Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории

Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. – О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О, Моцарт, Моцарт![142 - Там же. С. 362–363.]

Причина зависти Сальери – это отношение к дару, к воле Бога. Но как соотнести Божественную волю и требование человеческой справедливости? Очевидно, что от героя пушкинской трагедии требуется невероятное моральное усилие, возможно, борьба со своим тайным врагом, которая, в конечном итоге, возвысит Сальери до гения Моцарта. Да, Сальери, уступающий Моцарту в мере музыкального таланта, мог бы стать истинным гением Дружбы и Любви, трепетно и благоговейно относящимся к дару автора «Реквиема». Ведь только Сальери, по словам самого Моцарта, один из всех смертных может так же чувствовать и понимать музыку, как он сам. Музыка же – один из высших талантов, соравный Любви.

Тема зависти, получившая гениальное художественное воплощение в творчестве Пушкина, нашла философское развитие в работах русского мыслителя И. А. Ильина. В одной из своих работ, которую можно рассматривать как первую часть большого философского триптиха, Ильин обращается к проблемам жизни человека, радующегося и страдающего. Не случайно в названии «Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий» подчеркнут не доктринально-школьный смысл философского знания, а его экзистенциально-личностное измерение. Выбранному типу философствования отвечает и жанр книги, написанной, скорее, в литературно-эссеистическом ключе. Наследуя традиции западноевропейской философии в лице таких представителей, как св. Блаженный Августин, Франциск Ассизский, в жанрово-тематическом отношении И. А. Ильин все же ближе к русской традиции духовно-нравственной литературы. Прообразы тем, способ их изложения и развития, стилистика речи отсылает нас к творчеству св. Феофана Затворника, св. Игнатия Брянчанинова, к трудам и дневникам св. Иоанна Кронштадтского. Мудрая, спокойная, рождающаяся, казалось бы, из бытовых впечатлений речь философа возводит читателя к высокой истине христианского учения. Его знание – это мудрость сердца, созерцающего свет Небесного Царства, в лучах которого становится понятным жизненное определение добра и зла, прекрасного и безобразного, истинного и ложного.

Вглядываясь в жизнь, философ Ильин различает в ней и гнетущие человеческую природу страсти, и пороки, вошедшие в мир с грехопадением первых людей. Парадоксально-афористически начинает свою главу «Зависть» автор «Книги раздумий»: «Добрые и злые феи подошли к колыбели человека и принесли ему свои дары. Самая злая из них подарила ему зависть. Возможно, это была переодетая фурия»[143 - Ильин И. А. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Русская книга, 1993. Т. 3. С. 13 7.].

По мнению Ильина, чтобы между людьми был сохранен мир как лад и гармония, им необходимо научиться «прощать» друг другу свои таланты, преимущества, свою непохожесть. Для самосовершенствования человека, возможно, творческое соревнование и необходимо. В отличие от здоровой соревновательности, зависть – явление болезненное, разрушительное, враждебное. Ильин однозначно определяет зависть как неразумную и безнравственную категорию этического ряда. Зависть может спровоцировать гнев, привести к убийству. В системе людских пороков и грехов она коррелирует также со скупостью и алчностью, т. е. по природе своей предметно направлена на завладение ей непринадлежащего. «Зависть – прежде всего скупость и алчность. Она ненасытна, как любопытство; она означает тем самым – вечную бедность, вечную заботу, вечно плохое настроение; всякую удачу она превращает в неудачу и оставляет человека бедствовать в безнадежном одиночестве. Жестокий завистник – зложелатель: он обижается на человека за чужое счастье; его задевает всякий чужой успех; любое положительное качество в другом мучит его как рана на сердце; гнев лишившегося на обладателя наполняет его; как ярость неполноценного, постоянно чувствующего чужое превосходство. К «делу» он даже не подступается: он застревает в борьбе между «я» и «ты»; и в этой вечной борьбе изводит самого себя и своего противника. Если же его ярость расширяется до социальной программы, тогда она выливается в классовую борьбу; и начинается марксистская гражданская война», – делает нравственный вывод И. А. Ильин[144 - Там же. С. 138.].

Зависть как змея заползает человеку в сердце. Она обвивает и душит в его в своих объятьях, отравляет и иссушает ум. Восставший Денница, сын Адама и Евы – Каин, злочестивые братья Иосифа – библейские образы греха зависти. Все они связаны с преступлением – с преступлением против Бога и человека, имеющего образ Божий в себе. Плохо унизить себя завистью перед людьми, но еще хуже дать ей пригреться в своем сердце. От гордости происходящая зависть рождает хулу, осуждение, клевету, ненависть. Тихий убийца, тайный враг не помилует, прежде всего, самого завистника. Он навсегда останется отмеченным каиновой печатью – печатью убийцы. Именно такой смысл вложила в определении греховного помысла и греховного действия зависти в своем слове русская культура.

Слово в преодолении гордыни. Если точно соблюдать духовную логику в установлении причинно-следственных взаимосвязей внутри списка грехов, то гордость в этой иерархии заняла бы первую ступень. Гордынею совлекся с неба Сатана и был низвергнут на землю. Искушением гордыни преступил он к Еве в образе змея, обещая, что вкусившие от запретного плода дерева познания добра и зла, будут, как боги (Быт 3, 4–5). Совершившееся грехопадение Адама и Евы принесло в мир смерть и тление, породив саму возможность греха как нравственного преступления против воли Божьей, нарушения Его закона.

Подобную форму гордости рассматривает в своем известном труде «Достоевский и его христианское миропонимание» русский философ Н. О. Лосский. Творчество Ф. М. Достоевского обнажило бездны человеческих страстей и пороков, подняв нравственный вопрос русской литературы на необычайную высоту. Русская философская мысль постоянно обращалась к наследию Достоевского, касаясь тем религиозного значения. Грех гордыни присущ многим героям Достоевского, определяя мотивы их поведения, крайним из которых является богоборчество. Характеризуя гордость, Н. О. Лосский различает в творчестве писателя людей, ненавидящих Бога, и самого сатану как подлинно ненавидящего Живого Бога и старающегося всеми силами погубить Его творение – человека. Определение гордыни, данное русским мыслителем в настоящем опыте прочтения Достоевского, можно считать философской разработкой богословской проблемы греха гордости: «Гордость в своей крайней степени есть вознесение своей личности выше всех и выше всего, что существует и что возможно. Абсолютно гордое существо живет и действует, руководясь сознательно или безотчетно следующими положениями: мое решение устанавливает или даже творит ценности; поэтому моя воля должна господствовать над всем, что совершается; все, что происходит, должно следовать моему плану и указанию; никто не смеет меня порицать и даже хвалить, т. е. оценивать; даже неличные ценности, нравственное добро, красота, истина, не смеют покорять меня себе, я не обязан подчиняться им, да и обусловлены они моею волею, а не существуют объективно сами по себе»[145 - Лосский Н. О. Бог и мировое зло. С. 138.].

«Абсолютно гордое существо» – это Демон. Человек, в ком поселяется дух злобы – дух гордыни, – приобретает дьявольские черты падшего ангела. Его душа испытывает невыразимые мучения и страдания, не вполне еще отпав от Божественной благодати. Но, укореняющаяся в своем мнимом величии, она неудержимо стремится к погибели. Эту трагическую диалектику греховной страсти гордыни в образе Демона воплотил в своем творчестве М. Ю. Лермонтов. В интерпретации Лермонтова, с его романтической поэтизацией зла, враг рода человеческого превратился в трагическую фигуру. Мучения прекрасного страдающего Денницы соотнесены со страданиями души самого поэта:

Я не для ангелов и рая
Всесильным Богом сотворен;
Но для чего живу, страдая,
Про это больше знает он.
Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой;
Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни[146 - Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: в 4 т. М., 1975–1976. Т. 1. С. 417.].

В этом раннем стихотворении 1831 года присутствуют уже черты печального Демона, духа изгнания, из знаменитой лермонтовской поэмы. Позже они проявятся и в образах Демона М. А. Врубеля. Русская художественная демониана касалась все тех же нравственно-религиозных вопросов духовной жизни человека, которые русская мысль пыталась сформулировать в рамках богословской и философской традиций. В центре стоял вопрос о границе человеческой свободы, которая, утверждаясь в своем своеволии или духовной слабости, попадает в рабство греха. Страшное превращение связывалось с искушением гордостью, поскольку утверждение автономии личности как абсолютной свободы вне онтологии Бога понималось как ложная свобода.

Святоотеческая традиция создала богословский фундамент этического самосознания русской культуры, который стал основой для многих русских писателей, философов, мастеров искусства. В представлениях о грехе человек русской культуры опирался на главный тезис христианской этики: грех есть беззаконие, которое всегда воспринималось как духовное преступление против заповедей Божьих. Гордыня отвергалась как богомерзкое состояние помыслов. Так учила Церковь, так мудро судил народ: гордый – значит глупый, безумный в своем возношении и тщеславии.

Св. Иоанн Кассиан – один из первых церковных писателей, различавший грехи гордости и тщеславия. Из восьми главных страстей, им выделенных, тщеславие – седьмая, а гордость – восьмая страсти. В то время как св. Григорий Богослов в 39 слове на Богоявление Господне упоминает о семи духах злобы, которым противостоят семь добродетелей. Общим для святоотеческой традиции является понимание гордости как начала всех бед человеческих. «Это самый свирепый и неукротимый зверь, нападающий особенно на совершенных и с лютым грызением пожирающий их, когда они достигают почти уже самой вершины добродетелей», – пишет Иоанн Кассиан[147 - Добротолюбие. Т. 2. С. 81.]. При этом автор раз личает два вида гордости: ту, которая поражает мужей высокой духовной жизни, и ту, которая захватывает новоначальных и плотских. В генеалогии страстей гордость выступает как первая страсть, являясь источником всех грехов и преступлений. Гордость губит не только противоположную себе добродетель, но все благие проявления человеческой души. Противящийся Господу лишается благодати, получая подобный ответ: «Бог гордым противится» (Иак 4, 6).

Прп. Нил Синайский указывает на духовную катастрофу, совершившуюся в мире ангелов, сравнивая падение ангелов и грехопадение человека. Милость же Божья и добродетельная жизнь человека позволяют преодолеть этот трагический онтологический разрыв: «Гордость низвергла архангела с неба и сделала, что он, как молния, спал на землю. А смиренномудрие человека возводит на небо и уготовляет к ликованию с Ангелами»[148 - Там же. С. 268.]. Гордость есть род некоего тяжкого недуга, злокачественная опухоль ума и души, разрастающаяся подобно гнойному нарыву: «Гордость есть опухоль (надутость) души, наполненная испорченною кровию; если созреет и прорвется, то причинит большую неприятность»[149 - Там же. С. 267.].

Св. Ефрем Сирин более всего предостерегает от духа самовозношения, поражающего высокоумных людей, могущих вести вполне добродетельную жизнь и достигающих успехов на основе различных талантов, дарованных им Творцом. Дух этот нечистый, есть хитроумная сеть, набрасываемая дьяволом на человека. «Нечистый дух высокоумия изворотлив и многообразен, и все усилия употребляет, чтобы возобладать над всеми: мудрого уловляет мудростию, крепкого крепостию, богатого богатством, красивого красотою, художника искусством. И ведущих духовную жизнь не пропускает он искушать подобным же образом, и ставит свои сети – отрекшемуся от мира в отречении, воздержанному – в воздержании, безмолвнику – в безмолвии, нестяжательному – в нестяжании, молитвеннику в молитве. Во всех старается он посеять свои плевелы»[150 - Там же. С. 422–423.].

Прп. Иоанн Лествичник в «Лествице», которая вот уже почти полтора тысячелетия является учебником духовной жизни для дерзающих идти путем богопознания, называет гордость не иначе, как безумной. Он посвящает смертному греху гордыни отдельную главу. Рассуждение о гордости предварено словом о тщеславии. Переходя от 22-й к 23-й степени, он отмечает: кого не уловило тщеславие, тот не впадет в безумную гордость, враждующую на Бога. Что есть гордость? Прп. Иоанн исключительно точен в определениях, диагностируя как природу страсти, так и различные формы ее проявления: «Гордость – это отвержение Бога, бесовское изобретение, презрение человеков, матерь осуждения, исчадие похвал, знак бесплодия души, отгнание помощи Божией, предтеча умоисступления, виновница падений, причина беснования, источник гнева, дверь лицемерия, твердыня бесов, грехов хранилище, причина немилосердия, неведение сострадания, жестокий истязатель, бесчеловечный судья, противница Богу, корень хулы»[151 - Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. С. 286–287.].

Страсть гордости имеет свое развитие. Если начало гордости выражает себя как тщеславие, то середина имеет вид бесстыдного самовосхваления своих трудов, когда ближний становится объектом уничижения и ненависти. Окончательная погибель в укоренении греха гордости и превращении ее во все пожирающую страсть, в безумие – есть отвержение Божией помощи, надежда только на свои силы и приобретения бесовского нрава, то есть потеря человеческой природы и появление демонического облика. Гордость – это крайняя степень страстности человеческой души. Внешне гордец может быть прекрасен, подобно яблоку – здоровому снаружи, но сгнившему внутри. Гордость – это ложное мнение о себе и о своих дарованиях, которые человек приписывает в свою заслугу. Потому то и говорит прп. Иоанн, что гордость – «это крайнее убожество души, которая мечтает о себе, что богата, и, находясь во тьме, думает, что он в свете»[152 - Там же. С. 292.].

Гордость – страсть такой силы и грех такой тяжести, что плененному гордостью нужна помощь Самого Бога, «ибо суетно для такого спасение человеческое», – говорит прп. Иоанн. Таких Господь вразумляет, попуская им искушения и скорби. Бывает, что многие приходят в себя и избавляются от страшного плена, но есть и те, которые продолжают упорствовать в своем грехе, действуют открыто, не стыдясь не людей, не имея страха перед Богом. Исход такой болезни один – исступление и безумие. Грех гордыни в своем развитии наглядно демонстрирует структуру и динамику образования страсти. Согласно прп. Нилу Сорскому, афонскому монаху, распространявшему опыт исихазма на Руси рубежа XV–XVI вв., в своем развитии страсть проходит пять этапов: 1. Прилог, или приражение, связанный с непроизвольными помыслами и чувствами. 2. Сочетание – сосредоточенность сознания на одном из помыслов или чувств в согласии, в принятии такового. 3. Сложение – появление влечения к помыслу. 4. Пленение – захват и вовлечение в помысл. 5. Страсть – устойчивое влечение и полное порабощение им человеческой души. Таким образом, страсть рождается неправильным деланием и устремлением ума, превратным помыслом и худым чувством.

Человек, стяжавший греховную страсть, считается в православной традиции вступившим в общение с сатаной. «Страсти – это греховные навыки души, обратившиеся от долгого времени и частого упражнения в грехе как бы в природные качества», – пишет святитель Игнатий Брянчанинов, один из самых почитаемых и любимых русских святых XIX века, отличавшийся высотой богословских знаний и праведной подвижнической жизнью[153 - Святитель Игнатий Брянчанинов. Жизнь и смерть: Слово о человеке. Слово о смерти. М.: Дар, 2005. С. 318.]. Избавление от страсти – трудный путь покаяния, врачующий душу. Нераскаянный грех подлежит будущей муке. Поэтому с такой тревогой о человеке, проявляя всю силу пастырской заботы, обращается к читателю святитель Игнатий, восклицая: «Бежим от убийцы нашего – греха! Бежим от греха не только смертного, но и простительного, чтобы он не обратился от небрежения нашего в страсть, низводящую в ад наравне со смертным грехом… одинаково влекут в адскую пропасть и смертный грех и накопленное множество малых, простительных грехов»[154 - Там же. С. 324–325.].

В стяжании добродетелей, противостоящих грехам, важно постоянное бодрствование нравственного чувства, поскольку не всегда греховная страсть выражается делом. Тайный, скрытый характер страстей особенно опасен. Гордыня часто прячется за списком добрых дел, руководя чувствами и помышлениями человека. У святых отцов соблюдение внешней праведности без внимания к внутреннему человеку рассматривается как духовная ошибка. Подобные души, которые не подвергают исследованию скрытые душевные страсти, великий подвижник IV века Макарий Египетский называл невежественными. Души, имеющие такое расположение и стремление, «злобствуют и проявляют кипучую деятельность, вызванную чувством недостойной ревности и соперничества; они нажили себе пороки, скрывающиеся внутри: лицемерие и коварство; до такой степени они больны гордостью, надменностью и тщеславием, что, и страдая и теснимые этой страстью, они и не знают о своей неисцельной болезни; и по причине их надменной гордыни в них нет радости Господней»[155 - Макарий Египетский, преподобный. Творения. М.: Паломникъ, 2002. С. 248.]. По определению св. Макария, задачей внутреннего человека, как главной цели спасения во Христе, является «отстранение (побеждение в себе) вышеперечисленных страстей и, при помощи благодати Христовой, полное осуществление добродетелей, совершаемых в кротости, доброте, великом смирении, в подчинении себя всем и в том, чтобы никому не воздавать злом за зло (Рим. 12, 17), но – и горячо желать быть последним и смиреннее всех, ибо кто унижает себя, тот возвысится (Мф 23, 12)»[156 - Там же. С. 248–249.].

Источником гордости нередко бывает творчески продуктивная интеллектуальная жизнь, которая самим человеком может быть вменена себе в праведность, ибо ее мотивом и критерием выступает универсальная добродетель поиска истины. Оправданием такого пути жизни в православной традиции служит не знание само по себе, а знание верующего сердца. Так, в первой части «Триад в защиту священно-безмолвствующих» св. Григорий Палама в ответ монаху Варлааму Калабрийскому, утверждавшему ценности эллинских наук и ставившему под сомнение мистико-аскетическую традицию умного делания монахов-исихастов, рассуждает о природе человеческого знания и богопознания, определяя границу, «для чего и до каких пор полезно заниматься словесными рассуждениями и науками»[157 - Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. С. 7.]. Главная опасность для философствующих и исследующих строение мира – не в открытии нового знания, к которому стремится наука, ибо настоящая наука всегда призвана содействовать утверждению Истины. Это опасность духовная, нравственная. Знание, отчужденное от смысла, от опыта постижения Творца, в определенный момент становится источником гордыни и сознательным отказом от пути спасения в Боге.

«Что пишет к коринфянам апостол Павел?» – спрашивает св. Григорий Палама. “Знание надмевает”. Обращаясь к своему оппоненту, Варлааму Калабрийскому, защитник священно-безмолвстующих противопоставляет внешнюю мудрость, многознание, мудрости Божественной – постижению Истины верующим сердцем и умом, поскольку богомудрие – это дар свыше. “Видишь? Венец зла, главнейший дьявольский грех – гордость – возникает от знания! Как же тогда всякая злая страсть от незнания? И как это знание очищает душу? “Знание надмевает, а любовь созидает” (1 Кор 8, 1). Вот! Бывает, значит, вовсе не очищающее, а обчищающее душу знание без любви, – любви, вершины, корня и середины всей добродетели»[158 - Там же. С. 17.]. Это знание, согласно защитнику исихазма, есть знание «ветхого человека», имеющего мудрость душевную, но не духовную. Духовное знание подчинено премудрости Духа, которая распознает и приемлет благодатные дары, в то время как душевное знание, которое святитель называет «нижней», «душевной», «демонической» мудростью, не может принять ничего духовного, ибо считает это глупостью, заблуждением и вымыслом. Об этом говорит и апостол Павел: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1 Кор 2, 14). «Именно этому знанию способствует внешняя ученость, – заключает Григорий Палама, – а духовного знания так никогда и не будет, если благодаря вере знание не сочетается с любовью к Богу, а вернее – если оно не возродится через любовь и идущую за ней благодать и не станет совершенно иным, новым и боговидным, “чистым, мирным, смиренным, послушным, исполненным слов назидания и благих плодов”»[159 - Там же. С. 17.].

Основа духовного знания, согласно святым отцам, – любовь к Богу. Именно подлинная любовь способна возвысить человека до постижения Божественной Премудрости, и в этом возвышении – восхождении не будет места гордыни, ибо в любви и благодарности к Творцу нет самовозвеличивания, а есть удивление и радость созерцания Славы Божьей – Его совершенства и величия, восхищение Его творением и Его замыслом о человеке. Так и св. Григорий Палама, желая показать несостоятельность внешнего знания, обращаясь к философам и мудрецам мира сего, знатокам закона и устройства вселенной, восклицает: «Неужели им никогда не приходило на ум, что, устремившись к древу знания и вкусив от него, мы отпали от божественного места сладости? Не пожелав по заповеди “возделывать и хранить его” (Быт 2, 15), мы уступили лукавому советчику, прокравшемуся обманом и прельстившему нас красотой познания добра и зла. Видно, он и сегодня тем, кто не хочет под водительством отцов возделывать и хранить свое сердце, сулит точное знание многоподвижных и взаимоуравновешенных небесных сфер с их свойствами – знание добра и зла, потому что добро не в самой по себе природе этого знания, а в человеческих намерениях, вместе с которыми и знание склоняется в любую сторону»[160 - Там же. С. 13.].

Что же необходимо сделать, чтобы подняться к истинному знанию, которое не исключает и знание о строении мира и природе человека, но не надмевается, не гордится, не тщеславится? Апостол предупреждает, что спасение не для знатоков закона, а для тех, кто исполняет его (Рим 2, 13). Григорий Палама же, говоря о деле и цели исследователей в отношении вложенной в творение Божией мудрости, указывает на молитвенный путь постижения Истины. Молитва – это ключ, который открывает тайны, доселе человеку неведомые, через посредничество Духа. Вот этот путь, противостоящей внешней премудрости и многознанию. По определению св. Григория, он кратчайший, многополезный и безопасный, «ведущий к самим сверхприродным и небесным сокровищам»[161 - Там же. С. 33.]. В то время как внешняя мудрость есть начало и причина надменности, одна из сущностных признаков гордыни – греха демонского: «Во внешней же мудрости надо сначала убить змия, то есть уничтожить приходящую от нее надменность – как это нелегко! Ведь, как говорится, “философское высокомерие не сродни смирению”, – но, так или иначе, уничтожить; потом надо отсечь и отбросить как безусловное и крайнее зло главу и хвост змия, то есть явно ложное мнение об уме, Боге и первоначалах и басни о творении; а среднюю часть, то есть рассуждения о природе, ты должен при помощи испытующей и созерцательной способности души отделить от вредных умствований, как изготовители лечебных снадобий огнем и водой очищают змеиную плоть, вываривая ее»[162 - Там же. С. 33.].

Грех гордыни имеет устойчивое проявление в виде самолюбия и самомнения. Высокая самооценка становится источником неприятного порока – осуждения ближнего. Агрессивная форма подобного осуждения – открыто выражаемое презрение и унижение другого человека. Это питательная почва для укоренения в греховной страсти гордыни. В одном из самых почитаемых творений афонских старцев «Невидимая брань», найденном и подготовленном к изданию духовным писателем XVIII века прп. Никодимом Святогорцем, переведенном для русского читателя свт. Феофаном Затворником, находим следующее описание взаимозависимости гордости и осуждения ближнего: «Каковой злой навык и порок, происходя от гордости, ею питается и возвращается, и наоборот, ее питает и возвращает; ибо и гордыня наша после всякого действия осуждения подвигается вперед, по причине сопутствующего сему действию самочувствия и самоуслаждения»[163 - Преподобный Никодим Святогорец. Невидимая брань. М.: ДАРЪ, 2005. С. 285.].

Так святоотеческая традиция возвращает в толковании греха гордыни к словам Христа: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, а выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф 7, 1–5). Святые отцы предостерегают и мирских, и монашествующих от возвеличивания как своих дарований, так и плодов своих трудов, так как любая завоеванная высота может оказаться непрочной. Неприемлемой для христианского сознания оказывается практика фарисействующей морали – противопоставления своей праведности иному опыту жизни. Христианин бежит от гордыни, боясь быть уловленным коварным действием врага рода человеческого, способного обратить любую добродетель в грех, как только ее мотивом и основанием станет гордость. Он прежде смотрит в свое сердце, наблюдает за своими мыслями и чувствами, внимает своим помышлениям, ибо именно они должны быть судимы судом своей совести, а не ближние, к которым прилагает такой судия мерку нравственного закона.

Популярнейший в Древней Руси сборник «Пчела», обращается к теме гордости и тщеславия, продолжая решать нравственные проблемы, разработанные с богословской точки зрения святыми отцами. В духе средневековой дидактики традиция приписывает св. Иоанну Златоусту слова о неком гордом и возносящемся своей знатностью и богатством. Подобным гордецам автор советует напоминать о бренности жизни и неисповедимости путей Господних: «Когда увидишь некогда гордого, возносящего голову и брови вздымающего, и на колеснице сидящего и повелевающего, и вгоняющего в темницы и предающего смерти, творящего многие пакости, то скажи ему: “Чего бушуешь, земля и пепел, и прах – еще и при жизни рассыпется тело твое!” Все это сказано не об одних простых людях, но и о том, кто сидит на престоле царском: “Ибо не смотри на порфиру и на венец, на золотые ризы, но попытай природу и найдешь, что все покрывает земля: всякая слава человеческая как цвет луговой»[164 - Мудрое слово Древней Руси. С. 314.]. Характерно, что в настоящем тексте дана как социальная, так и психологическая характеристика гордого человека, вплоть до физиогномического портрета греховной страсти – ее поведенческой модели.

Дидактическая традиция древнерусской культуры представлена также переводом главы из «Базилик» императора Льва VI. Датируемый концом XV века текст, вероятно, идеологически связан с правление Ивана III, с известной историософской концепцией «Москва – третий Рим», имевшей большое духовно-культурное и политическое значение для Руси. Как и более ранние образцы древнерусской письменности в жанре духовных завещаний – поучений, «Назидательные изречения царям» имеют реальную биографическую канву и приписываются византийскому императору Василию I, наставляющему своего сына – императора Льва VI, правившего на рубеже IX–X вв. Предостережение от греха гордыни в тексте выделено особо и определено как самовозношение. В качестве назидательного примера автор «Изречений» обращается к опыту жизненных страданий и общности судеб сильных и малых мира сего: «К сану величия смерть безразлична, ибо на все налагает она все пожирающие свои зубы»[165 - Там же. С. 109.]. Василий призывает сына не упиваться победой над врагами, не радоваться гибели человека, не ждать похвал за победу в войнах, ибо у людей одно естество, а будущее человеку неведомо. Автор вспоминает простое и мудрое выражение: не высоко вознесешься – не больно и упадешь. Поэтому правителю, имеющему верховную власть, пристало огорчаться о чужих бедах и жалеть пострадавших. Основанием же настоящего духовно-нравственного закона власти является Бог. Все, собранное на земле – на земле и останется. На вечном суде, говорит Василий, человек предстанет голым. Ни царское величие, ни слава победителя без истинных христианских добродетелей не смогут послужить оправданием. «Бог ведь ни в ком не нуждается, царь ж нуждается – в Боге. Так подражай же тому, кто ни в чем не нуждается, и одаривай всех, кто взывает к милости», – заключает Василий[166 - Там же. С. 109.].

XVII век, переломный для судеб русской культуры, сохранил тематическую преемственность с кругом идей средневековой русской литературы. В «Послании к некоему горду и величаву» Антоний Подольский, автор нескольких дошедших до нас виршевых произведений первой трети XVII века, художественно расцветил грех гордыни биографическими деталями. Возможно, в тексте отражены события личного плана, послужившие поводом к написанию данного произведения. Осужденный Московским собором за порчу печати и за недостойные поправки к Псалтыри, готовящейся к изданию, Антоний Подольский оказался в опале. В то же время когда-то защищаемый им подьячий Косой нажил богатство и возвысился, как водится, забыв о своем заступнике. Внутренние жизненные перипетии автора становятся нравственной подоплекой «Послания», в котором обличается гордость человеческая с позиции христианской этики. Выводы подтверждены примерами из Ветхого и Нового Заветов. Поэт взывает к совести и разуму своего адресата, характеризуя его заблуждения в резких тонах:

Како и что напишем к твоей бесовской гордости,
Аки к некоей неученой конной борзости?
Иже самого коня в пропастный ров вметает
И всадника на нем погубляет,
Такоже и твоя безумная гордость ум твой заношает
И благородную твою душу во ад низпосылает[167 - Виршевая поэзия (первая половина XVII века). С. 35.].

Тем страшнее грех гордыни и его последствия для человека, поскольку адресат «Послания» «многому учен божественному», о чем и напоминает ему автор текста:

За что тако гордишися и возносишися,
И таковою славою нелепою обносишися?
А сам еси многому божественному учен,
Да почто таковою лютою страстию аки в волчию кожу оболчен?[168 - Там же. С. 35.]

Антоний Подольский призывает героя своего «Послания» вооружиться против супостата, вложившего в его душу лукавую страсть гордости и величия. До последнего душевного исхода молитвой ко Христу он может быть избавлен от нее и стать «сыном света», если внемлет праведным советам. Главный же из них выражен в апостольских посланиях:

Зри сего и внимай,
И создателя своего не забывай.
Всяко высокоумие в человецех мерзко есть пред ним,
А мы сами себе превыспренно мним.
Что же великий апостол Павел пишет,
Яко драгим бисерием нижет: