F20. Балансировать на грани

– Олег. – Он подходит совсем близко. Серьёзное лицо не выражает ничего, что могло бы прояснить результат осмотра. Я обращаюсь в слух. – У нас есть хорошие шансы. Намного больше, чем в случае Алины. Тридцать процентов, что Аля сможет ходить. Не просто ходить, а бегать.

– Тридцать? – переспрашиваю я.

– Я проведу операцию послезавтра, уже обо всём договорился. Обещаю, сделаю всё, что в моих силах. И даже больше. Мы вытащим её. – Задумывается и потом добавляет, положив ладонь на моё плечо: – И тебя вытащим.

Отец увозит меня домой, потому что вот-вот должна приехать Алина мать, которая, по его словам, не в себе. Родители посчитали, что мне не стоит пока с ней видеться. Всю дорогу он рассказывает о более сложных операциях, чем та, что предстоит моей Але. Говорит, что на его памяти случалось всякое, но в данной ситуации для паники нет повода, по крайней мере, пока. Хочется в это верить.

Глава 25. Аля

Сон тяжёлый, бесцветный и пустой, не желающий выпускать из своих пут. В голову словно накачали жидкого свинца, превратив в неподъёмную гирю, провалившуюся в подушку. Мне требуется несколько минут, чтобы понять, что происходит, вспомнить обстоятельства, которые привели к этому. Одно большое обстоятельство, названное тридцать лет назад Олегом. Мысли путаются, обгоняют друг друга и обрываются, заставляя испытывать досаду. Чтобы хоть как-то упорядочить их, я решаю проанализировать, что произошло со мной за последние десять лет и как на случившееся повлиял Олег.

До встречи с ним я сбилась с ног, стараясь произвести впечатление идеальной девушки, гробилась на учёбе, затем на работе, добиваясь уважения. Спала с мужчинами, фамилии и должность которых моя мама могла бы с гордостью назвать, разговаривая по телефону с подругами. Успевала везде и всюду по чуть-чуть, в результате имея лишь видимость успеха и внутреннее убеждение, что поступаю правильно.

Олег же с самой нашей первой встречи принялся собирать из разрозненных частей моей жизни нечто, напоминающее счастье. Каждый человек уникален, и я уникальна по-своему. Когда я сошлась с Олегом, никто из моих подруг и родственников не поддержал нас. В то время я обижалась. А сейчас могу сказать, что тоже не понимаю Катю, муж которой ежегодно крупно гуляет налево, периодически притаскивая в дом позорную болячку. Не понимаю Машу, которая подобно сороке, падка на блестящие вещицы, позволяя дарителю делать с собой всё, что ему заблагорассудится. Мне чуждо поведение Нины, много лет не подпускающей к себе никого из-за боязни вновь разочароваться.

С каждым новым вздохом думать получается лучше.

Все мы разные, всем нам нужен свой уникальный мужчина. Моим оказался чокнутый, который научил жить так, чтобы улыбаться, радуясь каждому дню. Таять в его руках. Никогда меня не пугала его болезнь, никогда я не считала, что мы не справимся с его демонами, хоть и знала, что, окажись на моём месте Нина или Маша, всё пошло бы прахом.

Стоило выслушать Олега, позволить ему объясниться. Своим признанием он пошатнул устои нашей необычной на первый взгляд семьи. Он сказал, что освободил Алину. Что она сама хотела этого. В данный момент я чувствую то же самое.

Для того чтобы понять, что мы с Олегом созданы друг для друга, мне пришлось оказаться в шкуре его бывшей жены.

Возможно, именно сейчас я умираю. Слышала, что в последние минуты жизни даже у тяжелобольных людей, много недель находящихся в бреду, прояснялся рассудок. Чтобы они могли попрощаться. Иначе как объяснить поразительную ясность ума и чёткость мысли, которой у меня никогда не было в лучшем моём состоянии?

– Олег, – зову я одними губами, не надеясь, что он ответит, – помоги мне.

Глава 26. Олег

Не верю своим глазам. Как только я приблизился к её постели, она позвала меня. Отец посоветовал не видеться с Алей до операции, и я с ним согласился. Ведь она не хотела, чтобы я приближался к ней. Поэтому и попала под машину. Убегала от психа, то есть от меня.

Но я всё равно приехал, просто чтобы посмотреть на её бледное, но вместе с тем красивое лицо, убедиться, что она дышит. Потому что не смог поверить врачам и родителям. Я боялся, что они, сговорившись, будут мне лгать, опасаясь ухудшений. Вижу, что напрасно сомневался. Аля дышит, моргает, даже пыталась что-то сказать. Я наклоняюсь, приблизив свое лицо к ее виску, и осторожно целую, шепча:

– Это я, моя маленькая. Всё будет хорошо. Прости меня.

Она засыпает, и я покидаю палату. Сердце болит, оно как будто превратилось в каменную глыбу, тянет, ноет, тяжело его носить и не вырвать из груди. Утыкаюсь лбом в прохладную стену. Страшно. Держись, шизофреник, тебе надо пережить это время, дождаться завтрашнего дня. Хватаюсь за голову, отказывающуюся соображать. Мозг закипает, проводя сотни аналогий. Ситуация до тошноты знакома, до боли известна, словно я вновь прохожу через случившуюся много лет назад катастрофу. Будто наступаю на собственные следы, не имея возможности или сил сделать шаг в сторону. Выбрать другую дорогу.

– Это ты виноват в том, что случилось с моей дочерью! – за спиной раздаётся голос Алиной мамы. Этого ещё не хватало.

– Чёртов ублюдок, убирайся отсюда немедленно, пока я не вызвала полицию! – В заплаканных глазах Светланы Афанасьевны горит несвойственная ей решимость. – Мало того, что поломал жизнь моей дочери, так вздумал окончательно прикончить её, как и предыдущую свою жену, толкнув под машину? – шипит она.

– Мне и без вас тошно, поверьте.

– Замолкни! Не желаю тебя слышать! Клянусь своим здоровьем, я засажу тебя за решётку, докажу, что именно ты спровоцировал аварию. Имей в виду, её состояние на твоей совести! Если Аля… – Она всхлипывает. – Ты один будешь виноват в её смерти!

«Ты один виноват в её смерти!» Брошенные с ненавистью и отчаянием слова действуют как катализатор, последний кусочек головоломки встаёт на место. Круг замкнулся, крыша съехала. Вот оно. Светлана Афанасьевна рыдает, обвиняя меня, потому что… Потому что Али больше нет.

Не видя и не слыша ничего вокруг, я делаю шаг назад, понимая, что совершил. Становится ясно и до тошноты понятно, что минуту назад я убил свою Алю. Смотрю на свои руки. Убил её. Меня трясёт, слёзы брызгают из глаз.

Тот самый вечер, последний вечер жизни Алины, возникает в памяти настолько чётко, словно это случилось вчера. Я вернулся с работы, после смены устал как собака. Отпустил сиделку, вымыл руки и, заставив себя принять дружелюбный вид, прогнал отчаяние, которое всегда сжимало в тиски при мыслях о своей навсегда парализованной жене. С улыбкой зашёл к ней в комнату. Тут никогда ничего не менялось. Идеальный порядок, ведь некому разбрасывать вещи, лишь изредка возникал слой пыли, с которым ловко справлялась сиделка. Запах лекарств с нотками пота и прочих человеческих запахов ударил в нос. Тот самый запах больницы, который преследовал меня и на работе, и дома. Всегда.

«Привет, милая», – поздоровался я, целуя её в лоб. Алина смотрела тяжёлым, наполненным страданиями взглядом. «Освободи меня. Сделай это», – прошептали её губы.

«Сделай это» – единственное, что я слышал от жены за последние месяцы. Значительная часть её мозга погибла вместе со способностью двигаться. Алина плохо соображала, постоянно чувствовала боль, поэтому жила на наркотиках. Мучительно медленно, день за днём она умирала, и не было ни единой надежды обратить процесс вспять. Как обычно, я отрицательно покачал головой и предложил вместе посмотреть фильм, который взял в прокате. Показал ей диск.

«Сделай это».

«Ты же знаешь, как это сделать. Ты всё знаешь. Ты лучший».

«Всегда был лучшим».

«Я ненавижу эту жизнь. Я устала. Я сделала выбор».

«Ты же говорил с моей мамой! Она понимает. Она не станет винить. Никто не станет. Сделай это сейчас».

Я ушёл в другую комнату под предлогом сварить кофе, но на самом деле, чтобы не слышать. А она кричала мне в след. Кричала сорванным голосом: «Сделай это, грёбаный ублюдок! Хоть раз в жизни, покажи, что я тебе не безразлична. Я всегда думала только о тебе, я любила тебя, не задумываясь, отдала бы жизнь за тебя. Не будь ты конченым эгоистом, подумай хоть раз обо мне!»

Она продолжала кричать, а у меня дрожали руки. Я расплескал кофе, а потом и вовсе выронил чашку. Соседи долбились сбоку и сверху. Каждый вечер одно и то же. Каждый вечер она орёт, молит о смерти, а эти колотят по стенам, требуя, чтобы я заткнул чем-то ей рот. Чтобы она не мешала их уютным жизням. Схватился за голову, которая раскалывалась. Чувствовал, что готов слизывать кофе с пола, лишь бы ощутить хоть какой-то вкус, отвлечь себя. Открыл пустой холодильник, затем шкаф, в котором кроме старых макарон ничего не было.

Алина всё ещё кричала, а соседи бренчали по батарее, кажется, они использовали железную кружку. Трезвонил домашний телефон, я сбросил звонок и положил трубку рядом с телефоном так, чтобы было всегда «занято». Нужно вообще обрезать провода, с другой стороны – тогда соседи начнут звонить во входную дверь. Олег, будь мужиком. Сжав кулаки, я зашёл в её комнату.

«Надо поставить тебе обезболивающее и успокоительное», – произнёс ласково.

«Я тебя ненавижу».

«Я делаю, что могу».

«Нет. – Она не сводила с меня глаз. – Ты можешь больше. Я никогда не замолчу, всегда буду молить тебя. Я не дам тебе спать. Пожалей меня».

И я знал, что так и будет. Замолчать её могут заставить только сильные наркотики и снотворное. Если Алина была в сознании, она как попугай повторяла одно и то же, высасывая из меня душу.

В её глазах были любовь и доверие. Она просила и плакала. А я… А что я? Я никогда её не любил, но всегда к ней хорошо относился. Лучше, чем к большинству людей.

Сделав ей пятый укол при норме в два и услышав тихое «спасибо, я люблю тебя», я пошёл в свой кабинет, достал диплом и зажигалку. Смотрел, как пламя медленно поглощает то, чем я гордился больше всего, понимая, что в соседней комнате умирает человек, а я не просто не помогаю, я – причина смерти. Больше я не врач. Никогда не буду врачом. Меня вывернуло от отвращения к себе, от понимания, что я предал мечту, предал себя. Еле успел добежать до унитаза. Но помочь Алине было уже нельзя. Она стонала от боли, ведь отказывали её внутренние органы, а диплом догорал вместе с целью моей жизни. Синее пламя как будто выжигало меня изнутри, оставляя золу и пепел. Недурное удобрение. Вот кто я – удобрение. Дерьмо, а не врач. Не врач. И когда я это понял, в голове щёлкнуло, стало больно. Так больно, что я упал на колени, скрючившись и хватаясь за виски. А потом послышался смех. Не мой. Но в моей голове. И этот самый голос, давясь хохотом, повторял: «Не врач, не врач, не врач…» Я растоптал свою сущность, сломал стержень. И сошёл с ума.

Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.

Этот вечер пронёсся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза тёщи, я понимаю, что занимаюсь самообманом. Всё было иначе.

Помню, как подходил к кровати, брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед её смертью. Не Алине, а Але.

Ужас, охвативший меня, перекрывает кислород, и я хватаюсь за горло, оседая на пол.

Это Аля просила о помощи, её руку я сжимал, ей делал укол. Я убил свою Алю.

Убил свою Алю.

– Не-е-ет! – кричу, задыхаясь. – Нет, я не мог, это не правда, не-е-ет!