Якобинец

– Что-то неожиданно ты, друг, заинтересовался Россией… не замечал у тебя раньше такого интереса…

– А что такого, Лоран? Если бы я сказал, что интересуюсь Индией, древним Египтом, Мексикой или Перу, ты не нашел бы это странным, хотя это очень далекие от Франции страны в отношении культуры и национальной философии.

Лапьер спокойно пожал плечами:

– Да ничего такого в этом и нет. Хуже, когда человека вообще ничего в этом мире не интересует. Есть, конечно, и у них отдельные идейно близкие люди, Александр Радищефф, Фео..Теодор Каржавинь, их сочинения запрещены императрицей, Радищефф едва не был казнен, казнь заменили ссылкой в Сибирь, Александр Новикофф, издатель, его типография также закрыта, несчастный автор брошен в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, как зловредный для русской монархии масон. Хотя с ним всё не так просто и однозначно, он вовсе не работал на Париж, напротив, попал под влияние пруссаков… Вот так как-то.

Императрица Катрин сильно напугана тем, что происходит сейчас у нас, везде ей мерещатся наши санкюлоты с пиками и в красных колпаках, ее чиновники и тайная полиция везде ищут русских якобинцев, трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет… но самое интересное, что они находят!

И это притом, что по нашим собственным данным количество подлинных республиканцев в Российской империи немногим выше нуля!

Если у них такой тонкий нюх на тех, кто лишь потенциально склонен к усвоению наших идей, то имперские чиновники России заслуживают ежемесячных премий из фондов Комитета Общественной Безопасности. Они усердно выявляют для нас будущих товарищей и коллег!

Для того, чтобы прослыть революционером в сегодняшней России, друг Норбер, достаточно быть противником крепостного права и неосторожно высказать мысль о необходимости ограничения монархии конституцией, всего лишь…

– Понимаю. Наши умеренные роялисты и те для них «революционеры»…

Лапьер выразительно кивнул:

– Всё так. Скажу тебе больше, в марте-июне этого года я был в Петербурге… но не требуй ответа, зачем. После казни Капета, их императрица придумала для всех французов, проживающих в России или желающих въехать, особую клятву, текст которой надо произносить публично. Ее смысл в том, что каждый француз должен поклясться в верности монархическому принципу и династии Бурбонов и соответственно расписаться в ненависти к республиканским принципам и идеям Революции… Иначе…

Тут Норбер не выдержал и прервал его, сделав нервный жест:

– Пытки в застенках тайной полиции с целью выяснить цель присутствия на территории империи? Трибунал и казнь?

Это мрачное предположение казалось ему единственно возможным.

Лапьер беззвучно рассмеялся и отрицательно качнул головой:

– Как ни странно, нет. Всё обходится без крови, революционер, как нежелательное лицо, высылается за пределы империи в строго установленные сроки. Разумеется, будет хуже, если он попытается скрыться и остаться в стране вопреки воле ее властей. Но чаще всего, такого не бывает…

– Английский, испанский, итальянский, немецкий, но не знал, что ты говоришь еще и по-русски…,– Норбер не смог сдержать уважительного удивления, – какие таланты на службе Революции, а они рисуют нас полуграмотными недоучками и неудачниками…

Лапьер лишь отмахнулся:

– Нет, я не знаю по-русски. Просто в России все аристократы, чиновники и вообще, каждый хорошо образованный человек знает французский так, будто он родился в Нанте или в Лионе, а не в Петербурге или в Москве. Поэтому ни малейших трудностей в этом отношении у меня не возникло. Я считался эмигрантом, спасшимся от «ужасов» революции… да-да, не слишком удивляйся, не все 100% наших эмигрантов принадлежат к дворянству. Чтобы быть в сегодняшней России хорошо принятым, французу можно не быть аристократом, но крайне важно быть роялистом, как они выражаются «защитником Трона и Алтаря. Вот собственно и всё…

– И вот еще… Выходит, тебе, чтобы остаться в Петербурге, всё-таки пришлось приносить клятву в верности старому режиму и в ненависти к Революции?, – Норбер не смог не задать этот вопрос.

– А то, друг. С фигой в кармане, разумеется, сам должен это понимать. И не один я был такой «нехороший парень», сам понимаешь. По-человечески всё это крайне неприятно, а что делать, если надо? К тому же, злостному нарушителю сей клятвы грозило какое-то жестокое наказание…Может даже действительно казнь… А что делать, брат? Уже поздно, Норбер, надо отдыхать, нам завтра предстоит инспекция в местную тюрьму, взглянуть на результаты бурной деятельности нашего предшественника нужно непременно. Говорят, он был неадекватно жесток, возможно, кого-то еще удастся спасти.

В сопровождении вооруженной охраны Лапьер и Куаньяр приехали в Майенн, второй по величине город одноименного департамента и посетили местную тюрьму.

К комиссарам поспешил присоединиться местный председатель революционного комитета Франсуа Ленуар. Начальник тюрьмы предупредительно открывал камеры, давая возможность рассмотреть заключенных.

Мужчины и женщины опасливо привставали с матрасов, не сводя глаз с суровых молодых людей в чёрном, перепоясанных трехцветными шарфами, в шляпах с круглыми полями и трехцветными кокардами. В одной из камер внимание Норбера привлек худой подросток лет 12-14, сидевший на корточках у стены рядом с мужчиной средних лет.

– Это что?, – резко обернулся Норбер к Ленуару, – скоро станете брать под арест младенцев? Врагов страшнее у Французской Республики уже не осталось?!

Зрачки председателя революционного комитета слегка расширились, он не знал, чего ждать от нового комиссара Конвента, поэтому он произнес запинаясь:

– Гражданин комиссар, они были арестованы до вашего назначения по приказу гражданина Мэнье.

– Немедленно освободить мальчишку.. Кто ты, откуда, почему арестован?, – спокойно обратился Куаньяр к подростку.

– Это мой сын, гражданин, – поднялся с матраса коренастый мужчина лет 36-38, я Жан-Пьер Моро, предшественник гражданина Барбье на должности общественного обвинителя, арестован вместе с журналистом Макэ, разоблачившим финансовые афёры вашего предшественника Мэнье, я отказался подвести его под нож гильотины как «анархиста и нарушителя общественного порядка», и теперь как честный патриот требую и жду справедливости со стороны делегата революционного правительства.. – Моро встал перед Куаньяром и резко выпрямился, – жизнь и честь добрых республиканцев, зависят от вас, гражданин комиссар..

– Я слышал об этом деле и рад, что могу помочь, вы свободны, гражданин Моро, – Норбер выразительно наклонил голову и резко бросил вполоборота, – гражданин Моро и мальчик должны быть освобождены немедленно, Макэ также должен быть освобождён..

Следующая камера и вовсе преподнесла неприятный сюрприз, большинство находящихся там составляли молодые матери с детьми от малышей до подростков 13-14 лет.

Гневно сузив глаза, повернулся Норбер к насупившемуся Ленуару:

– Снова ясли? Чёртов эбертист более всего боялся детей?! Вы читаете постановления или сами себе господа? Чтобы здесь не было ни одного моложе 17 лет! Потрудитесь запомнить, малолетних в приют, беременным женщинам после медицинского освидетельствования отсрочка приговора на 9 месяцев! Нормы парижского трибунала станут нормами и здесь..Я даже не знаю, что еще мы можем сделать для этих несчастных, Лоран..

– Но гражданин, женщины поднимут дикий крик, если забирать у них детей и вообще, это же дворянские щенки, так что за беда? Когда бы это господа жалели крестьянских детей?! », – рискнул возразить Ленуар, – не исключено, что среди них могут быть жены и дети шуанов…

Кошачьи зелёные глаза Лапьера метали колючие искорки, он резко оборвал Ленуара:

– Прежде всего, это дети. Безмозглая жестокость не признак истинной революционности, любезный. Потрудитесь запомнить, что крайнее бешенство часто таит неискренность, не стоит переигрывать..За эти и другие преступления Мэнье уже отозван в Париж, прогулка в один конец до площади Революции ему обеспечена, не сомневайтесь. А матери не станут создавать нам помех, зная, что их дети останутся жить…

Куаньяр остановил товарища властным жестом. Лапьер слишком любит разъяснять свои решения, но к чему входить в споры и доказывать, когда имеешь право чётко распорядиться, и вообще «что такое» Ленуар?

Норбер резко вскинул черноволосую голову, смуглое лицо приняло выражение чеканной бронзовой суровости, в такие моменты он становился похож на вождя индейцев:

– Либо вы подчинитесь мне, либо отправитесь на эшафот через 24 часа!,– жуткий взгляд миндалевидных тёмных глаз с расширенными в холодном бешенстве зрачками и бесстрастная четкая фраза Куаньяра заставили Ленуара невольно пригнуть голову и отвести взгляд.

Это выглядело убедительно, а главное, страшнее громогласных воплей и ругательств…

– Да, гражданин…

Завершив посещение тюрьмы, а они увидели всё, что им было нужно, вернувшись в кабинет и закрыв за собой дверь, Норбер мрачно кивнул Лорану:

– Ты заметил, что внешне сдержанная, законопослушная здешняя администрация и трибунал куда более активно сопротивляются нашим решениям, чем местные якобинцы и их председатель? Мы обязаны подавить это сопротивление и установить твёрдый порядок, и председатель со своими людьми нам лучшие помощники в этом! Если подобных фрондёров обнаружим и в самом клубе, почистим и клуб! Что-то говорит мне, председатель Тенардье не станет чинить препятствий и строчить на нас жалобы в Париж!

– Да, я думаю, Моро должен быть восстановлен в должности для начала – Лоран откинулся на спинку кресла, – по счастью мы успели спасти не только честь, но и жизнь этого доброго патриота и его мальчика.

Норбер удовлетворенно кивнул и слабо улыбнулся:

– Вспомни выражение Барера, что гильотина чеканит деньги и это действительно так, ведь имущества осужденных аристократов конфискуются и поступают в казну Республики. Впрочем, это справедливо лишь в отношении аристократов и врагов нации…Так вот, интересно какую прибыль государству принесет казнь палача и вора Мэнье, думается, это будет сумма с немалым количеством нулей?

Резкий стук в дверь прервал их разговор.

Не дожидаясь разрешения войти, на пороге возник общественный обвинитель Жак-Люка Барбье, в руке он держал лист бумаги, возбуждённо повышая голос он обратился к ним, потрясая бумагой и глядя при этом на Куаньяра в упор:

– Граждане представители! Это возмутительно! Я надеюсь, то есть даже не сомневаюсь… это ошибка, ведь вы еще не в курсе здешних дел!

Это чудовищная ошибка, освободить Моро, этого опасного экстремиста и выдать свидетельство о благонадежности этому Фуке, попу, старому контрреволюционеру, защищавшему, если вам неизвестно, арестованных дворянских шлюх с их выродками!