружия[200 - «Mais entre vous nourris aux armes / Qui amez merveilleusement / Hauberjons, lances et guisarmes, / Loez Minerve grandement» (Ibid. V. 17241–17244).], причем в первую очередь оборонительного[201 - Тот же образ Минервы мы находим, к примеру, у Кристины Пизанской: «Il est escript que es anciens aages… une sage femme de Grece, nommеe Minerve, trouva l’art et science de faire armeures de fer et d’acier, et tout le hernois qu’on seult porter en bataille fu par luy primiement trouvе» (Christine de Pizan. Le Livre des fais et bonnes meurs du sage roy Charles V // Nouvelle collection des mеmoires pour servir ? l’histoire de France depuis le XIII
si?cle jusqu’? la fin du XVIII
. Ed. par MM. Michaud et Poujoulat. P., 1836. T. 2. P. 3–145, здесь Р. 38).]. Умением возводить внутренние дворы, донжоны, барбаканы и укрепленные форты люди были обязаны именно ее помощи[202 - «Garnir basses cours et donjons / Et barbaquennes et tournelles, / Assaulx livrer aux garnisons, / Ordonner batailles cruelles» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17253–17256).]. Таким образом, Минерва в поэме выступала прежде всего как защитница города, т. е. наделялась теми же функциями, которые приписывались ей еще в Античности. Греческая Полиада, Алалкомена, Полиухос – «щитовая дева», «градохранительница», «градодержица», «отражающая врагов» – охраняла посвященные ей города[203 - Лосев А. Ф. Афина // Мифы народов мира / Гл. ред. С. А. Токарев. М., 1987. Т. 1. С. 125–128; Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции. М., 2005. С. 236, 244, 319.]: не случайно и Мартин Ле Франк описывал ее как покровительницу Афин, живущих по ею самой установленным законам[204 - «Sous ses loys bonnes et notables / La citе d’Athеnes vivoit» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17235–17236).]. Под защитой Минервы находились и другие греческие полисы – Аргос, Мегара, Спарта[205 - Лосев А. Ф. Афина. С. 127.]. Ее культ существовал и в Трое, где хранился так называемый палладий – статуя Афины Паллады, вооруженной щитом и поднятым копьем[206 - Словарь античности. С. 62, 407, 589; Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 1996. С. 11–18.]. Именно это оружие считалось в древности неотъемлемым атрибутом дочери Зевса, его значение сохранилось неизменным и позднее[207 - См., к примеру, у Вергилия описание того, как Одиссей и Диомед вносят в лагерь ахейцев украденный из Трои палладий: «В лагерь едва был образ внесен – в очах засверкало / Яркое пламя, и пот проступил на теле соленый; / И, как была, со щитом и копьем колеблемым, дева – / Страшно об этом сказать – на месте подпрыгнула трижды» (Вергилий. Энеида / Пер. С. Ошерова // Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. С. 161). Тот же образ Афины мы встречаем и у Апулея: «Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву, на голове блестящий шлем, сам шлем обвит оливковым венком, щит несет и копьем потрясает; вся такова – будто сейчас на бой» (Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел / Пер. М. Кузмина // Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения. М., 1988. С. 282).].
История Афины/Минервы пользовалась большой популярностью во французской средневековой культуре. Помимо «Защитника дам» Мартина Ле Франка, мы встречаем ее, к примеру, в «Аллегориях на „Метаморфозы“ Овидия» Арнульфа Орлеанского (вторая половина XII в.); в «Правдивом ди» Гийома де Машо (1364 г.); в сборнике «О знаменитых женщинах» Джованни Боккаччо, получившем особую популярность во Франции с конца XIV в.; в «Нравоучительной книге о шахматах любви» Эврара де Конти, созданной в 1390–1400 гг.; в «Письме Офеи Гектору» (1400–1401 гг.), «Книге об изменчивости Фортуны» (1400–1403 гг.) и «Книге о Граде женском» (1404–1405 гг.) Кристины Пизанской[208 - Подробнее см.: Blumenfeld-Kosinski R. Reading Myth: Classical Mythology and Its Interpretations in Medieval French Literature. Stanford, 1997. P. 23, 129, 175, 204, 210.].
В «Морализованном Овидии», одном из самых известных произведений средневековой литературы, оказавшем огромное влияние на французских авторов[209 - Ibid. P. 90–136, 215–216.], об античной богине говорилось следующее:
Минерва… должна изображаться в виде вооруженной дамы, голова которой покрыта шлемом, а его гребень спускается назад. Она держит в правой руке копье, а в левой – щит, на котором нарисована голова ужасной горгоны с тремя змеями вокруг[210 - «Minerue… doit estre figuree a la semblance dune dame armee. Le chief de laquelle doit estre enuironne de une berge et son heaume creste le couuroit par dessus. Elle tenoit en sa dextre main une lance et en sa senestre j esencristasin ouquel estoit paint le chief de gorgone moult horrible enuironne de trois serpens» (Ovide. Mеtamorphoses. Bruges, 1484, б. п., курсив мой – О. Т.). То же строгое распределение оружия в правой и левой руках Афины соблюдалось и в Античности: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 264–268.].
Копье и щит, таким образом, воспринимались здесь как единое целое, а значит, требовали и единой интерпретации, при которой щит (с отпугивающей врагов головой Медузы Горгоны) маркировал границу территории (и, в частности, стену города), находящейся под защитой копья[211 - Та же единая интерпретация копья и щита как оборонительного оружия была свойственна и греческой культуре. См., к примеру: «В негодованьи ему отвечала Паллада Афина: / Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный / Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев. / Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой / С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме» (Гомер. Одиссея / Пер. В. В. Вересаева. М., 1953. I. 252–256). Подробнее см.: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 232–233, 235, 243–244, 264–268. Интересные размышления о копье и его связи с границей своей/чужой территории в западноевропейской и русской культурах см. в: Мурьянов М. Ф. «Слово о полку Игореве» в контексте европейского Средневековья // Palaeoslavica. 1996. Vol. 4. P. 19–36; Бойцов М. А. В шкурах или в пурпуре? К облику варварских королей времен «падения» Римской империи // Искусство власти. Сборник в честь Н. А. Хачатурян. М., 2007. С. 46–87, здесь С. 73–77.].
Программа изображения Афины/Минервы, настоятельно рекомендованная автором «Морализованного Овидия» и предусматривавшая обязательное наличие у нее копья и щита, действительно постоянно воспроизводилась на средневековых миниатюрах. Вторым же по частоте использования являлся, по всей видимости, сюжет с Арахной, превращенной в паука за дерзкую попытку превзойти саму богиню в ткачестве[212 - Французские авторы XIV–XV вв. видели в этой истории пример того, как не следует вести себя ученику со своим учителем. См., к примеру: «Yragnes, ce dit une fable, fu une damoiselle moult soubtive en l’art de tissir et de fillerie, mais trop se oultrecuida de son savoir, et de fait se vanta contre Pallas, dont la deesse s’a?ra contre elle si que pour ycelle vantance la mua in yraigne et dist: „Puis que tant te vantes de filer et tyssir, a tous jours mais filleras et tristras ouvrage de nulle value“. Et tres dont vindrent les yragnes qui ancore ne cessent de filer y tyssire. Si pot estre que aucune se vanta contre sa maistresse, dont mal lui en prist en aucune maniere» (Christine de Pizan. Epistre d’Othеa / Ed. critique de G. Parussa. Gen?ve, 1999. P. 289).]. Именно это умение было названо в «Защитнике дам» следующим по важности искусством, которому Минерва научила людей – голых, замерзающих, страдающих от дождя, ветра и полной невозможности хоть как-то укрыться и согреться[213 - «Qui est a la pluye et au vent, / Mal vestus et mal affulez, / Il la doibt regretier souvent / Car tixtre apprint aux deffulez / Nus et descouvers a tous lez, / Fustanes, linges, draps, tichus / Dont couvroient leurs dos pelez / De hale et de pouldre houchus» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17257–17264).]. Мартин Ле Франк заявлял, что «кардиналы и папы» должны признать важность этой «науки», поскольку изготовлением вышивок, плащей, дуплетов, скатертей и салфеток – всего, что используется во дворцах и монастырях, они также обязаны античной богине[214 - «Et prisier la science soye / Doibvent et cardinaulx et papes, / Car elle aprint comment de soye / L’en feroit ornemens et chappes, / Doubliers, serviettes et nappes / Pour parer palais et monstiers» (Ibid. V. 17265–17268).]. Ткачество, таким образом, напрямую связывалось в «Защитнике дам» с первой – военной – функцией Афины/Минервы, ибо также подразумевало покровительство, оказываемое ею роду людскому.
Странная на первый взгляд зависимость между двумя отмеченными «искусствами» легко прояснялась при обращении к греческой философии и, в частности, к «Политику» Платона:
Какой же можно найти самый малый удовлетворительный образец, который был бы причастен той самой – государственной – деятельности? Ради Зевса, Сократ, хочешь, за неимением лучшего, выберем ткацкое ремесло? Да и его – не целиком; быть может, будет достаточно ткани из шерсти: пожалуй, эта выделенная нами часть скорее всего засвидетельствует то, чего мы ждем[215 - Платон. Политик // Платон. Сочинения / Под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса. М., 1972. Т. 3 (2). С. 33.]. И далее: Все, что мы производим и приобретаем, служит нам либо для созидания чего-либо, либо для защиты от страданий[216 - Там же. С. 39 (курсив мой – О. Т.).].
Подробно рассмотрев данное любопытное сравнение, Михаил Ямпольский отмечал, что абсолютно все – ткани, покровы, ковры и накидки – относилось Платоном именно к защитным средствам[217 - Ямпольский М. Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре. М., 2007. С. 54–57 (со ссылкой на специальное исследование аналогии между ткачеством и функцией защиты у Платона: Rosen S. Plato’s Statesman. The Web of Politics. New Haven, 1995. P. 101–104).]. Аналогия эта становилась особенно заметной, когда речь заходила о так называемых daidala – произведениях легендарного Дедала, включавших, наравне с материями, вышивками и украшениями колесниц, корабли, а также – что особенно важно – доспехи и щиты. Последние и являлись самым ярким выражением daidala: сделанные из шкур, натянутых на каркас, а лишь затем покрытые слоем бронзы, они прямо олицетворяли связь ткачества (плетения) и защиты[218 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 57, 176–177 (со ссылкой на: Frontisi-Ducroux F. Dеdale. Mythologie de l’artisan en Gr?ce ancienne. P., 1975).].
Данная функция, являвшаяся неотъемлемой частью образа Афины/Минервы и сохранившая свое значение как в римской Античности, так и в Средние века, дает все основания предположить, что именно этот образ и послужил основой для художника-иллюстратора рукописи «Защитника дам» при создании «портрета» Жанны д’Арк[219 - Он, безусловно, опирался и на текст самой поэмы. У Мартина Ле Франка сравнение Жанны д’Арк с Афиной возникало в самом конце пассажа, посвященного французской героине: «Hе, cueurs de France en gentillesse / Concheus, vostre esprit reprenez / Et de Pallas et de Lucresse / L’usage et l’estat apprenez» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17125–17128).]. Тема спасительницы города получала у него, таким образом, универсальное звучание, поскольку в одном рисунке поднимались сразу три важные темы – античная, библейская и современная ему французская. Близость образов Орлеанской Девы и Афины/Минервы подчеркивали прежде всего идентичные атрибуты – копье и щит, – которые и в средневековой культуре полностью сохранили свое основное значение – символов защиты[220 - Именно в этом значении упоминались копье и щит в Библии: «Избрали новых богов, оттого война у ворот. Виден ли был щит и копье у сорока тысяч Израиля?» (Суд. 5: 8). См. также: «Перс и Лидиянин и Ливиец находились в войске твоем и были у тебя ратниками, вешали на тебе щит и шлем» (Иез. 27: 10).]. Достаточно вспомнить архангела Михаила, святого патрона и защитника Франции, часто изображавшегося именно с этим оружием – как во французских, так и в иностранных рукописях[221 - Об архангеле Михаиле как о небесном страже, защищающем врата храма от грешников, в византийской традиции см.: Лидов А. М. Чудотворные иконы в храмовой декорации. О символической программе императорских врат Софии Константинопольской // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 44–75, здесь С. 50.].
Безусловно, на первый взгляд, уподобление Жанны д’Арк Афине на миниатюре из «Защитника дам» может показаться весьма неожиданным. В текстах, посвященных французской героине, подобная аналогия встречалась крайне редко. За исключением Мартина Ле Франка, единственным, пожалуй, кто обратился к данному сравнению, стал анонимный автор латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной после 1456 г.[222 - «Rex igitur certus divino numine duci / Virginis officium, jussit revocare Puellam. / Advenu cujus stipatur milite multo / Curia: fit strepitus, gaudent sperare salutem / Pro se quisque viri. Sic, primum Pallade visa, / Virgine belligera, circum Tritona sonorum / Africa gens fremuit» (Anonyme. Sur l’arrivеe de la Pucelle et sur la dеlivrance d’Orlеans // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 33). Сравнение Жанны с Афиной в этой поэме дает возможность предполагать, что ее автор читал «Защитника дам» Мартина Ле Франка.] Однако данную цепочку ассоциаций легко прояснить, всего лишь добавив к ней одно связующее звено, важнейшую героиню средневековой христианской культуры – Деву Марию.
***
Как защитница города и – шире – всего человечества Пресвятая Дева начала восприниматься в христианском мире очень рано: уже в VII в. она стала официальной покровительницей Константинополя[223 - Подробно эта тема рассмотрена в: Limberis V. Divine Heiress: The Virgin Mary and the Creation of Christian Constantinople. L.; N. Y., 1994.]. Здесь, во Влахернской церкви, хранилась привезенная из Палестины ее чудотворная Риза, оберегавшая, как считалось, мир и покой горожан. В IV каноне на «Положение Ризы Богоматери» Иосифа Песнопевца (IX в.) последняя именовалась «покровом», «светлым покрывалом», «стеной» и «укреплением» царствующего града всех градов[224 - Службы положения Ризы Пресвятой Богородицы во Влахернах и Пояса Пресвятой Богородицы в Халкопратии // Реликвии в Византии и Древней Руси. Письменные источники / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. С. 123–126. См. также: Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая» и 12 икосе (23 строфе) Акафиста Богоматери // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. Очерки византийской иконографии XI–XIII вв. М., 2000. С. 157–176; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. СПб., 1914–1915 (репринт: М., 1998). Т. 2. С. 56–60, 92–103.]. С VI в. введение почитания Марии в гражданские и религиозные церемонии (в частности, еженедельная богородичная служба по пятницам, включавшая крестный путь из Влахерн в Халкопратию) сделало византийскую столицу истинным «градом Богородицы». Именно так полагал анонимный автор «Слова на положение Ризы», приписываемого Феодору Синкеллу (VII в.):
Сей царственный и богохранимый град, который говорящий и пишущий должен с похвалою называть «Градом Богородицы»… Чисто восхваляется всечистое имя (Ея), и оно вполне считается стеною и забралом спасения[225 - Положение Ризы Богоматери во Влахернах // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 217–224, здесь С. 217–218 (курсив мой – О. Т.).].
Подобное восприятие отразила и более поздняя легенда о явлении Константину Иисуса Христа, повелевшего императору основать Константинополь: «Иди и создай на месте сем город Матери Моей»[226 - Террагонский аноним. О граде Константинополе. Латинское описание реликвий XI в. // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 174–189, здесь С. 189.]. Эпитеты, ставшие постоянными для образа Девы Марии и вошедшие в ее Акафист, помимо общего поэтического и теологического смысла были связаны, как подчеркивала О. Е. Этингоф, с идеями архитектурной образности: Богородица называлась здесь «непоколебимой башней», «нерушимой стеной царства», «столпом непорочности», «убежищем», «дверью» и «вратами»[227 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 159–160. См. также: Limberis V. Divine Heiress. P. 121–122, 149–158.]. Важно и то, что служба Акафиста на пятую неделю Великого поста была введена в X в. в память о победе над аварами, осаждавшими Константинополь в 626 г.[228 - Рассказ об этой осаде и спасении города при помощи иконы Богородицы приводит Террагонский аноним: «Взяв там (в церкви Богородицы – О. Т.) Ее святой образ, обнесли они весь город, и все следовали за [иконой] с песнопениями, слезно моля Богородицу смилостивиться, чтобы защитила она град свой от окружавшей его вражеской опасности» (Террагонский аноним. О граде Константинополе. С. 189). Как отмечал Л. К. Масиель Санчес, эта легенда была использована на рубеже XII–XIII вв. Готье де Куанси в его сборнике чудес Богоматери и стала, таким образом, известна в средневековой Франции: Там же. С. 189, прим. 28.] Она также включала чтения, посвященные двум другим осадам: 674–678 и 717–718 гг.[229 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 162–163.] Таким образом, в византийских письменных источниках постоянно подчеркивалась связь Девы Марии с идеей защиты города.
Та же связь прослеживалась и по иконографическому материалу. К палеологовской эпохе (конец XIII в.) сложилась устойчивая традиция историзованного иллюстрирования 12?го икоса и 13?го кондака (23?й и 24?й строф) Акафиста, отражавшая реальную практику процессий с иконами Богоматери, устраиваемых в Константинополе. В этих шествиях участвовали император, светские и духовные лица, а на изображениях фигурировали служба с литией или поклонение иконе Марии с молитвой о защите города от врагов[230 - Там же. С. 163–165.]. Идея такого покровительства получила воплощение и на монетах императоров из династии Палеологов: на них Богородица была представлена в типе Оранты в центре замкнутой городской стены с мощными крепостными башнями[231 - Там же. С. 166–167; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. С. 71–75.].
Истоки образа Пресвятой Девы как защитницы Константинополя следует искать, в частности, в ветхозаветных прототипах, утвердившихся в святоотеческой литературе в III–IV вв., для которых было характерно уподобление Марии «двери непроходимой», «вертограду огражденному», скинии, закрытым райским вратам и т. д.[232 - Этингоф О. Е. Иконография ветхозаветных прообразов Богоматери средневизантийского периода // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 13–38; Она же. Ветхозаветные иконографические типы Богоматери (по миниатюрам смирнского фрагмента Христианской топографии Космы Индикоплова) // Там же. С. 39–66. См. также: Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 440–441.] Для нас, однако, интерес представляют более ранние, античные истоки данного образа. С этой точки зрения, по мнению Василики Лимберис, культурным субстратом, породившим образ Марии – защитницы города, являлись культы греческих богинь, хорошо известных в Византии: Реи, Гекаты, Деметры, Персефоны и… Афины[233 - Limberis V. Divine Heiress. P. 122. Н. П. Кондаков отмечал, что образ «юной Афины» являлся прототипом для изображения Богоматери в мозаиках Палатинской капеллы в Палермо (XII в.) и, возможно, на мраморном рельефе из церкви св. Афанасия в Салониках (не ранее XIV в.): Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. 260.].
Изначально Константинополь – вернее, Византий – был посвящен вовсе не Богородице, а Рее как защитнице (Тюхе) города. Богиня судьбы олицетворяла в данном случае законы и политическую самостоятельность того или иного полиса. Многие города желали видеть Тюхе своей покровительницей: Эфес, Смирна, Никея, Тарсос[234 - Limberis V. Divine Heiress. P. 123–125.]. Однако первыми ей были посвящены Афины, где роль Тюхе исполняла сама Афина Паллада. Данное обстоятельство было хорошо известно византийским историкам: еще в V в. Зосим в своей «Новой истории» рассказывал, как гунны во главе с Аларихом не смогли в 396 г. захватить город, поскольку увидели на его стене богиню в полном боевом доспехе[235 - «Я также не должен умолчать о причине, по которой произошло чудесное спасение афинян… Когда Аларих и все его войско подошли к городу, вождь увидел саму богиню Афину, охранявшую город и прохаживавшуюся вдоль его стен. Она выглядела точь-в-точь как ее статуя – в полном вооружении и готовности отразить нападение» (Зосим. Новая история / Пер., комм., указ. Н. Н. Болгова. Белгород, 2010. С. 208).]. Неудивительно, что со временем Афина «подменила» собой Тюхе и в роли защитницы Константинополя. А в XII в. Никита Хониат уже сравнивал с «мнимой девственницей» Минервой «истинную» Деву Марию[236 - «Когда наступило время проходить и самому императору, впереди его ехала серебряная, вызолоченная колесница… а на ней стояла икона Богоматери, непобедимой защитницы и неодолимой соратницы царя. И не трещала ось под этой колесницей, потому что она везла не мнимую девственницу богиню Минерву, но истинную Деву» (Никита Хониат. История со времени царствования Иоанна Комнина / Пер. под ред. В. И. Долоцкого. Рязань, 2003. Т. 1 (1118–1185). С. 171–172).].
Те же изменения коснулись и Ризы Богоматери. Еще в VII в. в «Пасхальной хронике» приводилась легенда о том, что Константин якобы привез в свою новую столицу палладий, хранившийся до того в Риме, и поместил его рядом с колонной, на которой была установлена статуя Тюхе[237 - «Обнаружив <рядом> деревню под названием Амандра, он (Персей – О. Т.) построил на ее месте город. За его воротами он поставил свою статую, которая несла изображение головы Горгоны, и, совершив жертвоприношение, назвал Тиху города Персидой в честь своего имени; эта статуя до сих пор стоит там» (Пасхальная хроника / Пер., вступ. ст., комм. Л. А. Самуткиной. СПб., 2004. С. 152–153). Согласно легенде, палладий был спасен из пылающей Трои Энеем и доставлен в Италию, где был торжественно помещен в храм Весты в Риме: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 14–15.]. Однако в IX в. палладием, способным защитить Константинополь от врагов, уже совершенно явно считался Покров Богородицы. В 860 г. во второй гомилии «На нашествие росов» патриарх Фотий с восторгом описывал последствия осады города Аскольдом и Диром:
Истинно, облачение Матери Божьей – это пресвятое одеяние! Оно окружило стены – и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него – и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им – и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо, как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения[238 - Патриарх Фотий. Гомилия (IV) вторая «На нашествие росов» / Пер. П. В. Кузенкова // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000. Проблемы источниковедения / Отв. ред. Л. В. Столярова. М., 2003. С. 45–69, здесь С. 60.].
В некоторых случаях Риза могла замещаться выносными иконами Богоматери; их византийские императоры начиная с XI в. брали с собой в военные походы[239 - Этингоф О. Е. К ранней истории иконы «Владимирская Богоматерь» и традиции влахернского богородичного культа на Руси в XI–XIII вв. // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 127–156, здесь С. 141; Колпакова Г. С. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. СПб., 2005. С. 17.].
Не менее важной оказывалась связь между Афиной и Девой Марией через ткачество. Как греческая богиня считалась создательницей и лучшей мастерицей в данном ремесле, так и будущей матери Христа была уготована здесь исключительная роль. Об этом прямо говорилось в «Протоевангелии Иакова» (II в.), апокрифическом, но крайне популярном в последующие столетия произведении:
И сказал первосвященник: бросьте жребий, что кому прясть… И выпали Марии настоящий пурпур и багрянец, и, взяв их, она вернулась в свой дом… И окончила она прясть багрянец и пурпур и отнесла первосвященнику. Первосвященник благословил ее и сказал: Бог возвеличил имя твое, и ты будешь благословенна во всех народах на земле[240 - История Иакова о рождении Марии // Апокрифы древних христиан / Пер., прим., комм. И. С. Свенцицкой, М. К. Трофимовой. М., 1989. С. 121.].
С точки зрения византийских богословов, прядение Марией пурпура возвещало творение тела ее будущего Младенца из собственной крови. Уже у Прокла в «Похвальном слове Пресвятой Деве Богородице Марии» (V в.) рождение Спасителя уподоблялось тяжелой работе на ткацком станке[241 - «Maria, inquam, ancilla et mater, virgo, ac coelum, Dei ad homines unicus pons, horrendum incarnationis textorium jugum, in quo ineffabili quadam ratione unionis illius tunica confecta est: cujus quidem textor exstitit Spiritus sanctus» (Proclus, CP. Episcopus. Laudatio in sanctissimam Dei genitricem Mariam // PG. T. 65. Col. 679–691, здесь Col. 681–682). Интересно, что чуть дальше у Прокла говорилось о Марии как о матери, рожденной «неестественным образом» (Ibid. Col. 711–712), что, по мнению В. Лимберис, также отсылало к образу Афины, появившейся на свет из головы Зевса: Limberis V. Divine Heiress. P. 88.]. А у Иоанна Дамаскина (VIII в.) сам Иисус Христос сравнивался с тканью, произведенной его матерью: «Вместе с Царем и Богом поклоняюсь и багрянице тела, не как одеянию и не как четвертому Лицу, – нет! – но как ставшей причастною тому же Божеству»[242 - Иоанн Дамаскин. Три слова в защиту иконопочитания / Пер. А. Бронзова. СПб., 2001. С. 32.].
Тема явления Христа как защитника, Спасителя всего человечества и роли в этом процессе Марии нашла и свое иконографическое воплощение. В VI–VII вв. в греко-восточной иконописи сложился так называемый тип Богородицы со щитом (медальоном), перешедший затем в византийское и западноевропейское искусство и сохранившийся вплоть до XVI в.[243 - Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 304–319; Т. 2. С. 62–63, 109–123, 396.] Особенность его заключалась в том, что Богоматерь поддерживала здесь не сидящего у нее на руках Младенца (Спаса Эммануила), но некий белый или голубоватый ореол с его изображением – как будто металлический щит с рельефом, прообразом которого выступал, вероятно, «обетный щит» (clipeum) императора[244 - Там же. Т. 1. С. 308.]. Н. П. Кондаков не приводил никаких соображений относительно богословских истоков данного иконографического типа, однако мне представляется, что в данном случае вновь поднималась тема защиты рода человеческого – защиты, которая воспоследует не только от самого Христа, но и от Его матери. Щит, который она сжимала в руках и который в греческой культуре являлся самым ярким выражением daidala, не только подчеркивал эту мысль, но и связывал воедино две основных функции Марии – покровительство и занятие ткачеством.
Связь между двумя функциями еще более явно прослеживалась по иконографическому типу Virgo militans. На знаменитой костяной табличке, присланной в подарок Карлу Великому от имени византийской императрицы Ирины, Мария была представлена в доспехах римского воина, с крестом-скипетром, но при этом сжимающей в левой руке два веретена[245 - Подробнее о ней: Lewis S. A Byzantine «Virgo Militans» at Charlemagne Court // Viator. 1980. Vol. 11. P. 71–110. Н. П. Кондаков, отмечая, что костяная табличка, возможно, являлась подделкой, тем не менее возводил данное изображение к более раннему и лучше документированному типу Maria Regina: Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 276–297.]. Иными словами, интересующая нас аналогия между защитой и ткачеством была известна и понятна не только в Византии, но и в Западной Европе, где образ воинствующей Богородицы также фиксировался по изобразительным источникам[246 - Махов А. Е. Дубина Богоматери. Вещь и слово в демонологической иконографии «Мадонны, приходящей на помощь» // In Umbra. Демонология как семиотическая система / Отв. ред. и сост. Д. И. Антонов, О. Б. Христофорова. М., 2017. Вып. 6. С. 43–64; Он же. «Madonna del Soccorso», или Парадокс мирного гнева // Агрессия демонов и гнев святых в средневековых текстах и изображениях / Под ред. А. Б. Герштейн. М., 2021. C. 23–69.]. Еще большее распространение получила в средневековых кодексах сцена Благовещения, где Мария оказывалась представлена с пряжей, веретеном или прялкой: этот иконографический тип также, по всей видимости, имел византийское происхождение и опирался на цитировавшийся выше пассаж из «Протоевангелия Иакова»[247 - Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 315–316.].
Тема ткачества/защиты нашла своеобразное отражение и в распространившихся с XIII в. изображениях плата св. Вероники – одном из вариантов нерукотворных икон, к которым также относился Мандилион (плат с образом Христа, якобы спасший Эдессу от нападения персов)[248 - О символической связи Мандилиона с литургическими тканями, используемыми в таинстве Евхаристии, см.: Герстель Ш. Чудотворный Мандилион. Образ Спаса Нерукотворного в византийских иконографических программах // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 76–89; Лидов А. М. Мандилион и Керамион как образ-архетип сакрального пространства // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2003. С. 249–280, здесь С. 253. О функциональной близости Мандилиона и греческого палладия: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 16.]. Как и на последнем, лик Спасителя оказывался как бы «впечатан» в саму ткань плата Вероники, сливаясь с ней воедино, как будто в подтверждение слов Иоанна Дамаскина[249 - О плате св. Вероники см. прежде всего: Il Volto di Cristo / A cura di G. Morello, G. Wolf. Roma, 2001. P. 103–111.]. С точки зрения символики данного изображения, внимания заслуживают исследования Луи Марена, сопоставившего данный иконографический тип с мотивом Медузы Горгоны (чья отрубленная голова, как мы помним, красовалась на щите Афины/Минервы). Для французского ученого, которого в первую очередь интересовал эффект обездвиживания модели, «выступание» головы Медузы из щита оказывалось идентичным положению лика Христа на плате[250 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 452–463 (со ссылкой на: Marin L. Dеtruire la peinture. P., 1977; Idem. Philippe de Champaigne ou la prеsence cachеe. P., 1995). Любопытно, что в том же ряду Л. Марен рассматривал и изображения головы Олоферна, отрубленной Юдифью.] – как, впрочем, и изображению фигуры Младенца на щите Богородицы в иконографическом типе, отмеченном Н. П. Кондаковым. Во всех трех случаях, на мой взгляд, речь шла о единой, наглядно демонстрируемой символике защиты.
Воспринятой на Западе оказалась и тема Марии – покровительницы города. С XII в., когда культ Пресвятой Девы обрел здесь особую популярность, европейские правители начали искать ее заступничества для своих подданных[251 - Подробнее об этом см.: Schreiner K. Maria Patrona. La sainte Vi?rge comme figure des villes, territoires et nations ? la fin du Moyen ?ge et au dеbut des temps modernes // Identitе rеgionale et conscience nationale en France et en Allemagne du Moyen ?ge ? l’еpoque moderne / Publ. par R. Babel, J.?M. Moeglin. Sigmaringen, 1997. P. 133–153.]. Уже у Алана Лилльского в проповеди на Благовещение Мария именовалась «городом», созданным Господом (два других представляли род людской и Церковь), и уподоблялась ему. Неудивительно, что именно к Ее защите в Средние века и Новое время обращались многие народы: жители Сиены именовали свой город civitas virginis; Людовик I Великий, король Венгрии, называл свои владения Regnum Marianum; герцог Максимилиан I Баварский в начале XVII в. назначил Марию Patrona Bavariae[252 - Ibid. P. 138.].
Преданностью Богородице отличались и жители Франции, особенно в период Столетней войны. Так, Кристина Пизанская в «Письме королеве» 1405 г. призывала Изабеллу Баварскую, супругу Карла VI, стать «матерью и защитницей своих подданных» – такой же, какой была Мария для всего христианского мира[253 - «Encores vous dis-je que, tout ainsi comme le royne du ciel, mere de Dieu, est appellеe mere de toute chretientе, doit estre dicte et appellеe toute saige et bonne royne mere et conffortarresse, et advocate de ses subgiez et de son pueple» (Christine de Pizan. Epistre ? la reine / Ed. par A. J. Kennedy // Revue des langues romanes. 1988. T. 92 (2). P. 253–264, здесь P. 256).]. В 1414 г. в «Молитве Богоматери» поэтесса обращалась непосредственно к матери Христа, моля ее оказать помощь французскому королю и избавить страну от постигших ее бед[254 - «Pour le Roy de France te pri / Qu’en pitiе tu oyes le cry / De ses bons et loyaux amis… Royne, qui des maulx nous l?ve / Lesquelx nous empеtra dame Eve, / Si com saint Augustin raconte, / Tu est celle qui n’es pas t?ve / A nous expurgier de la c?ve / De pеchiе qui trop nous surmonte» (Christine de Pizan. Pri?re ? Notre-Dame // Thomassy R. Essai sur les еcrits politiques de Christine de Pisan. P., 1838. P. 171–181, здесь Р. 173–174).]. А в «Зерцале достойных женщин» конца XV в. анонимный автор в подробностях описывал страстную мольбу, с которой французский дофин Карл (будущий Карл VII) обращался к Богоматери, прося заступничества перед Ее Сыном, дабы он помог ему победить своих врагов. Содержание этой молитвы затем якобы пересказала дофину Жанна д’Арк, явившаяся к нему в Шинон с обещанием спасти Францию: именно этот открытый девушкой «секрет» убедил Карла в ее избранности и заставил его доверить ей войска[255 - «Indigne de adresser sa priere a Dieu suplia a sa glorieuse mere qui est royne de misericorde et consolation des desolez que se il estoit vray filz du roy de France et heritier de sa couronne il pleust a la dame suplier son filz que il luy donnast ayde et secours contre ses ennemys mortelz et aduersaires en maniere que il les peust chasser hors de son royaume et icelluy gouuerner en paix» (Mirouer des Femmes vertueuses. P., 1547, б. п.). О «секрете» Жанны д’Арк, якобы открытом ею будущему Карлу VII, см. подробнее: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 44–63.].
То, что Жанну благосклонные к ней авторы сравнивали с Девой Марией, спасительницей человечества, и видели в ней прежде всего защитницу французского народа, – факт хорошо известный. Впервые эта аналогия начала использоваться летом 1429 г. – после снятия осады с Орлеана[256 - О возникновении данной аналогии и ее судьбе в текстах XV в. см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 68.], что расценивалось большинством французов как первое чудо, совершенное девушкой, как наглядное подтверждение ее миссии[257 - См. выше: прим. 1 на с. 24; прим. 1 на с. 52.]. Невероятное почтение, которое она испытывала к Богородице, также неоднократно отмечалось современниками событий[258 - Delaruelle E. La spiritualitе de Jeanne d’Arc // Delaruelle E. La piеtе populaire au Moyen Age. Turin, 1975. P. 355–388.], однако для нас в данном случае особый интерес представляют показания самой Жанны на обвинительном процессе 1431 г., где она, в частности, с гордостью заявила, что вряд ли найдется кто-то способный сравниться с ней в умении прясть[259 - «Interrogata utrum in iuventute didiscerit aliquam artem. Dixit quod sic, ad suendum pannos lineos et nendum; nec timebat mulierem Rothomagensem de nendo et suendo» (PC, 1, 46).]. Безобидные, на первый взгляд, слова в действительности, возможно, намекали на двух других непревзойденных мастериц – Деву Марию и Афину/Минерву, поскольку для них ремесло ткачихи и защита города (или страны) оказывались семантически близкими.
Впрочем, не одни лишь эти функции объединяли Жанну д’Арк с Богоматерью, а через нее – с Афиной Палладой. В том, как воспринимали данных героинь в Античности и Средневековье, присутствовала еще одна общая составляющая – их настойчиво декларируемая девственность, с которой также оказывалась связана тема покровительства.
***
Как известно, в Библии город наделялся женской сущностью, попеременно выступая в роли «матери», «вдовы» или «блудницы»[260 - Франк-Каменецкий И. Г. Женщина-город в библейской эсхатологии // Франк-Каменецкий И. Г. Колесница Иеговы. М., 2004. С. 224–236; Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле (Из евангельской мифологии) // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 623–665.]. В качестве антитезы последнему варианту существовал также город-«дева», символическая чистота которого пребывала под защитой его стен – гарантии от насилия, исходящего от любого захватчика[261 - Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Топоров В. Н. Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 121–132, здесь С. 126–127.]. Впрочем, этот образ был хорошо известен большинству древних традиций[262 - Там же. С. 127, 130–131.], в том числе и античной: вечно девственная Афина выступала здесь прежде всего как покровительница крепостной стены[263 - Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 236.]. Та же взаимосвязь между обетом целомудрия и защитой города прослеживалась и в образе Девы Марии, ставшей для людей Средневековья олицетворением непорочности и спасения. Да и Юдифь (рядом с которой, как мы помним, на миниатюре из аррасской рукописи «Защитника дам» была изображена Жанна д’Арк), защитившая Бетулию от врагов израильского народа, часто уподоблялась Церкви, убежищу всех истинных христиан[264 - Например, в комментариях Рабана Мавра IX в.: «Illis ergo omnibus ornamentis se sancta Ecclesia ornat, quia omnium virtutum decore se illustrare certat» (Beati Rabani Mauri Expositio in Librum Judith // PL. T. 109. Col. 539–615, здесь Col. 565). Или в «Ординарной глоссе» XIII в.: «Judith, id est Ecclesia, commendat praesbiteris portam. Id est castrorum Dei sollicitam custodiam, ut pervigili et solerti cura contra hostium insidias semper parati assistant et orationibus muniti» (Glossa ordinaria // PL. T. 113. Col. 731–740, здесь Col. 736).], и тем самым автоматически приравнивалась к Марии – другому воплощению Церкви[265 - Подробнее см.: B?hrer-Thierry G. La reine adult?re // Cahiers de civilisation mеdiеvale. 1992. Т. 35. P. 299–312; Ciletti E., L?hnemann H. Judith in the Christian Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines / Ed. by K. R. Brine, E. Ciletti, H. L?hnemann. Cambridge, 2010. P. 41–65.].
Вместе с тем в еврейских мидрашах история Юдифи излагалась совершенно иначе: как полагали многие комментаторы, в лагере ассирийцев она согрешила, разделив ложе с Олоферном, а потому стража Бетулии отказывалась пускать ее внутрь городских стен[266 - Dubarle A.?M. Judith. Formes et sens des diverses traditions. Rome, 1966. P. 80–102, 168; Levine Gera D. The Jewish Textual Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines. P. 23–39.]. В данном ряду ассоциаций вполне логично смотрелась и Жанна д’Арк с ее обетом целомудрия и первым военным «чудом» – снятием осады с Орлеана, во время которого англичане, кстати сказать, именовали девушку не иначе как потаскухой (ribaude). Именно на этих оскорблениях было затем основано официальное обвинение французской героини в занятиях проституцией[267 - Тогоева О. И. Короли и ведьмы. С. 90–116.]. Более того, по словам Жана д’Эстиве, прокурора руанского трибунала, Жанна сама заявляла, что после окончания военных действий и изгнания захватчиков с территории королевства она станет матерью трех необыкновенных сыновей – короля, императора и папы[268 - «Item dicta Iohanna… dixit quod… ipsa habitura erat tres filios quorum primus esset papa, secundus imperator er tercius rex» (PC, 1, 204).].
Сомнения в истинной девственности возникали на протяжении веков и в отношении Афины Паллады, согласно некоторым источникам, настоящей, а не приемной матери Эрихтония[269 - Следы этой традиции подробно рассмотрены в: Протопопова И. А. Афина-Коронида и третья птица из трагедии Еврипида «Ион» // Arbor mundi / Мировое древо. 2002. Вып. 9. С. 9–34, особенно С. 17–20, 26–29. Неслучайно, как кажется, и Никита Хониат называл Афину «мнимой девственницей»: см. прим. 2 на с. 76.], и в отношении Девы Марии, возможно, родившей Христа «от прелюбодеяния»[270 - Эта идея развивалась в «Протоевангелии от Иакова»: «И сказал первосвященник: Отдай деву, которую ты взял из храма Господня. Иосиф заплакал. Тогда сказал первосвященник: дам вам напиться водой обличения перед Господом, и Бог явит грехи ваши перед вашими глазами» (История Иакова о рождении Марии. С. 123). См. также: «Но отвечали старейшины иудейские и сказали Иисусу: «Что мы видим? Прежде всего, Ты рожден от любодеяния. Во-вторых, из?за Твоего рождения Ирод погубил в Вифлееме младенцев. В-третьих, отец Твой и Мать Твоя Мария бежали в Египет, ибо не доверяли им люди»» (Евангелие Никодима. С. 75).]. Данная традиция в эпоху Средневековья, безусловно, являлась маргинальной, и даже если Мартин Ле Франк знал о ней, он совершенно не случайно использовал эпитет «Дева» (Vi?rge) применительно и к Афине/Минерве, и к Марии, и к Жанне д’Арк[271 - «Tant estoit ceste noble vierge / Plaine de sens et de prudence / Qu’on lui offroit chandeille et cierge / Par honneur et par reverence» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17273–17276).]. Таким образом, сомнений в репутации освободительницы Орлеана у него не возникало – как не возникло их и у неизвестного художника из Арраса, взявшегося проиллюстрировать парадную рукопись «Защитника дам».
Конечно, связь, выстраиваемая между этими героинями, на первый взгляд могла бы показаться формальной, ведь у нас действительно нет никаких прямых доказательств того, что очередной «портрет» Жанны д’Арк создавался в соответствии с античными и христианскими представлениями о деве – защитнице города. И все же именно эта мифопоэтическая традиция позволяет лучше понять, почему на миниатюре к «Защитнику дам» французская героиня вдруг получила в руки копье и щит, а ее прототипом оказалась именно Афина, а не какая-нибудь другая, не менее достойная дама.
Любопытно, однако, другое. Как мы помним, и сама поэма, и кодекс с ее текстом были созданы задолго до того, как с Жанны д’Арк сняли обвинения в колдовстве, проституции и впадении в ересь, – в 1442 и 1451 гг. соответственно[272 - Напомню, что в следующий раз тот же эпитет Vi?rge был использован анонимным автором латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной уже после 1456 г., т. е. после процесса по реабилитации Жанны: см. прим. 3 на с. 72.]. Иными словами, Мартин Ле Франк и аррасский художник полностью проигнорировали официальный приговор, вынесенный девушке церковным судом, и представили ее в образе второй Юдифи – женщины, одержавшей верх над врагами и отстоявшей независимость своего народа.
Тема победы, совершенно недвусмысленно звучавшая в тексте поэмы и в новом «портрете» Орлеанской Девы (как и на рисунке Клемана де Фокамберга), вероятно, не слишком понравилась Филиппу III Доброму, которому были посвящены как сам «Защитник дам», так и интересующая нас рукопись. Конечно, к этому времени между герцогом и Карлом VII уже был заключен Аррасский мир (1435 г.), положивший конец гражданской войне на территории королевства и превративший Бургундию в союзницу Франции. Однако лишь неудовольствием Филиппа Доброго (или его ближайшего окружения) возможно было, на мой взгляд, объяснить тот факт, что Мартин Ле Франк собственноручно изъял из окончательного текста поэмы несколько строф[273 - Подробнее см.: Merkle G. H. Martin Le Franc’s commentary on Jean Gerson’s treatise on Joan of Arc // Fresh Verdicts on Joan of Arc / Ed. by B. Wheeler and C. T. Wood. N. Y.; L., 1999. P. 177–188.], представлявших собой не что иное, как восторженный отклик на трактат Жана Жерсона De mirabili victoria[274 - Мартин Ле Франк называл этот трактат «невероятно утонченным»: «Scez tu point que Jarson en dit? / Je te dy maistre Jarson / Qui d’elle ung petit traictiе fit, / Plus soubtil que nous ne penson» (Ibid. P. 188).] и вновь поднимавших тему непорочности Девы, защитившей Орлеан от врага[275 - «Aussy je croy, en bonne foy, / Que les angles l’accompaignassent, / Car ilz, comme en Iherosme voy, / Chastetе aiment et embrassent» (Ibid. P. 187). Строки об ангелах, сопровождавших Жанну и помогавших ей в ратных делах, поскольку они «любят и почитают непорочность», представляли собой парафраз текста Жана Жерсона: «…ut in manu femine puellaris et virginis confundat fortia iniquitatis arma, auxiliantibus angelis, quibus virginitas amica est et cognata, secundum Hieronymum» (Opusculum magistri Johannis de Jarsonno. P. 39).]. Только так объяснялись и жалобы самого поэта на враждебный прием, оказанный его труду при бургундском дворе, где «длинные языки» (langues affiler) советовали герцогу сжечь преподнесенное ему сочинение или по крайней мере заставить автора переписать поэму, «исполненную яда»[276 - «Mais pour tant Il ne s’en suit pas / Que l’en ne m’ait pour moy destruire / Souvent espiе pas ? pas / Et dit ? l’oreille du sire: / Faictes cestui br?ler ou frire, / Car Il porte ou ventre poisons, / Et si me commandez rescripre / A Martin pour pluseurs raisons» (Complainte du livre du Champion des Dames ? maistre Martin le Franc son acte[u]r // BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 148–150v, здесь Fol. 148v).].
Эти сетования, облеченные в стихотворную форму, сохранились в качестве приложения к тому самому парадному кодексу из Арраса, в котором появился столь примечательный «портрет» Жанны д’Арк и который остался одним из считаных манускриптов «Защитника дам», созданных при жизни автора[277 - В настоящее время известно 9 кодексов с полным или частичным текстом «Защитника дам». Большинство из них не датированы, и только два (Bruxelles, Biblioth?que royale de Belgique. Ms. IV–1127 и BNF. Ms. fr. 12476) были точно созданы при жизни Мартина Ле Франка, т. е. до 1461 г.]. Не следует ли предположить, что для герцога Бургундского, продавшего попавшую к нему в плен героиню англичанам, сама мысль об Орлеанской Деве-победительнице была невыносима даже спустя многие годы после ее гибели на костре?
Глава 3
Поражение или победа?
Двадцать первого сентября 1435 г. в Аррасе между Карлом VII и Филиппом III Бургундским было заключено перемирие. Оно стало итогом пятилетних переговоров, которые начались еще в декабре 1431 г. в Лилле, в тот самый момент, когда в Париже проходила коронация Генриха VI Ланкастера в качестве правителя Франции. Характерно, что герцог Бургундский не явился на эту церемонию, продемонстрировав тем самым постепенную смену своего политического курса: на протяжении последующих лет его подданные практически не встречались на полях сражений со своими недавними противниками[278 - Фавье Ж. Столетняя война. С. 515–517, 521–522.].
Согласно же Аррасскому договору, Филипп III Добрый официально переходил на сторону французского монарха, лишая тем самым англичан любой поддержки[279 - «…pour traictier de paix gеnеrale en nostre royaume, et, en deffault d’icelle, traicter de paix, union et rеconsiliacion de nostre cousin, Phelippe, duc de Bourgoigne, et autres noz subgetz avec nous, aient estе tenues plusieurs convencions et journеes en divers lieux, de nostre part, avec nostredit cousin et ses gens, de sa part, sans ce que encores y ait estе prinse conclusion final» (Traitе conclu ? Arras entre Charles VII et le duc de Bourgogne le 21 septembre 1435 // Les grands traitеs de la guerre de Cent ans / Ed. par E. Cosneau. P., 1889. P. 116–151, здесь Р. 120). О содержании Аррасского договора см.: Contamine Ph. France et Bourgogne, l’historiographie du XV
si?cle et la paix d’Arras (1435) // Arras et la diplomatie europеenne (XV
–XVI
si?cle) / Ed. par D. Clauzel, C. Giry-Deloison, C. Leduc. Arras, 1999. P. 81–100; Lesaffer R. The concepts of war and peace in the 15
century treaties of Arras // Ibid. P. 165–182; Spitzbarth A.?B. De la vassalitе ? la sujеtion: l’application du traitе d’Arras (21 septembre 1435) par la couronne // Revue du Nord. 2003. № 349. P. 43–72. Об английской реакции на заключение договора см.: Warner M. The Anglo-French Dual Monarchy and the House of Burgundy, 1420–1435: The Survival of an Alliance // French History. 1997. Vol. 11 (2). P. 103–130; Allmand C. T. Le traitе d’Arras de 1435: une perspective anglaise // Arras et la diplomatie europеenne (XV
Другие электронные книги автора Ольга Игоревна Тогоева
Другие аудиокниги автора Ольга Игоревна Тогоева
Последний отзыв
книга нужная