F20. Балансировать на грани

Кулаки бьют по полу. А бесы в голове смеются. Их голоса не переорать, они снова советуют довести дело до конца. Ты её убил. А теперь убей себя. Потому что без неё ты всё равно сдохнешь. И я понимаю, что они правы. Полностью правы. Моей Али больше нет.

Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.

Бью кулаками о пол.

Но влагу не ощущаю. Потому что это всего лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моём распоряжении нет ни одного острого предмета. А мне нужно довести дело до конца. Прямо сейчас. Я кричу об этом.

Стучу головой о каменный пол и кричу. А вот и влага – липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара головы о плитку её становится всё больше. Кровь повсюду. Тёмная густая жидкость, избавившись от которой, я наконец добьюсь желаемого.

А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.

Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганное: «У него рецидив», а затем «Кто-нибудь, хватайте его!», «Дайте успокоительное!», «Помогите, у парня острый психоз, срочно!»

Но это всё где-то вдалеке, а я в своём собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая больше никогда не проснуться.

* * *

Не хочется уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым кажется возвращение с прогулки. День за днём перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моём случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.

За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на её территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивает, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с бесами хохочем в полный голос.

Отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место моё, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав ноги, дни напролёт. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивает и продолжает задавать вопросы, не относящиеся к делу.

Почему они ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, в действительности же – очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.

Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: «Как кормишь, так и питаюсь». Ясно же, что смерть от голода не мой выбор. Я предпочитаю более лёгкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно: вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полёт, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.

Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвёл, с другой – что ещё жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что, если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие: пока дойдёшь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь – не менее получаса убито. Потом, когда накуришься как следует, тошнить начинает – опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома – выдаёт сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.

Я постоянно ощущаю жажду и слабость. Ноги тяжело гнутся, передвигаюсь как оловянный солдатик, слегка качаясь. Прежде чем слезть с кровати и дойти до умывальника, представляю себе весь путь минут десять, только потом начинаю шевелиться. Из всего перечисленного важно лишь то, что меня подобное существование устраивает – не вижу себя улыбающимся или мечтающим, понимаю, что не достоин лучшего.

Думать с каждым днём становится сложнее. Это из-за лекарств, которые колют по утрам. Но мы с бесами всё равно пытаемся, делать-то всё равно нечего.

Али больше нет. С этого начинается каждое рассуждение. Вспоминаю, как поступил с ней. Образы в голове крутятся, часто сменяя друг друга, как числа в отрывном календаре на стене в столовой. Вижу то одно женское лицо перед собой, то другое. Бесы шепчут, что Алины никогда не было, дескать, я её придумал, чтобы оправдать первое попадание в психиатрическую клинику. А было ли оно вообще? Не могу понять, что реально, а что вымысел. Иногда кажется, что и голоса в голове лишь плод воображения, иногда – что это единственное, к чему стоит прислушаться.

Трудно. Иногда, когда я пытаюсь дремать, мне чудится, что Аля находится рядом. Видимо, моё подсознание жаждет её близости.

– Прости меня, – говорю ей.

Она никогда не отвечает, лишь проводит пальчиками по лицу и волосам, как делала раньше.

– Поцелуй меня, я очень скучаю, – прошу.

А она улыбается и отрицательно качает головой, гладит мои щёки. Я снова начал бриться ради этих прикосновений, хотя и не чувствую их. Каждый раз, закрывая глаза, надеюсь, что она снова придёт, вместе с тем понимаю, что её больше нет.

– Как ты спал, сынок? – спрашивает мать, поглаживая по руке. Мы сидим на диванчике, расположенном около лестницы первого этажа. Знаю, что отец разговаривает с врачами в другом крыле больницы. Когда он появляется, я, неспособный вынести разочарования в усталых глазах, сразу ретируюсь в палату, поэтому он предпочитает в последнее время ждать мать снаружи.

– Хорошо, – говорю ей, не поднимая глаз.

Хочется курить и пить одновременно. Взгляд падает на чёрную объёмную сумку на её коленях, и мама, чувствуя мою потребность, достаёт оттуда бутылку с водой, протягивает мне. Надеясь, что это яд, жадно отпиваю.

– Олежка, ты обещал, что подготовишься к сегодняшней встрече. Помнишь, мы хотели поговорить об Але?

«Скажи, что это ты её убил».

– Я её убил, – послушно повторяю.

– Нет, Олег, ты не делал этого.

«Она врёт».

– Ты врёшь.

– Я не лгу, сынок.

– Тогда где она?

– Она придёт, как только ты будешь готов её увидеть. Как только тебе станет легче.

«Скажи, что ты ненавидишь её за то, что она тебе лжёт». И мне хочется произнести именно эти слова, но я поступаю иначе.

– У нас же был план, – говорю, поздно понимая, что вслух. Виновато хмурюсь.

– Какой план?

– Я хочу домой, мам, – внезапно обнимаю её, чтобы отвести подозрения. – Мне кажется, я готов вернуться домой.

– Я не позволю тебе пока жить в одиночестве.

– Знаю, я буду жить у вас с папой, если вы не против. Будете делать мне уколы.

– Больше никаких пропущенных таблеток.

– Договорились.

– Хорошо, я поговорю с отцом.

– Спасибо, – произношу уже шёпотом, улыбаясь.

Прошло достаточно времени, чтобы я успел осознать и прочувствовать последствия своего поступка. Я давно уже не кричу, не рву на себе волосы и не пытаюсь пробить головой стены. Как бы глубока ни была печаль, как бы я ни страдал, прокручивая в голове снова и снова детали случившегося, вспоминая бледное Алино лицо, – всё это никогда не вернёт мне её, а лишь провоцирует новую боль и тоску, которые я любовно взращиваю как единственный мостик к самому дорогому для меня человеку. В конце концов я понял, что нужно делать. Если бы я покончил с собой раньше, Аля была бы сейчас жива. В больнице у меня нет возможности последовать за ней, зато на свободе их будет море.

Просто нужно доказать родителям, что я в порядке. Сделать вид, что верю их лжи о том, что Аля всё ещё жива и здорова, что она спрашивает обо мне. И когда они заберут меня отсюда, я в первый же вечер и сделаю всё правильно. Так, чтобы никто не успел помешать.

* * *

Потраченное впустую время лишь усиливает ненависть ко всем людям, мешающим исполнению составленного бесами плана. Отпускать своего самого занимательного пациента, то есть меня, домой Игорь отказывался категорически. Уж не знаю, что он наговорил моим родителям, но я заперт в больнице уже второй месяц, ежедневно подвергаясь словесным атакам врачей, цель которых, как они утверждают, упорядочить мои мысли, прояснить случившееся с Алей. Игорь уверен, что я должен сам вспомнить, что произошло тем утром. Понятия не имею, что ему от меня нужно. Воспоминания, которыми я сейчас живу, врача не устраивают. Приходится придумывать новые. Придумывать сложно из-за лекарств и голосов в голове. Мои попытки выглядят жалко. Игорь увеличивает дозировку, отчего мозг совершенно отказывается работать. Мир плывёт перед глазами, я плыву вместе с ним. Речь окружающих сливается с болтовнёй бесов и становится с каждым днём менее понятной. Последняя здравая, моя собственная идея на этой неделе: «Выбирая своим врачом Игоря, я думал, что не будет проблемы обмануть этого тупицу, пресмыкающегося передо мной даже теперь, когда я его пациент, но, кажется, я снова ошибся. Сколько же ошибок я совершил… Вернуть бы время».

* * *