Якобинец

– Разве старый режим был снисходителен к лицам, покушавшимся на чиновников, назначенных королём? Разве уместна терпимость к разбойникам и убийцам? На руках этих шуанов кровь сочувствующих нам местных жителей, сотни местных республиканцев убиты с исключительной жестокостью. Они не люди, на ваш взгляд, их кровь не в счет?

Молодой роялист с сомнением склонил голову, довод не казался ему абсолютно убедительным.

– Всё верно и всё же за три месяца здесь были казнены еще около трёх тысяч человек.

Словоохотливость молодого дворянина удивила Норбера, старший спутник юноши слушал их, замкнувшись в презрительном молчании, но Куаньяр счёл, что должен быть натренирован отвечать на любой выпад врага, это принесет пользу на трибуне Конвента и Якобинского клуба и только потому удостаивал юношу ответами.

– Да, врагов Французской Республики, схваченных с оружием в руках и их агентов, подкупленных англичанами и австрийцами. А как вы обходитесь с нашими пленными, разве отпускаете с благословением? К тому же их вовсе не три тысячи, а вдвое меньше…Это пустой разговор, господин роялист.

Норбер сделал небрежный жест и замолчал, он был разочарован, выпады юноши он счёл наивными и непродуманными. Но молодой роялист не сдался.

– Я так не считаю. Ваше народовластие и ваша Республика противоестественны, они источник зла. Вы восстали против законной власти короля и посеяли гражданскую войну и анархию..

Высокомерно-неумная реплика юного барчука вызвала невольное раздражение, пришлось ответить.

Норбер нехотя разжал губы:

– Власть одной семьи и кучки привилегированного дворянства в глазах нации не является законной, а с хаосом мы справимся в несколько месяцев. О том же, кто начал гражданскую войну во Франции говорить и вовсе постыдитесь, бунт в Бретани и Вандее начался еще при власти Капета, массовое дезертирство офицеров-дворян в Австрию, на германскую границу и вступление их в имперские контрреволюционные корпуса также началось в эти годы. Патриотизм у наших господ не в чести? Им ближе сословная кастовая солидарность?

Юноша был слегка озадачен, ему не приходилось общаться с республиканцами, иначе, чем глядя на них через прицел, тем более не приходилось выслушивать их мнение.

В его взгляде мелькнуло что-то детское:

– Я много всякого слышал о вас. Здешние люди говорили разное, но чаще всего так: «он строг и честен в отношении своих революционных принципов, неподкупен, иногда склонен к человеколюбию, может своим решением спасти от эшафота слишком юных или тех, кто по его мнению обвинен несправедливо», но часто говорят о том, что вы безжалостно жестоки, легко подписываете смертные приговоры роялистам, искренне ненавидите дворянство . И когда вы перевязывали меня, вместо того, чтобы добить я был крайне удивлен. И снова ваша поразительная непредсказуемость, тут местные правы, взяла верх, вы сохранили мне жизнь, но лишь для того, чтобы доставить в трибунал, который приговорит меня к смерти…И я не понимаю…

Услышав это, Норбер спокойно кивнул, теперь капитан де Марси казался ему просто наивным юнцом, которого трудно всерьез ненавидеть:

– Первое – человеческие чувства, второе – долг гражданина. В этом нет ничего странного. Вы тоже заинтересовали меня, господин роялист. Раз уж вы склонны говорить со мной, так расскажите мне о себе

Де Марси удивленно пожал плечами, но всё-же счел нужным ответить якобинцу:

– В этих краях нашей семье принадлежало поместье Гран-Шэн, оно конфисковано после эмиграции нашей семьи в Лондон. Мать и сестра остались в Англии, мы с отцом вернулись, объявленные «вне закона» как дворяне-эмигранты. Отец в июле погиб в Вандее в чине полковника королевской армии.

Юношески бесхитростное поведение виконта задело, наконец, аристократическую спесь Ленонкура…Ненависть нашла выход…

– Давно не видел так близко живых якобинцев! Что же вы.. лейб-гвардия Революции.. крестоносцы Свободы.. убейте же меня.. здесь и сейчас! К чему тащить меня в Майенн? К дьяволу вашу революционную законность!», – и переведя дыхание, – ты знаешь, что бы я сделал с вами обоими, будь сила на моей стороне? Ты, гражданин Куаньяр уже знаешь на своей шкуре.. Но это мелочи.. знать бы тогда, что в наших руках революционный ублюдок высшего ранга.. комиссар Конвента, цепной пес Комитета Общественного Спасения! С живого драл бы кожу чулком.. верь мне, якобинец! Разозлю я вас когда-нибудь или нет?! Я дворянин и роялист..посвятил свою жизнь защите Трона и когда от вашей поганой Республики не останется камня на камне буду убивать санкюлотов с глубоким наслаждением! У вас нет права на жизнь! Чёрт! Да это не якобинцы, а просто святые отцы.. вы намерены и дальше выслушивать меня?!

Ленонкура ввёл в заблуждение невозмутимый вид Куаньяра, но Северьеф уже мелко дрожал от бешенства, готовый пристрелить это паскудное сиятельство!

Сквозь зубы вырвалось:

– Твою мать, скотина! Если ты не заткнешься, я проверю, действительно ли у тебя голубая кровь!

– Свяжите ему руки, Антуан!», – бросил Норбер Северьефу, – не так.. он очень опасен..за спиной..и покрепче.. Не отвечайте на его провокации, будьте выше этого..

На губах роялиста змеилась саркастическая усмешка, он и не думал сопротивляться, когда Северьеф связал ему руки:

– Наши ушли далеко..территорию сейчас контролируете вы..Нелегко будет скрыться, на меня укажет из злобы любой местный оборванец…,о, простите.. человек из народа…Думали, что ночью я убью вас?, – жесткий смех, – э, нет! Это не в моих правилах.. Быть убитыми во сне, не прочувствовав неотвратимости смерти, не успев толком ощутить боли, страха, безысходности.. Нет граждане, такая легкая смерть не для цареубийц!

Де Марси слушал его молча, он слегка побледнел, в лице отразилось легкое отвращение.

– Если я останусь жив, моя месть будет ужасна! Убейте меня здесь и сейчас.. добрые патриоты и делу конец!, – фанатика распирала сосредоточенная злоба..

– С наслаждением!, – вдруг против воли вырвалось у обоих республиканцев, никогда еще Куаньяр и Северьёф не достигали такого трогательного единодушия…

Северьеф зарычал, теряя над собой контроль:

– Убью!.. А как эти твари измывались над моим секретарем?! И разве вас.. не подвергли пыткам и издевательствам его дружки во главе с д Эспаньяком?!

– Присоединился бы к вашему желанию.. даже из одного лишь принципа справедливости!, – тон Куаньяра был холоден, только темные глаза зловеще загорелись.

– Так в чем дело? Давайте не будем драться за то, у кого больше причин.. и убьем его вместе? Вы «за?,– понял ли при этом сам Северьеф, что сказал.. едва ли.. он был слишком взбешён..

– Нет, – спокойно и четко ответил Куаньяр.

Возмущению Северьефа кажется, не было пределов.

– Он роялист-фанатик, проклятый аристократ, враг французской нации и демократии! На нём кровь наших товарищей! Убейте… убейте его, гражданин комиссар и никто не осудит вас!

– Верно, и всё-таки нет, Антуан… Я и вас в роли палача не представляю.. а мне ближе.. как выразился этот вырожденец «революционная законность», его должны судить..я хочу увидеть эту надменную голову под ножом гильотины..в этом и будет высшая справедливость и моя победа..

Наблюдая за пленником, бросая на него косые взгляды, Северьёф вполголоса стал вызывающе насвистывать «Ca ira!»

На губах де Ленонкура появилась усмешка:

– Слышишь меня, якобинец?.. Означает ли это, что мне следует затянуть «Боже, храни короля» и нарваться на пулю, которая избавит меня от вашей оскорбительной и необъяснимой снисходительности?

Норбер отозвался первым, тон его был безжизненно равнодушен:

– И не надейтесь, вас ждет трибунал. Впрочем, в моих глазах вы уже мертвы…

Стемнело рано, двигаться с места было опасно, приходилось переждать ночь в лесу. Куаньяр тем временем разжёг маленький костер, и присев на сухой пень снова поднял глаза на молодого роялиста, озадачив его вопросом:

– У вас есть жена, ребенок?

– У меня есть невеста…

– Она здесь или в эмиграции?

– К чему вам это знать, господин якобинец? – с легким раздражением произнес де Марси, – она во Франции… и вы твёрдо решили сделать её вдовой до брака…Мне кажется, вы не слишком погрешите против своих убеждений, если.. мы мирно разойдемся в этой чаще.. подумайте об этом. У вас самого в Париже осталась семья?

– Нет. Моя жизнь и верность всецело принадлежат одной благородной даме, нашей Революции,– и коротко уронил, хмуро глядя в огонь, – и никому больше не нужна.

– Это плохо… – задумчиво отозвался де Марси.

– Да, это неправильно,– тон Норбера стал резче обычного, – простые люди и в этом вопросе лишены свободы выбора…

Де Марси слегка растерялся: