Проклятый рай, или Гаити в 1793 году

– А вы, едва ли вы оставили Родину только лишь из дружеских чувств к месье Дэвису?», – обратился Жак к Тиббсу-Уаюкуме., – вероятно у вас также были свои причины?…

– Вы правы – спокойно подтвердил он, – видите-ли, я чирокез, мой народ много веков живет на Юго-Востоке Штатов, я родился на территории Джорджии. Если вам интересна моя история…

– Отчего же нет? Мы хотим её услышать!

– Я младший сын вождя, сначала отец отдал меня в миссионерскую школу, основанную священником французом, кюре Лебо. Его школа в отличие от аналогичных, основанных американцами, давала индейским детям настоящие знания по разным предметам и не была сосредоточена лишь на религии и начальной грамотности. Соседи не любили кюре, француз, к тому же католик… Я не был оторван от обычаев, жизни и быта своего народа, я поддерживал отношения с семьей и товарищами и всё же, окончив школу я намерен был не останавливаться на этом, и далее учиться на адвоката, ведь в современных условиях выгоднее защищать свой народ аппелируя к законам, чем поднимаясь с оружием в руках, оказываться в положении «дикарей вне закона»… Так я думал, мне было 17 лет… Кюре посоветовал мне поехать в Филадельфию, был и в других городах, но везде мне грубо отказывали, никто не желал видеть в аудитории студента индейца, на меня смотрели как на дикаря, который взял перо в руки, вместо того, чтобы воткнуть его в волосы… Впрочем, отчего носить яркие перья на шляпе нормально, а вплести их в прическу «дикость»? Ведь перья – это наши ордена и медали, к тому же по ним можно узнать к какой нации принадлежит человек, а также воин перед вами или мирный охотник.. Между тем, местные недоброжелатели выжили кюре, я вместе с ним уехал в Канаду, там и учился…

Мы, чироки народ оседлый, занимаемся скотоводством и земледелием, недавно палатки-типи заменили на деревянные дома, с верандой испанского образца. Нас и наших соседей, чоктавов и чикасавов никак нельзя назвать ни «дикарями», ни «кочевниками». Мы спокойные соседи, если нас не задевать. Один наш человек создал письменность для языка чироков, в скором времени у нас будет своя газета, в планах построить школу для наших детей…

И всё же американцам мешает самое наше присутствие, само физическое существование рядом! Нас постоянно задирали, они могли застрелить мирного человека прямо рядом с его домом и участком земли, они привыкли глядеть на индейцев только через прицел, как на зверей, могли изнасиловать индейскую женщину, они проникали на нашу территорию под любым предлогом, ради премии сдирали скальпы с наших людей, при этом нередко с живых, цинично заявляя, что вовсе не желали смерти индейца, а нуждались «лишь» в его скальпе… нам же запрещено под страхом смерти появляться на их территории..

Когда после очередного акта провокации и насилия наше терпение истощалось и чироки становились враждебны белым, разгромили какую-нибудь их ферму или поселок, американские газеты захлебываясь ненавистью навереск визжали о «вероломном нападении проклятых краснокожих», поселенцы убеждали власти в необходимости избавляться от чироков и других любыми средствами..

Американские газеты никогда не пишут, что же сделали сами янки для того, чтобы на них нападали с таким ожесточением, но каждое наше нападение, в основном ответное, фиксировали строго как доказательство нашей дикости и кровожадности!

Меня считали хорошим адвокатом, хотя и не любили за индейское происхождение, но я оказался бессилен оспорить в суде правомочность насильственного выселения моего народа на запад, за Миссисипи… Как это было?

На рассвете солдаты генерала Уинфилда Скотта окружили спящее поселение, врывались в дома, ударами прикладов сонных людей выгоняли из домов. Чтобы те не разбежались, для них сделали огражденный временный лагерь. С собой дали забрать лишь то, что человек в силах унести, наши дома, поля и скот должны были даром достаться белым поселенцам… Людей увозили на телегах, мужчинам связали руки, опасаясь сопротивления, но многие шли пешком под конвоем ехавших верхом солдат американцев. В пути с людьми обращались так, как они привыкли обходиться с рабами, издевались, били, морили голодом. Мой брат видел, как американский солдат ударом в лицо свалил на землю молодую женщину, которая ослабев от голода отказывалась идти дальше, она держала на руках мёртвого ребенка… Из 17 тысяч человек в пути погибло 4 тысячи, по большей части это были старики и дети, их зарывали как сдохших животных..

Я пытался как мог защитить их права и тогда в мой адрес посыпались открытые угрозы расправы. Энджи своим талантливым пером помогал мне. Так мы оба узнали, что этой «великой и свободной Америке», где всё «только для белых» не нужны «черномазые писаки и адвокаты из краснокожих дикарей…», так говорили о нас…

Уаюкума-Тиббс замолчал, когда увидел слёзы, застывшие в широко раскрытых синих глазах девушки.

– Вы всего этого не знали? Вы очень молоды, наивны, как ребёнок, но по крайней мере у вас доброе сердце.. Что ж, значит даже среди белой расы всё же бывают люди с душой и совестью…Но всё же, Жак, насколько ты ей доверяешь? Можно говорить при ней? Нас не устроит участь Оже…

– Если вы так думаете, лучше проводите меня домой, – Мариэтта обиженно и растерянно смотрела на Жака, но он лишь мягко отмахнулся и осторожно прижал её руку к губам.

– Действительно, Ти Ноэль для нас сейчас дороже, чем все сокровища Перу! У французов есть Марат, Демулен, Робеспьер, у нас только Ти Ноэль…, – кубинец, сузив тёмные глаза в упор смотрел на Жака.

– Что же, против.. него у полиции что-то есть?, – небрежно поинтересовался Буарди, – она уже точно знает, кто он?»

– Нет, но беспокоит, что у твоего братца какие-то непонятные отношения с Рандьером, что может связывать его с начальником полиции Капа?

Жак сделал выразительную гримасу, казалось, он проглотил лимон и сделал резкий отстраняющий жест:

– Я не поддерживаю ровно никаких отношений с этим человеком и ничего не могу и не желаю знать о его делах, Жером Буарди очень скользкий и тёмный тип и если Рандьер так заинтересован в нём, вывод один, у него у самого «рыльце в пуху»…

– А ты лучше погляди, кого сюда несёт?

К столику за которым сидел Жак медленно вальяжно подошёл высокий стройный темнокожий мужчина лет 35-36, дорогой сюртук снежно-белого цвета сидел на нём как влитой, оглядел компанию и на чувственных красиво очерченных губах появилась легкая усмешка. Взгляд тёмных миндалевидных глаз так откровенно задержался на девушке, что она почувствовала неловкость, словно ее прилюдно раздели, у Жака выразительно покраснели белки. И в тоне неуловимой насмешки:

– Какой сюрприз! Что случилось, пожар в джунглях или тайфун? Решил вспомнить, что у тебя есть брат? Но я не в претензии…, – он щёлкнул пальцами, – шампанское за счёт заведения!

– Но мы уже уходим, Жером, не беспокойся, – холодно ответил Жак.

– А ты не торопись.., – и обращаясь к компании, – он отличный парень, но слишком правильный и принципиальный, я бы сказал, иногда до тошноты..

– И всё же, мы уходим, собирайся, Мария, а вы, ребята, можете остаться, если хотите..

Кубинец сделал в сторону Жака неуловимый жест под столом и громко сказал:

– Не обижайся, но мы еще посидим…

Уложив сына спать, Мариэтта вышла к Жаку на веранду, было уже темно.

– Ты очень устала? Впечатлений было слишком много?

– Нет. Всё как-то необычно и немного сказочно, будто не по-настоящему.., чужие обычаи и порядки, красивая, но странная музыка, люди…, – она слегка улыбалась, немного по-детски, – я узнала столько нового…

Жак близко подошел к ней и осторожно, мягко приподнял её голову за подбородок:

– А я… я тоже для тебя чужой и странный?.. Я люблю тебя…

Крепко обняв Мариэтту, целуя её горячие влажные губы, он всё же немного удивлялся, что девушка не проявляет гнева и отвращения, не отстраняется, не отталкивает его.

– Я ждала этого весь вечер, – прошептав это, она спрятала лицо у него на груди, – я тоже люблю тебя и я хочу остаться здесь, с тобой…

Не всё, далеко не всё знал барон де Рандьер о своем чёрном компаньоне..

Барон привык обращаться с ним подчёркнуто высокомерно, и пренебрежительно, показывая свою власть и снисходительность, а Кайман-Буарди вежливо позволял Рандьеру до времени корчить «белого господина».

Он ясно видел, что времена Рандьеров уходят и скоро компаньон увидит его настоящее лицо и пожалеет что не умер вовремя…А пока, надменный господин де Рандьер видит перед собой лишь то, что хочет видеть, низкие поклоны и почтительно скроенные мины. Сейчас он всё ещё Власть…

Тупо и незатейливо Рандьер крестил этого сильного и опасного человека «черномазым» прямо в лицо и, натыкаясь на стеклянный взгляд, не понимал, что на самом деле скрывали эти глаза, зеркало души…

Делил с Жеромом Буарди доходы от борделя годами, но не догадывался, что в последнее время тот располагает не только «чёрным», но и «белым товаром», предназначавшимся для обеспеченных цветных мужчин Капа. Буарди решил, а почему нет?!

Но тсс.. Колониальные власти спокойно привыкли видеть в этом качестве только чёрных женщин и мулаток, в крайнем случае азиаток. А кто эти? Это были белые девушки и молодые женщины, преимущественно француженки из бедных слоев общества, приезжавшие на Антилы вместе с отцами и братьями в поисках лучшей жизни. А чего им стоило здесь «потеряться»?

Наиболее молодые и красивые из них нередко сперва проходили через руки самого Буарди, который доступно и очень жёстко показывал им, кто они теперь и кто их хозяин…

Близость с белыми женщинами давала Жерому Буарди помимо здорового физического наслаждения, особое моральное удовольствие, словно он делал это со всеми унижающими его обстоятельствами, с самим колониальным укладом, с губернатором и королём Франции лично! Запрещайте, отказывайте, унижайте, а я в это время всех вас имел! Как в материальном, так и в сексуальном отношении…

По этой же причине он любил посещать особняк молодой графини д, Ансени, в отсутствие ее мужа этот чернокожий красавец с властными манерами крупного хищника был там хозяином, сказать прямо, мог открывать двери «с ноги».. Это была типичная дворянская семья, муж не был в претензии, он и сам не пропускал ни одной юбки без различия сословия или цвета кожи…

Чувственная и надменная дама, хозяйка двух сотен рабов, вот секрет, в интимной жизни любила чувствовать себя слабой и подчиненной и Буарди не стеснялся! Держал себя с ней высокомерно и небрежно, в постели даже грубо и жёстко, словно насиловал её, но это то, что ей было нужно! Вот же богатая извращенка, думалось ему иногда…

Получился отличный союз, аристократка с темпераментом уличной женщины, перед ней Буарди мог вывалить из себя всё дерьмо, властолюбие и грубую чувственность, высокомерие и жестокость, не боясь этим напугать и оттолкнуть! Ходить по лезвию ножа весьма возбуждало, учитывая, что вторым любовником графини был сам Рандьер!

Начальник полиции вряд ли обрадуется, если узнает, кто именно его счастливый соперник! И тогда уж разоблачение подобно смерти!

Всего этого ни за что не должен был узнать Рандьер, либо доходы от «неучтенных» девочек придется делить, либо… не стоит забывать, что барон – аристократ и ярый сторонник «белого превосходства», а тут такая «наглость» компаньона, белые проститутки, да ещё дерзкая конкуренция в постели госпожи графини…

Его ресторан «Конго» – «чемодан с двойным дном», скрывавший два яруса подвалов, отделанных и декорированных изнутри не хуже основного помещения. Для обычных посетителей в нём только один этаж, для иных, два, для допущенных к тайне все три. И почти совсем никто не знал, что существует туннель от подвалов «Конго», выходящий на пустырь…

Белые толстосумы проявляли в последнее время интерес к ритуалам культа вуду, как можно не удовлетворить их и в этом, разумеется, далеко не бесплатно, плюс опий для усиления эмоций.. и неважно, что эта красивая игра на публику не имела ничего общего с реальным вуду, так разве эти северные варвары, эти мундэле способны это заметить?

И снова тсс.. «Сеансы вуду» также проводились в глубокой тайне, по той же самой причине, Буарди не был намерен делить все доходы с Рандьером и полностью «ложиться под него»…