Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории

Слово о целомудрии и чистоте души. Особую заботу русская культура проявляла о целомудрии. Грех блуда, половой распущенности и сексуальной развращенности в качестве актуальной темы постоянно присутствует как в святоотеческих текстах, так и в русской литературе. Христианской культуре пришлось бороться за добродетель целомудрия, противопоставляя христианскую норму моральным ценностям и культурным практикам Античности. Раннехристианская община провела границу сежду своим опытом жизни и языческим миром, дистанцировавшись от «эллинских мерзостей». Особая критика обращена к Риму, образ которого связывается в эсхатологическом мировидении раннехристианской культуры с апокалиптическим образом великой блудницы. Античная культура в апологетических текстах отцов Церкви представала в виде развратных, бесовских игрищ, провоцирующих похотливые помыслы человека. Ранняя патристическая мысль в лице Квинта Тертуллиана называла античное искусство источником идолопоклонства, комедию – школой нечистоты, трагедию – школой жестокости, увлечение римлянок косметикой – безобразием. Самые мерзостные греховные страсти были переданы через образ блудодейной души. Трагический конфликт души и тела стал стержнем христианской этики, найдя отражение и в знаменитой «Исповеди» Августина Блаженного, в которой автор покаянно признает источником своих бедствий и заблуждений плоть и ее утехи.

И западная, и восточная традиции христианства понимали блуд и похоть дьявольским прельщением души. Седьмая заповедь Декалога «Не прелюбодействуй», данная в форме нравственного закона, в Нагорной проповеди получила определение не только поведения, но и помысла: Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своем (Мф. 5, 27–28). Так, святоотеческая традиция будет рассматривать грех блуда как страсть, возникающую вследствие пленения и порабощения души телесными помыслами и чувствами.

В наставлениях св. Антония Великого похоть названа началом греха, через которую погибает умная душа. Ее противоположность – любовь, являющаяся началом спасения и Царствия Небесного. Сила же телесных влечений подобна реке, которая «часто увлекает нас к непотребным удовольствиям»[81 - Добротолюбие. Т. 1. С. 89.]. О лютой брани с блудом говорит и св. Иоанн Кассиан, называя ее более других долгой и всегдашней, победу же в ней одерживает не каждый. Дух блуда приступает к человеку с первого возраста зрелости. Основанием для искоренения похоти служит «препобеждение прочих страстей»[82 - Добротолюбие. Т. 2. С. 33.]. Так, в судьбе великих подвижников-аскетов борьба с духом блуда стала главным мотивом преодоления страстей во спасение и совершенствование души. Удаляется из Константинополя и поселяется в Египте на Нитрийской горе Евагрий Понтийский, а затем на четырнадцать лет уходит в пустыню, страшась своей влюбленности в богатую замужнюю женщину, взаимно воспылавшей к нему страстью. «Корень похоти бесстыден», – заключает св. Ефрем Сирин. Седьмая заповедь «Не прелюбодействуй» тяжелыми мучениями и борениями души, аскетическими лишениями и жесткими самоограничениями утверждается в монашеской практике. Ефрем Сирин предостерегает идущих по пути спасения: «не позволяй глазам своим блуждать туда и сюда, и не всматривайся в чужую красоту, чтоб с помощью глаз твоих не низложил тебя противник твой»[83 - Там же. С. 382.].

Опасно, по мысли святых отцов, не то, что человек не может избежать искушений, идущих от плоти, а то, что он не борется с ними, всевозможными поблажками отступая перед сопротивниками-страстями. Поэтому святые отцы призывают и монашествующих, и мирян быть к себе внимательными, чтобы не лишиться награды – лицезрения славы Лица Божьего: «Противостой же палящей тебе похоти, чтоб избежать никогда не угасающего пламени. Если раз победит тебя страсть, то не отступит, но еще будет нападать на тебя»[84 - Там же. С. 397.]. Сходная мысль утверждается и в аскетических наставлениях преподобного Нила Синайского: «Всего опаснее, если сердце погрязло в навык к сластям похоти, и потребно много трудов, чтобы сию пажить (страстную) подсечь под корень»[85 - Там же. С. 237.]. «Многие поты и крайне пощение» надобно тем, кто поскользнулся и пал в ров похоти. Св. Иоанн Лествичник, обращаясь к образу виденной Иаковом лестницы, предавшихся блудной страсти помещает в темную бездну греха, исход из которой требует великих духовных и физических усилий.

Предостережения от развития блудной страсти обращены святыми отцами не только к монашествующим, но и к ведущим жизнь мирскую. Особую заботу вызывает женщина, должная быть образцом добродетельного и целомудренного поведения. К таким женщинам, увлеченным излишней заботой о своем лице и о своих нарядах, обращает поучительные слова св. Григорий Богослов: «Если природа дала вам красоту, не закрывайте ее притираньями, но чистую храните для одних своих супругов, и не обращайте на постороннего жадных очей; потому что вслед за очами неблагочинно ходит и сердце. А если при рождении не получили вы в дар красоты, то избегайте второго безобразия, то есть не заимствуйте красоты у рук, – красоты, которую доставляет земля, которую распутные женщины покупают, и покупают за несколько оволов, красоты, – которая стирается и стекает на землю, не может удержаться на тебе во время смеха, когда веселие приводит в трепет ланиты, – красоты, которую изобличают в подлоге ручьи слез, увлажняющий ланиты страх, и уничтожает капля росы»[86 - Святитель Григорий Богослов. Собрание творений: в 2 т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. Т. 2. С. 243.].

Строгому осуждению и порицанию подвергаются святыми отцами содомские грехи – неестественные, в святоотеческом определении, формы удовлетворения телесных желаний. Им нет оправдания, ибо они вызывают гнев Божий и необратимое наказание, подобное тому, которое настигло древние города Содом и Гоморру. В «Беседах на послание к римлянам» св. Иоанн Златоуст, поясняя слова апостола Павла о бесчестной страсти, подчеркивает, что апостол отнимает возможность извинения содомского греха равно и у мужчин, и у женщин, «обвиняя их не только в том, что они имели наслаждение и, оставив то, что имели, обратились к иному, но и в том, что, презрев способ естественный, прибегли к противоестественному»[87 - Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к римлянам. М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1994. С. 517.]. «Заметь же, – усиливает свои доводы св. Иоанн Златоуст, – какие сильные выражения употребляет апостол. Не сказал, что они питали взаимную любовь и вожделение, но разжегошася похотию друг на друга. Замечаешь ли, что все произошло от преизбытка вожделения, которое не в силах оказалось остаться в собственных своих пределах?.. И если ты спросишь: откуда такая напряжен ность страсти? – отвечаю: оттого, что они были оставлены Богом. А отчего произошло это Божие оставление? От беззакония оставивших Бога. Мужи на мужах стыд содевающе»[88 - Там же. С. 517–518.].

В святоотеческой традиции плоть не отвергается, напротив, она требует особого попечения, но не для удовлетворения чувственности, а для поддержания здоровья. Так, св. Иоанн Златоуст, комментируя апостола Павла, делает акцент на том, что он запретил не употребление вина, но пьянство, не брачную жизнь, но распутство. В сохранении чистоты душевной и телесной нельзя неразумно возбуждать в себе страстные желания, подобно подбрасывания огня в печь. Для различения разумного и неразумного отношения к вопросам пола и плоти, благочестивого и неблагочестивого поведения святитель дает такое пояснение: «А чтобы точнее вам узнать, когда попечение о плоти простирается до похоти, и чтобы избегать такого попечения, представьте себе людей, предающихся пьянству, объедению, пристрастных к нарядам, забавам, ведущих жизнь изнеженную и роскошную, и тогда вы поймете сказанное (апостолом). Такие люди все делают не для поддержания здоровья, а для того, чтобы веселиться и распалять похоть»[89 - Там же. С. 787.].

В определении святых отцов духовной задачей человека является не умерщвление тела, а умерщвление склонности тела к греху, что означает избавление от страстной одержимости. Когда рассудок будет поставлен над лукавыми страстями и преодолена страстная одержимость, тогда человек сможет подняться над наслаждениями к высшим состояниям Богопознания – к умной молитве – главной цели исихастского пути. Исихазм как духовная практика умной молитвы и умного делания, зародившаяся среди афонских монахов в XIV веке, стал мощным направлением в православной традиции, выражением ее мистико-аскетического содержания. Плотский умысел и похотливую страсть души исихазм рассматривал как начальную стадию борений подвизающихся на пути стяжаний плодов Духа Святого. Григорий Палама в своем труде «Триады в защиту священно-безмолвствующих» указывает: «…если пока нами владеет страсть мы, как говорится, даже краешком губ не сможем испробовать умной молитвы, то, стремясь к молитве, мы непременно нуждаемся в осязательной скорби, которая идет от поста, бодрствования и тому подобного. Только так умерщвляется греховная наклонность тела и становятся более умеренными и бессильными помыслы, возбуждающие животные страсти»[90 - Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. С. 163.].

В дошедшей до нас древнейшей русской летописи «Повести временных лет» при описании племен, населявших земли русичей к моменту принятия христианства, автор, говоря об образе жизни язычников, дает характеристику и нравственную оценку брачным обычаям полян, древлян, вятичей, кривичей. Если поляне, по замечанию летописца, имеют стыд к снохам и сестрам, матерям и родителям, к свекровям и деверям, то древляне живут образом звериным, по-скотски, убивают друг друга, едят все нечисто, и брака у них нет. А все потому, заключает автор, что и кривичи и «прочие поганые» не «ведуще закона Божия, но творят сами себе закон»[91 - Лаврентьевская летопись. С. 14.].

Нравственные установления, позволяющие человеку вести благочестивый образ жизни на всех уровнях социо-культурной реальности, зафиксированы и отобраны древнерусской литературной традицией в знаменитом памятнике средневековой культуры «Домострое», получившем к середине XVI века законченную форму. Уничижительный термин, восходящий к содержательной концепции «Домостроя», – «домостроевщина» – надолго разлучил современного читателя, как с самим текстом, так и с адекватным его толкованием. Между тем, основные идеи, изложенные составителями «Домостроя», для той традиции повседневности и социально-бытового уклада Древней Руси, являются, говоря современным языком, прогрессивными.

28-я глава «Домостроя» «О неправедной жизни» утверждает этические нормы христианства, научая человека образцам христианского благочестия. Для предупреждения греха в главе упоминаются основные пороки, могущие повредить как душе человеческой, так и домостроительству. Среди многих неправедных дел особо обличаются дела непотребные. Тот, кто совершает: «блуд и распутство, и сквернословие, и срамные речи, клятвопреступление, гнев и ярость и злопамятство, с женщиной живет не в законе или на стороне блудит, в содомский впадает грех или держит корчму, ест и пьет безудержно, до обжорства и опьянения, праздников и поста не соблюдает, всегда пребывает в разгуле; или колдовством занимается и волхвует и зелье варит; или на охоту ходит с собаками и птицами и с медведями; и творит все, угодное дьяволу, скоморохов с их ремеслом, пляски и игры, песни бесовские любит, и костями, и шахматами увлекается, – так вот, если сам господин и дети его и слуги его, и его домочадцы все такое творят, а господин им в том не препятствует и не спасает их души, уклонившимся не помогая, прямиком все вместе в ад попадут, да и здесь уже прокляты всеми»[92 - Домострой. М.: Советская Россия, 1990. С. 143.].

Согласно концепции «Домостроя», главная причина неправедной жизни заключается в том, что человек «живет не по-божески, не по-христиански, страха Божия не имеет и отеческого предания не хранит, и о церкви Божьей не радеет, и святого Писания не требует, и отца духовного не слушает, совету добрых людей и наставлениям не вникает»[93 - Там же. С. 143.]. Этическая концепция «Домостроя» выражает идеал духовной, социальной и семейной жизни. Этот памятник принадлежит к типичной для средневековой литературы нравоучительной традиции. Рисуя достоверные картины средневекового быта во всех подробностях общественной и семейной жизни, «Домострой» освещает нравственный аспект духовного, мирского и домашнего устроения, где в понятие Дома входит и государство, и город, и имение, и семья. Христианская мораль прилагается ко всем бытовым практикам жизни и культурным особенностям социума.

Жанровые составляющие литературного памятника восходят к известным образцам «поучения отца к сыну» – к духовным завещаниям лиц княжеского и боярского рода; к «словам святых отец» – обширному корпусу переводной литературы в виде сборников нравственного содержания; к средневековым «обиходникам», определявшим порядок и чин монастырской жизни; к живым образцам устного народного творчества, передающим от рассказчика к слушателю зарисовки и картины городской и сельской жизни; к сочинениям подобного рода в средневековой европейской традиции. Таким образом, «Домострой» приобщает русского хозяина и хозяйку, как главных адресатов текста, к общемировой культурной традиции морали и бытовой укладности, утверждая православные ценности жизни. Безусловно, оставаясь произведением своего времени, он имеет сословные ограничения и архаичные моральные нормы, правила и запреты, неприемлемые и в современной православной культуре. Но нравственный пафос коллективного автора «Домостроя», интегрировавшего высокую церковную нравственно-богословскую традицию и нормы народно-бытового благочестия, с культурно-исторической точки зрения понятен.

В рассуждениях «Домостроя» о праведной и неправедной жизни указана актуальная для современного морального самосознания порочная взаимосвязь пьянства и блуда. К этой теме неоднократно обращаются и авторы первой половины XVII века. Так, в «Послании к некоему» Антона Подольского, подьячего московских приказов и человека для своего времени весьма образованного и деятельного, обличаются основные пороки человека. Среди них – жестокость, немилость, гордость, плотские устремления, чревоугодие. Общие суждения нравственно-дидактического характера касаются пьянства и блуда, которые выступают причиной друг друга. Обращаясь к апостольским посланиям, поэт обличает похоть, рождающую грех, и пьянство, помрачающее ум и погубляющее человека. Борьба против пристрастия к вину и связанному с ним блуду есть вопрос аскетической практики – телесных воздержаний и трезвения ума, другими словами, умеренности и естественности. Но как же определить меру «естественного», памятуя о том, что тело названо храмом духа и таковым понимается в православной богословской традиции?

Рассуждая о борьбе человека с плотским грехом, святитель Феофан Затворник подчеркивает, что тело не является врагом человека. «Кто же враг? – Задает вопрос святитель. – Плотоугодливый нрав, навык плоти угодие творить в похоти. Когда чего не захочет плоть, то ей и дают без отказа, с придумыванием еще, как бы поусладительнее сделать удовольствие»[94 - Святитель Феофан Затворник. Созерцание и размышление. С. 9–10.]. Так плоть, по слову Феофана Затворника, становится госпожою, а душа – рабою. Разлив плотских утех и страстей происходит от услужливости плотоугодливой души. Святитель указывает, что для тела подобные проявления неестественны, ибо в животных, не обладающих душою разумной, мы такого не наблюдаем. Плотский грех – это именно буйство души. Она отвращается от предметов, которые истинно могут ее удовлетворить, устремляется к безмерности желаний. Намереваясь обрести благо в плотских удовольствиях, душа, по определению святителя Феофана, «доходит до бешенства (мании) в своих плотоугодливых стремлениях и все же не находит искомого, а только расстраивает и себя, и тело: себя – потому, что не то делает себе, что должно; тело – потому, что для него положена во всем естественная мера, нарушение которой разрушительно для него»[95 - Там же. С. 11.].

Философско-богословские проблемы духа и тела, плотского греха, душевной чистоты, целомудренного поведения, а также наказания за грех прелюбодеяния, значимые в религиозной традиции Древней Руси, не исчезают из проблематики русской литературы классического периода. Решаются они и в эстетических рамках сентиментализма, романтизма, а также реализма, вырастая от образа «бедной Лизы» к образу Татьяны Лариной, верной жены, отрекающейся во имя супружеского обета от предмета любви юности. В творческом наследии А. С. Пушкина нравственный аспект любви как совершенного чувства и божественного дара, с одной стороны, и как страстного влечения, с другой, – является постоянным предметом размышлений. Образ Дон Жуана Пушкин рассматривает как проблему этического ряда в контексте тем и идей европейской культуры.

«Каменный гость», задуманный в 1826 году в Михайловском и завершенный в Болдино в 1830 году, основан на заимствованном из средневековой литературы сюжете об испанском обольстителе Дон Жуане. Испанский драматург XVII века Тирсо де Молина, Мольер, написавший сатирическую комедию о развратнике-аристократе, Моцарт, создавший гениальную оперу «Дон Жуан», из либретто которой Пушкин взял эпиграф к своей пьесе, продолжают средневековую тему религиозного наказания за грех распутства, решенную в рамках христианской этики.

Характеристика Дон Гуана вложена в уста Донны Анны. Он хитрый искуситель, безбожный развратитель, сущий демон, губящий бедных женщин. Не случайно сравнение искусного обольстителя Дон Гуана с демоном, который в образе змея прельстил праматерь Еву. В нравственном падении женщины, причиной которого выступает Дон Гуан, видится параллель с нарушением запрета Божьего, что послужило причиной грехопадения и лишения Рая первых людей. В сотворенный Богом мир приходит смерть вследствие повреждения человеческой природы грехом. Потеря целомудрия или нарушение брачного обета для человека, особенно для женщины, в христианском сознании равно грехопадению, совершающемуся в Раю. Справедливая кара Божья настигает таковых губителей нравственной чистоты. Приглашенная Дон Гуаном статуя Командора увлекает его в ад. Мера Божественной справедливости восстановлена. Распутник наказан, ибо в безумии своем он преступает дозволенную для человека грань – он бросает вызов миру мертвых, которые живы в вечности и ей принадлежат. В ней же восседает Царь Славы и Судия, карающий и милующий. Нравственная дилемма греха – наказания решается Пушкиным в духе логики справедливого возмездия за преступление.

Трагедия героя усиливается тем, что Дон Гуан Пушкина – не плоский ходульный персонаж, а яркий талантливый человек, возможно нашедший в Донне Анне воплощение идеала. И здесь Пушкин ближе всего к Дон Жуану Моцарта, определяющего жанр своей оперы как «веселая драма», герою которой уготован трагический финал.

Великая русская классическая литература определила широкий круг тем и проблем социального и личностного бытия человека, решая их в нравственном контексте христианской духовной традиции. Православный этос сочинений А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, Ф. И. Тютчева, Н. С. Лескова много и плодотворно обсуждался в русской философской мысли и отечественном литературоведении. Особенно остро тема плотского греха заявлена в творчестве Достоевского и Лескова. Жертва развратника-барина Настасья Филипповна, героиня «Идиота» Достоевского, мучима совестью, сознавая невозможность преодолеть свое падение. Она погибает сама и становится причиной гибели Рогожина и Мышкина. Молодая купчиха стремится в объятия пригожего работника, уклоняясь от опостылевшего мужа, и идет на преступление в «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова. Анализируя разную социальную среду, различные причины возникновения конфликтов и страстей, и Достоевский, и Лесков воспроизводят неумолимую логику нравственного закона – нарушение седьмой заповеди ведет к преступлению и трагедии, где жертва и преступник соединены в одном человеке.

В пореформенной России в эпоху активного развития капитализма общественная нравственность демонстрировала двойственное отношение к проблеме греха блуда. С одной стороны, общественная мораль, воспитанная христианским учением, поддерживала и утверждала формы благочестия в рамках института семьи и Церкви. С другой стороны, – мирилась и допускала различные отклонения от принятых норм. Это касалось и легализации проституции. Русская литература, в девятнадцатом веке взявшая на себя задачу быть совестью общества, затронула эту тему, а также тему нравственных оснований отношения полов в семье. Духовный вопрос о нравственной стороне брака, заданный Л. Н. Толстым в «Крейцеровой сонате», мучительно решаемый им в христианской парадигме борьбы духа и тела в «Отце Сергии», в романе А. И. Куприна «Яма» стал, своего рода этическим анализом русской социальной реальности и моральной практики. Нравственное падение героинь, по Куприну, есть прямое следствие морального падения самого общества, в котором существует заказ на подобный вид удовлетворения своих вожделений и чувственных влечений.

Если русская классическая литература XIX – начала XX вв. в целом осталась на позиции традиционных нравственных представлений в отношении седьмой заповеди, то XX век, производящий деконструкцию идеалов и ценностей прошлого, значительно трансформировал эти представления, вынеся тему греха как центрального метафизического принципа жизни человека «за скобки». Приближая средневековую тему к этической проблематике современности, мы можем понять христианское отношение к проблемам тела и сексуальности в том ключе, как оно было выражено русской культурой, стремившейся утвердить моральные идеалы православного вероучения в художественном произведении и сохранившей этический смысл Слова.

Слово против сребролюбия. Восточно-христианская традиция, опиравшаяся на восьмичленную схему греховных страстей, считала сребролюбие источником скорой погибели человека. Назидания и послания святых отцов обращены к спасающимся монахам и мирянам. Сребролюбивые души, зараженные страстью к накопительству, – предмет особой тревоги и духовной заботы святых отцов Церкви, подвижников и аскетов. Если сребролюбие есть чуждая и не свойственная природе монашества страсть, по определению св. Иоанна Кассиана, то жадный монах, ревнующий о прочих добродетелях, но не могущий устоять против соблазнов обогащения, не может уже более им считаться. Вот почему в аскетических наставлениях прп. Нила Синайского сребролюбие названо корнем всех зол: «Сребролюбие – корень всех зол; как худые ветви, питает оно все прочие страсти и не дает засыхать тому, что от него процвело»[96 - Добротолюбие. Т. 2. С. 238.].

Сребролюбие, объектом идолопоклонства которого служит богатство, нарушает нравственную целостность души и в этом смысле оно не целомудренно. Почему нравственная категория целомудрия, характеризующая душевно-телесную чистоту и цельность более в вопросах пола, используется авторами текстов применительно к вещному (денежному) накопительству? Ответ читаем у св. Ефрема Сирина: «Корыстолюбец, сребролюбец, любостяжатель – не целомудренны. Как один пленяется телесной красотою, так этот – деньгами; и последний в большей мере не целомудрен; потому что не имеет равного с первым побуждения, которое бы побудило его требованием самой природы»[97 - Там же. С. 400.]. Страсть к деньгам не естественна. Об этом говорит и апостол Павел в Первом Послании к Тимофею. Именно к этим строкам из Послания прибегает св. Иоанн Лествичник, говоря, что: «Корень всех зол есть и именуется сребролюбие (1 Тим 6, 10); потому что оно производит ненависть, татьбы, зависть, разлучения, вражды, смятение, памятозлобие, жестокосердие, убийства»[98 - Там же. С. 530.].

В своем слове «На богатолюбцев» св. Григорий Богослов сокрушается о злых, исполненных всех зол, говоря о том, что это бедные люди, не осознающие, насколько они несчастны, и как они близки погибели души своей. К ним относятся и богатолюбцы. Обращаясь к ним, каппадокиец вопрошает: «Для чего изнурять себя? Простое дело – довольствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы, кроме всего прочего заботы, как мгла, всегда приносят им что-нибудь чуждое. Если ты, сидя за столом с людьми, которые не ниже тебя чином, не соблюдаешь меры и огорчаешь тем, что полными горстями хватаешь всего; то не похвалят тебя. То же надобно сказать и о приобретении; потому что жадность везде отвратительна»[99 - Святитель Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 2. С. 235.]. Вразумляя богатолюбцев св. Григорий Богослов вспоминает наказание царя Мидаса, умершего от голода, так как по жадности своей испросил у богов способность превращать все в золото, к чему бы он не прикасался: «…чтоб и тебе потерпеть одинаковую с Мидасом участь, и за худое желание справедливо мучиться голодом»[100 - Там же. С. 237.].

В одном из творений св. Григория Богослова, озаглавленном «Сравнение жизни духовной и жизни мирской», два образа жизни в виде персон ведут диалог. Жизнь Мирская хвалится наслаждениями, лакомыми снедями, увеселениями и зрелищами, Жизнь Духовная – своим презрением к роскоши, довольствованием малым, целомудренным поведением. Обличая Жизнь Мирскую, Жизнь Духовная указывает, что кипение страстей гнева, исступления, дерзости, пьянства, срамные речи и необузданный смех, как и пренебрежение Бога, родства и дружбы в большей мере бывает у богатых, чем у бедных. «Богатство приносит с собою презорство, а за презорством следует погибель», – выносится моральный приговор[101 - Там же. С. 221.]. Так, мысль святителя возвращает читателей к евангельской формуле о тесных вратах спасения, ибо широкие ведут к погибели (Мф 7, 13–14).

Грех сребролюбия сопровождает процесс накопления богатства. Моральное осуждение богатства у святых отцов практически всегда связано с духовной проблематикой греха сребролюбия. Богатство оправдано лишь в той мере, насколько является удовлетворяющим естественные нужды человека и позволяет ему оказывать помощь другим, разумно устраивая хозяйственные и финансово-экономические дела малой Церкви – семьи, общества, государства, церкви как духовного и социального института. Непомерная страсть к деньгам однозначно определяется сердечным, душевным и умственным исступлением. «Доколе, скажи мне, будем мы, например, показывать такую жадность к собиранию денег? Что это за умоисступление – каждый день увлекаться этою мучительною страстью и никогда не чувствовать сытости, но быть едва ли не хуже пьяных? Как пьяные, чем больше пьют вина, тем более распаляют в себе жажду и тем сильнейший разжигают огонь, так и предавшиеся сильной страсти к деньгам никогда не успокаиваются, но чем более получают, тем более в них поднимается пламень (страсти) и сильнее разгорается печь. Разве мы не видим, что было с жившими прежде нас, как они, завладев, так сказать, всею вселенною, восхищены были отсюда нагие и без него, с тем только, чтобы там подвергнуться отчету и наказанию за все? Имение (сребролюбца), – указывает св. Иоанн Златоуст, – нередко разделяют между собою многие, а грехи, сделанные им из-за этого имения, уносит с собою он один, подвергается в них мучительному наказанию и ни в чем не находит никакого утешения. Для чего ж мы, скажи мне, так нерадим о своем спасении, и о своей душе думаем, как о чужой? Не слышишь ли, как говорит Христос: что даст человек за душу свою? И еще: какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщепит (Мф 16, 26)?»[102 - Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на книгу Бытия: в 2 т. М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1993. Т. 1. С. 336.].

К теме греха сребролюбия святой отец обращается в «Беседах на Послание к римлянам». «Сребролюбец ни о чем не хочет слышать, ни говорить, как только о прибыли росте на прибыль, о бесстыдных барышах, о ненавистных торговых заведениях, о делах приличных рабам, а не свободному человеку; как собака, он на всех лает, всех ненавидит, от всех отвращается, против всех враждует без всякой к тому причины, восстает на бедных, завидует богатым, ни с кем не водит дружбы. Если он имеет жену, детей и друзей и если из всего этого нельзя извлечь ему для себя выгоды, то они являются ему врагами более злыми, чем враги действительные. Что может быть хуже такого безумия?», – восклицает святитель[103 - Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к римлянам. С. 655.]. «Как у пьяного тело бывает синее и расслабленное, такова же и у сребролюбца душа, а лучше сказать, и само тело у него не свободно от этой болезни, но подвержено ей в большей степени, потому что хуже вина изъедают и постепенно истощают его заботы, гнев, бессонница»[104 - Там же. С. 655.]. Если пьяница может хоть ночью протрезвиться, замечает Златоуст, то сребролюбец пьян своею страстью и днем, и ночью.

0 неправильном употреблении богатства говорит св. Иоанн Златоуст в «Беседах на книгу Бытия». Неразумность человека подобно неразумности молодым наследникам, получившим большое богатство. Они «сами себя низвергают в явную опасность, собирая себе чрез это богатство бремя грехов. Отсюда рождаются роскошь, неуместные удовольствия и бесчисленное множество зол. Не говорю, что это происходит прямо от богатства, а от неумения получивших пользоваться им, как должно. Потому-то и премудрый сказал: добро есть богатство, в нем же нет греха (Сир. 13, 30). Хотя и Авраам был богат и Иов был богат, – продолжает развивать свою мысль отец Церкви, – однако они не только не потерпели никакого вреда от своего богатства, но еще более прославились. Ради чего и почему? Потому, что не для своего только наслаждения пользовались богатством, но для утешения других, помогая бедным в их нуждах и отверзая свой дом для всякого странника»[105 - Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на книгу Бытия. Т. 2. С. 713.].

Пожалуй, обобщенный афористически оформленный образ греха сребролюбия мы находим у преподобного отца Иоанна, игумена Синайской горы, в знаменитом его творении «Лествица возводящая на небо». Подвижнические слова аввы Иоанна, обращенные к монахам вверенной им обители, стали фундаментом православной духовности. В тридцати ступенях (степенях), характеризующих восхождение к совершенному, степень шестнадцатая посвящена искоренению греха сребролюбия. Для св. Иоанна Лествичника сребролюбец – хулитель Евангелия и добровольный отступник. Тьмоглавый бес сребролюбия, приступающий к человеку после сладострастного мучителя (беса похоти и чрева), готов обмануть человека мнимой добродетельностью денег, собираемых, яко бы, для милостыни. Авва Иоанн предупреждает: «Сребролюбие начинается под видом раздавания милостыни, а оканчивается ненавистью к бедным. Сребролюбец бывает милостив, пока собирает деньги, а как только накопил их, так и сжал руки»[106 - Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. С. 255.]. Последствие сребролюбия – идолопоклонство: «Сребролюбие – это поклонение идолам, дщерь неверия, извинение себя своими немощами, предсказатель старости, предвозвестник голода, гадатель о бездож дии»[107 - Там же. С. 254.]. По слову преподобного, нищие деньгами вкупе с нищими духом обогащаются духовно и забывают свою первую нищету.

Эта же мысль прослеживается в сборнике «Пчела». Глава 12-я посвящена теме богатства и корысти и носит название «О богатстве и бедности, и о корыстолюбии». Вот слова, приписываемые Соломону: «Ужасно бедствовать, но хуже обогащаться неправдой». «Как от обжорства возникает отек желудка, а от отека огонь, а от огня смерть, так же и от большого богатства у безрассудных безумие и заносчивость разрастаются». Здесь же высказывания, приписываемые Григорию Нисскому: «Кто желает больших богатств и сел, тот свои годы растрачивает и здоровье губит: лучше бы им свою жизнь пожалеть, чем все это приобретать»[108 - Мудрое слово Древней Руси. С. 292.].

Нравственно-учительный пафос древнерусской литературы получает развитие в народной традиции. Сокровища народной мудрости, собранные В. И. Далем в XIX веке, вошли в сборник пословиц и поговорок. Этот содержательно емкий и лаконичный по форме жанр устной народной речи рисует, с присущим русскому человеку оттенком здорового комизма, негативный образ жадности:

Кабы у меня брюхо из семи овчин, все один бы съел

Что к нему в когти попало, то пропало

Ты на ноготок, а он на весь локоток

Будь малым доволен – больше получишь

Много сытно, мало честно. Малое насытит, от многого вспучит

Тебя звали обедать, а ты пришел объедать[109 - Пословицы русского народа: Сборник В. Даля: в 3 т. М.:, 1994.Т. 3. С. 53–55.]

Бедность и богатство в восприятии человека древнерусской культуры противопоставляются часто как антитеза добра и зла, правды и неправды, добродетели и порока. Такое нравственное решение мы находим в многочисленном корпусе сочинений, являющихся духовным завещанием – наставлением от отца к сыну: «Муж богатый, не наставленный истине и оттого неразумный, подобен ослу, золотою уздой укрощенный. Бедные же, но богобоязненные Богу угоднее их». «Жизнь скупцов и сребролюбцев подобна поминкам: все вокруг плачут, но никто не веселится». «Дом скупца – как туманная ночь, что скрывает звезды и свет от многих очей»[110 - Мудрое слово Древней Руси. С. 98.].

Тема аморальности сребролюбия продолжает оставаться актуальной и для русских писателей первой половины XVII века. Обличение смертного греха, второго после гордости, является частым сюжетом виршевой поэзии. Среди образцов подобного жанра «Послание некому сребролюбителю» Антония Подольского, «Слово о нравах сребролюбца» Федора Гозвинского. Федор Гозвинский, знаток греческого и польского языков, состоял на службе в Посольском приказе в должности переводчика в годы царствования Василия Шуйского. Текст «Слова» представляет собой перевод с польского языка 21-й главы «Тропника» папы Иннокентия, создавая завершенный портрет сребролюбца, которого автор обличает:

Всяк сребролюбец скор ко взятию.

Косен к подаянию.

И готов глаголати аще что истощит.

Нем бывает аще что присовокупит.

И не хощет никогда истощевати.

Но всегда хощет исполняти.

И зело велико дело поставляет.

Еже аще когда что истощавает.

Неудобь о сем скорбит, печалуется, докучает.

Жалостьми содержим бывает.