Якобинец

«Удивительно, кажется, не желая того, я стал ее первой любовью, она мила, ее преклонение и восхищение так бесхитростны и наивны, стоило мне лишь подать знак и кто знает? Возможно, она бы стала моей, но никакого желания подавать этот знак у меня нет.. Девочку даже жаль. Её детская непосредственность и невинность заслуживают лучшего. Всякое желание любить у меня затухло вместе с исчезновением золотоволосой принцессы Санлиса… Ну что ж, это очень больно, но к лучшему!

Отныне вся моя страсть, любовь и верность снова безраздельно принадлежат лишь одной прекрасной даме – нашей Революции. Отдаваясь ей, я теперь не рискую ничем и никем, одиночество ожесточает и освобождает одновременно!

Скорее всего, правы те, кто считает, что я холоден и жесток, но во имя Разума, почему, целый год меня грызет эта ледяная волчья тоска, не отпускает, свободными от работы одинокими вечерами она особенно невыносима, почему мне всё ещё так невыносимо больно?! Время лечит? Как бы не так!!»

Между тем клан дельцов возглавляемый Арно действовал активно, с их стороны на Куаньяра посыпались скрытые угрозы в форме вежливых предупреждений.

Норбер очень быстро понял, что поддержки ему не встретить нигде. Покровители клана Арно сидят в кабинетах Тюильри, когда же добившись приема у крупного парижского чиновника ему отчетливо дали понять, чтобы он оставил в покое «почтенных коммерсантов» и что ему «не забыли» ни близость к Робеспьеру, ни миссию в Майенне. Норбер вернулся в Санлис с твердым решением.

Каков его выбор? Как в сказке: налево пойдешь – соучастником станешь. Направо пойдешь – снова сделка с совестью – «умоешь руки» и станешь бессильным наблюдателем бесчинств «новых господ». А прямо напролом пойдешь – пулю в лоб получишь, чему никто не огорчится, или получишь вызов в Париж, скорый и неправедный суд… и приятную прогулку на площадь Революции с билетом в один конец! Все три варианта одинаково чудесны! Выбирай любой!

В июле 1798 года Норбер решает оставить пост мэра и снова вернуться в Париж. В этой должности он пробыл чуть более года.

Снова начиналась «охота на ведьм», травля якобинцев, многие из них в 1798 теряли должности и положение, вновь обретенные после Термидора. О чём он думал, возвращаясь в Санлис сдавать дела и должность?

Ловко господа-граждане Директории научились затыкать нам рот. Хоть слово о коррупции, нарушениях гражданских прав и тут же клеймо – «нарушитель общественного порядка», хоть слово о жёстком наказании виновных и ты «свирепый фанатик, жаждущий крови!» А еще слово и вообще катастрофа… «где вы служили до 27 июля 94 года?! Заткнись, недобиток, ваше счастье, что вообще живые, но это можно легко исправить!!!» Так с нами обращались после Термидора…

Бывший комиссар Конвента, участник войны с шуанами, решительный и жёсткий человек, обвиняемый врагами революции в свирепости, он не мог решиться на последнее объяснение с влюблённой девушкой, поэтому он оставил Изабелле письмо. На рассвете 17 июля 1798 года он выехал в Париж, избавив и себя и её от мучительного объяснения…

Куаньяр и Анриэтта Робер

Куаньяр снова снял комнату на той же улице Сен-Жак.. В этот вечер 28 июля он сидел в маленьком открытом кафе, которое облюбовал еще в июле 96-го. Почему эта традиция сложилась именно в это время? Всё просто, 28 июля 1794 он уже был в тюрьме и в июле 1795 тоже, арестованный снова после волнений весны.

С 9 термидора II года Республики прошло уже 4 года… 28 июля он приходил в это или другое кафе и заказывал бутылку коньяка или чего иного покрепче.. Этим жестом он поминал.., что именно? Самого себя, живьем изодранную душу? Саму Революцию и духовно близких ему погибших людей?…

Бывший мэр выглядел неважно, был слегка небрит, длинные чёрные волосы отросли чуть не до лопаток, а он не любил, как положено, связывать их в хвост, и выглядел настоящим вождём краснокожих. Сюртук был весьма потёртым, галстук небрежно полуразвязан, манжеты подмяты в рукава.

– Гражданин Куаньяр… Норбер! Вы ли это?, – услышал он мягкий женский голос. Подняв глаза, он увидел Анриэтту Робер, её поразил его вид, тяжелый остановившийся взгляд, он выглядел больным. Она присела рядом.

– Я рад вас видеть, Анриэтта.. Мы не виделись уже 4 года..Мне очень хотелось увидеть вас, честное слово, но.. сначала это было невозможно, позднее неловко..

– Что с вами? Что-то случилось? Вы..ты плохо выглядишь.. Как семья, жена, ребёнок.. у тебя ведь есть дети?

– Никого у меня нет, – бросил он коротко и налил вторую рюмку коньяка. Анриэтта отодвинула её.

– Как никого нет.. а она.. та женщина, ты ведь серьезно собирался жениться?

– Она ушла..еще в 96-м. Мы так и не были женаты. Никого не виню, кроме себя…Надеюсь, у вас… у тебя жизнь сложилась лучше?

– Ты хочешь узнать замужем ли я? Нет.. Так изволь объяснить, что именно ты сейчас отмечаешь здесь в гордом одиночестве?

– Ты действительно хочешь знать? Ты помнишь, что произошло в Термидоре 94-го? Я не отмечаю, я поминаю.. в числе прочих самого себя.. Я был намерен пройти с Неподкупным весь путь до конца, чтобы не ждало впереди, слава или могила…, – свистящий шёпот и сузившиеся от боли глаза, – согласись, я же не виноват, что пережил весь этот кошмар и остался жив?!

Анриэтта слушала его с долей непонимания, с ужасом и жалостью.

– Но мне кажется, тебе уже хватит пить…

– Я совсем не так пьян, просто мне очень плохо.. Нас было трое, Пьер, Филипп и я.. друзья с детства.. а теперь я один.. Лоран отличный парень, но в ту жуткую ночь его не было в Ратуше .. Вот и ты не понимаешь.. кто теперь может понять, что я чувствую, что чувствуем все мы.. все, кто еще живы.. «Недобитки Термидора и фанатики», других и слов теперь для нас нет.., – и помолчав минуту продолжал другим тоном, – какой же я идиот.. прости… я так давно хотел увидеть тебя, а встретил и говорю лишь то, о чём следует молчать! Теперь ты сама не захочешь видеть меня…», – она встретила грустный и даже неуверенный взгляд тёмных глаз с покрасневшими белками, – ты не думай, что я спиваюсь, может я не умею жить, но умереть сумею достойно, просто этот день для меня особый..

– Я и не думаю о тебе ничего плохого, – Анриэтта мягко взяла его руки в свои, Норбер замер, – я сама давно хотела найти тебя. Ты сохранил мой адрес? Я и мои родственники всегда будут рады тебе. А сейчас, хочешь, я провожу тебя домой? Где ты живешь?

С удивительной жадностью уцепился Норбер за это предложение:

– Да, проводи меня, не уходи сейчас, мне очень плохо.. Я так давно хотел этой встречи…Я живу буквально за углом, на улице Сен-Жак.. близко..но ты не уходи, не оставляй меня сейчас..

Обстановка одинокой квартиры на улице Сен-Жак было весьма спартанской. Своеобразным украшением комнаты служили два портрета Робеспьера и Сен-Жюста, Анриэтта вздрогнула, узнав их и некоторое время отчего-то не могла отвести глаз..

Почувствовав на себе взгляд, она обернулась. Тёмные глаза с покрасневшими белками полные затаённой боли, грусти и неожиданной страсти не отрывались от её лица. Пошатываясь, он подошел к ней совсем близко:

– Ты ведь не исчезнешь так, как ушла она?», – в тихом голосе ясно чувствовалась мольба, – мне очень больно… и отчего все думают, что у меня нет сердца?…

В ярких глазах Анриэтты заблестели слёзы, протянув руки, она нежно коснулась небритых щёк, чувствуя, как он замер на секунды, боясь спугнуть её резким движением. Но видя, что молодая женщина не отстраняется, осторожно поднял её голову за подбородок и приник к горячим влажным губам..

Это были странные отношения, странные 4 года с 1798 до 1802. Анриэтта искренне любила его, но самому Норберу всегда мерещилось в её чувствах нечто досадное, напоминающее о благодарности. Его нежность тоже была вполне искренней, но можно ли это назвать любовью? Тем более, когда есть с чем сравнивать. Он и сам старался не задаваться этим вопросом. Внешне всё хорошо, но отчего же временами на душе кошки скребут…

Всё выглядело вполне радужно, если бы не поднимался некий осадок с глубины души. Он никак не мог решиться на знакомство с её родственниками, так как войти, таким образом, в их дом означало предстоящий брак, а Норбер не хотел жениться. А она первой не поднимала этой темы, хотя было видно, ждёт его решения. Её 10-летняя дочь Софи жила с ними, Норбер был неизменно внимателен и добр с ребёнком, и Анриэтта могла быть довольна.

Норбера огорчала и даже несколько раздражала излишняя на его взгляд пассивность Анриэтты, чрезмерная уступчивость и даже покорность, почти полное отсутствие собственных потребностей, взглядов и собственного мнения, независимых от потребностей, взглядов и мнения своего мужчины.

Свободное время она проводила с рукодельем, вязаньем или вышиваньем, кроме Библии и дамских романов почти ничего не читала. Была очень ласкова и послушна, кажется, даже смотрела на Норбера несколько снизу вверх, как на существо несравнимо более способное, умное и компетентное, впрочем, большинство мужчин считает именно эти качества воплощением идеальной женственности. Эти качества считались врождённо свойственными «слабому» полу, нормальными, их проявляли почти все девушки и женщины, за редкими исключениями в виде так называемых «синих чулков» или «амазонок».

И всё-таки Анриэтта на его взгляд была чрезмерно замкнутой в эмоциональном узком мире любовного и материнского чувства или в хозяйственных заботах. Природный ум молодой женщины был достаточно живой и острый, но малоразвитый.

Хуже другое, что Анриэтта, почти не испытывала внутренней потребности в интеллектуальном саморазвитии, в настоящем и глубоком, «не дамском» образовании. С ней, не имеющей абстрактно-отвлеченных, отличных от житейских вопросов интересов, Норберу было трудно говорить на равных, «на одном языке».

Такая женщина может любить и быть верной, но кроме общего хозяйства, общего ребенка и половой близости её с мужчиной ничего не объединяет, у неё нет с мужчиной ничего общего, слишком различен уровень их мышления, интеллектуального развития и круг интересов.

Именно таковы были отношения мужа и жены в абсолютном большинстве браков и большинство стереотипно мыслящих людей, и мужчин и женщин это вполне устраивало…

Некоторое время Норбер из самых добрых побуждений занимался общим развитием Анриэтты. Но философия казалась чрезмерно отвлеченной и «заумной» для ее конкретно-практического склада ума, историю она тоже осваивала с трудом, хотя не без доли интереса. Всё связанное с общественной жизнью и политикой она вообще не понимала и не воспринимала, уверенно считая «мужскими делами».

Её «вселенная» включала в себя только мужчину, чувства и отношения с ним, ребенка и домашний быт, мир за порогом дома для нее словно не существовал. И это при том, что происходило вокруг..

. Любая тема казалась Анриэтте сухой и скучноватой, если в ней нет места человеческим отношениям и чувствам, в особенности отношениям и чувствам мужчины и женщины. При таких особенностях восприятия, заинтересовать ее чем либо еще, Норбер больше даже не думал.

Очень мало, только чтобы не обижать Норбера, интересовалась тем, что происходит в обществе вокруг них, тем, что было так важно для него, ей словно было неинтересно, либо действительно трудно понять, чем он живет, о чём думает, что часами пишет, как проводит время вне дома.

Анриэтта почти никогда не высказывалась о текущих событиях, он до конца так и не мог понять, республиканка она или роялистка, да, скорее всего, она и сама не знала этого точно, ей было это всё равно.

Анриэтта Робер была очень женственная, «фемининная» женщина, именно поэтому ей важны иные вехи в жизни: любовное чувство к мужчине и материнство, нескончаемые домашние хлопоты.

Что ей взятие Бастилии и штурм Тюильри, что ей абсолютисты и фельяны, бриссотинцы и якобинцы, что ей Термидор и его последствия, наконец, что ей различие политических моделей и абстрактные идеи, всего этого она совершенно не понимает, всё это ей вполне безразлично, и она не очень скрывает это.

Она «слишком женственная» женщина: её естественные реакции на события и людей это не размышления и сопоставления, а сильные эмоции, глубокие чувства и обостренные физические ощущения удовольствия или дискомфорта, рассудок и чёткие рассуждения не её стихия. В мире мысли ей холодно и неуютно.

Она – республиканка, только если республиканец ее мужчина, но она «за короля», если он роялист…Это явление, столь частое именно среди женщин было не объяснить политическим «флюгерством», скорее это ориентация на добровольную интеллектуальную зависимость и отсутствие всякого самостоятельного мышления.

Нередко она выслушивала его, молча, без замечаний, её несогласие скорее угадывалось, иногда она даже вздрагивала и бросала на него озабоченные, испуганные взгляды, но всегда уклонялась от объяснений своего поведения. Очевидно, что любит, но иногда смотрит чужими глазами, словно не понимает и боится, как такое возможно?