Джевдет-бей и сыновья

– Вот-вот! Крайности! Я это тоже в нем заметил, только слова точного не мог подобрать. Это значит принять какое-то решение и всю жизнь ему следовать. Он решение принял – не знаю уж какое – и пытается его выполнить. И я это отлично понимаю! И уважаю! Но вот только объяснить ему это никак не могу, – выпалил Джевдет-бей и прибавил с раздражением: – Потому что времени нет!

– Вот видишь! Вы с братом не живете по-настоящему, что он, что ты. Не обижайся, но это так, – сказал Фуат-бей и приставил руки к глазам на манер лошадиных шор. – Только это вы и видите, а больше ничего как будто и нет! Но разве такова жизнь? Что вообще значит – жить по-настоящему? Это значит видеть мир во всех его красках, испытывать все, что он предлагает! Как по-твоему, Джевдет?

– Глупый вопрос! – отрезал Джевдет-бей. – Я жизнью вполне доволен.

– Ну вот, даже подумать боишься!

– Нет, подожди! – сказал Джевдет-бей и, подумав, заявил: – Жить по-настоящему – это значит жить хорошо. – Сказал и тут же понял, что этак он признает правоту Фуат-бея. – Нет-нет, не так! – и сердито зачастил: – Не знаю. Никогда об этом не думал. Глупый вопрос. И пожалуйста, Фуат, не заводи больше такие разговоры. И о военных в Салониках я не хочу ничего слышать. Пожалуйста, не втягивай меня в эти дела! Можешь считать, что я уже забыл все, что ты мне сегодня сказал.

– Какой же ты, милый мой Джевдет, упрямый! Истый турок! – сказал Фуат-бей, улыбаясь, велел официанту принести счет и все с той же улыбкой продолжил: – Не прошибешь тебя! И все же я рад, что у меня есть такой друг, как ты.

Джевдет-бей тоже улыбнулся. От сердца отлегло – разговор о страшных и неприятных вещах был закончен. Счета за совместные трапезы они с приятелем оплачивали по очереди, сейчас был черед Фуат-бея.

Когда вышли на лестницу, кто-то окликнул Джевдет-бея:

– О, Осветитель Джевдет-бей, приветствую! Каким это ветром вас сюда занесло?

Это был Моше, торговец табаком из Сиркеджи. Джевдет-бей попытался приветливо улыбнуться.

– А не вы ли бомбу-то подложили, Джевдет-бей? А? – Шутка явно понравилась Моше, и он сам над ней посмеялся. – Нет, в самом деле, что вы тут делаете?

Джевдет-бей тоже усмехнулся, словно это была удивительно милая и тонкая шутка. «Что же я здесь делаю?» – думал он, спускаясь по лестнице. Сейчас он казался себе усталым, слабым и смешным. Попрощался с Фуат-беем и подошел к своей карете. Вверху, прямо над головой, огромной пустой тарелкой висело солнце. «Ох, ну и жара! – простонал Джевдет-бей. – Так, куда я сейчас?»

Велев кучеру ехать в Тешвикийе, Джевдет-бей сел в раскаленную карету, которая снова, покачиваясь, пустилась в путь.

Глава 7, В особняке паши

Покачиваясь вместе с каретой, Джевдет-бей печалился о том, что не может вздремнуть после обеда, и размышлял о своей жизни. «Что значит для меня – жить? Ну и вопрос Фуат задал! А я ему – глупый, мол, вопрос! И действительно глупый. Не хочу об этом думать. Что такое жизнь? Где он таких вопросов-то понабрался? Поди, из европейских книг, от бог знает в каких заговорах замешанных людей! Что такое жизнь? Глупый, глупый вопрос! Я над ним даже смеюсь. Ха-ха-ха. Как Моше смеялся. Какую он, однако, дурацкую шутку отпустил! Не я ли подложил бомбу? Нет, я побил черепицу. Из-за этого протекла крыша, все на меня злобно смотрели, весь класс был по колено в воде. Ну и страшный же был сон! Я мог бы понять, что он предвещает такой скверный день. Кстати, сколько времени? Скоро восемь! Шюкрю-паша, должно быть, меня уже ждет».

Шюкрю-паша пригласил его в свой особняк, чтобы расспросить о планах на будущее. Об этом Джевдет-бею сообщил посланный с приглашением слуга, однако он догадывался, что на самом деле паше просто хотелось перемолвиться с кем-нибудь словечком и пригласил он его исключительно от скуки. При мысли о Шюкрю-паше Джевдет-бей невольно вспомнил и то, что говорил о нем Фуат-бей. «Что земли он продал, я знал, и что особняк собирается продавать, тоже знал, а вот про карету не знал! Если уж он продает карету, значит дела у него совсем плохи. Может, Фуат прав и я совершаю ошибку? Нет-нет, нехорошо так думать. Мне нужна только Ниган, больше ничего не нужно».

Вспомнив о Ниган, Джевдет-бей пришел в хорошее расположение духа. «Да, я видел ее всего два раза, – сказал он сам себе, и в памяти вновь всплыла та ужасная сцена в пансионе. – Два раза увидел и понял, что она девушка хорошая. Ну и что тут такого? Неужели так сложно понять, что за человек перед тобой? К тому же мы ведь разговаривали…» Первый раз Джевдет-бей увидел Ниган, выглянув из окна селямлика[21 - Селямлик – мужская половина дома.] особняка Шюкрю-паши. Второй раз – в том же особняке, во время глупой церемонии, именующейся помолвкой. Тогда они и поговорили. «Как поживаете, ханым-эфенди?» – спросил Джевдет-бей, а Ниган ответила: «Хорошо, эфенди, а вы?» При этом она старалась выглядеть спокойной и степенной, словно много повидавшая на своем веку старуха, но покраснела и, смутившись из-за этого, сразу же ушла. Видно было, что она девушка гордая, но вроде бы хорошая. С того самого дня она заняла прочное место в планах, которые Джевдет-бей строил относительно своей будущей семьи и дома. Красавицей ее назвать было нельзя, но представлениям Джевдет-бея о том, какой должна быть жена, Ниган вполне соответствовала, а это было самое главное.

В жаркой карете после сытного обеда Джевдет-бей начал клевать носом и пожалел, что не выпил кофе. Чтобы взбодриться, закурил и стал обдумывать, о чем можно поговорить с пашой. Карета доехала до казарм военной академии и свернула в сторону Нишанташи. «Надо сказать паше, что я собираюсь купить дом в этих местах», – подумал Джевдет-бей, и тут он вспомнил Зелиху-ханым, от которой собрался отделаться, а потом – Хасеки, тетушку Зейнеп и Зийю. Вспомнив, как оценивающе мальчик рассматривал его, Джевдет-бей почувствовал раздражение. «Странный ребенок. Как будто уже сейчас, в этом возрасте, что-то в уме прикидывает. Смотрит так, словно в чем-то тебя обвиняет!» Карета между тем свернула на площадь Нишанташи. Выглянув в окно, Джевдет-бей внимательно осмотрел каменный дом на углу. В этот дом он уже заходил и решил тогда, что он ему нравится и вполне соответствует его представлениям о жилище, необходимом для семейной жизни. Глядя на растущие в саду перед домом липы и каштаны, Джевдет-бей сказал сам себе: «Какое милое место!» – и решил еще раз осмотреть дом на обратном пути. Мысли о будущей семейной жизни привели его в благостное расположение духа, но, когда карета поравнялась с мечетью Тешвикийе, он снова разволно вался и стал думать о том, достаточно ли хорошо одет. Еще в карете он отметил, как заколотилось в груди сердце.

Выйдя из кареты, Джевдет-бей снова, как, впрочем, с ним бывало каждый раз, ощутил чувство вины. Обширный сад перед особняком был пуст и недвижен, только на краю небольшого мраморного бассейна сидел воробышек и пил воду. Подойдя к дверям, Джевдет-бей потянулся к круглой латунной ручке, но двери открылись сами, и возникший на пороге слуга сообщил, что паша ожидает гостя наверху. Опасаясь невзначай скрипнуть ступенькой, Джевдет-бей поднялся по лестнице. На площадке его встретил другой слуга, приветствовавший его теми же словами: паша ожидает гостя. «Вот это дом, вот это семья!» – пробормотал Джевдет-бей себе под нос. На лестничной площадке в углу тикали часы, размахивая огромным маятником; больше никаких звуков слышно не было. «Все здесь отлажено, как часы!»

Джевдет-бей вошел в просторную комнату, в которой, однако, никого не было, кроме безмолвных вещей: скамьи, диванов, кресел… В комнате было прохладно. Джевдет-бей прошелся туда-сюда, потом остановился перед висящей на стене картиной и подумал, что другие люди, глядя на картины, испытывают некое душевное волнение. Осмотрел расшитое золотом кресло с ножками, напоминающими кошачьи лапы. В углу стоял небольшой сундучок, инкрустированный перламутром. Размышляя, зачем нужен здесь этот сундучок, Джевдет-бей заметил на стуле рядом такую же инкрустацию. Обернувшись, он увидел, что и кресло, и диван тоже инкрустированы перламутром. И тут его прошиб холодный пот: на диване кто-то лежал. Шюкрю-паша собственной персоной. Джевдет-бей замер на месте, не в силах сообразить, что же ему теперь делать. Потом додумался выйти из комнаты. Постоял немного за дверью, прислушиваясь к тиканью часов, и, собравшись с духом, снова вошел. Стараясь не глядеть в сторону паши, громко кашлянул.

– А, как же, как же, наш зять пришел! – пробормотал паша и встал. – Проходи, сынок, проходи. Я не спал, так, думаю, прикорну немного.

– Почивать изволили? – спросил Джевдет-бей, подходя к старику.

– Нет, не спал. По правде говоря, осоловел немного. За обедом хватил лишнего, – ответил паша. Увидев, что Джевдет-бей тянется к его руке, чтобы поцеловать ее, проговорил: – Не надо, сынок, не надо, – но руку не убрал. – Пусть и тебе столько же раз будут руку целовать. Кстати, почему это ты не пришел к обеду?

– Не знал, что вы меня приглашали и к обеду, господин паша.

– Как так? Бекир тебе не сказал? – вопросил Шюкрю-паша, и по нарочитому гневу в его голосе стало понятно: – он вспомнил, что и в самом деле не приглашал Джевдет-бея к обеду. – Ладно, я ему покажу! Гость без обеда остался! Ну да что поделаешь. В конце концов, главное-то – беседа, не так ли? А трапеза – предлог. – И паша махнул рукой, словно говоря, что все – пустое. – Кофе выпьем или коньяка? Или подожди, лучше кофе с ликером. Да ты садись, садись. – Паша потянулся и зевнул. – Ох, перебрал я за обедом!

Позвав слугу, паша велел принести кофе и ликер. Потом, повернувшись к Джевдет-бею, сказал:

– Жарко сегодня, не правда ли?

– Да, жарко, – ответил Джевдет-бей.

– В такую жару на улицу не выйдешь, – сказал паша и тут же уточнил: – Я, по крайней мере, не выхожу. А ты, интересно, чем сегодня занимался?

Джевдет-бей рассказал о событиях первой половины дня, не заостряя внимание на болезни брата, зато подробно остановившись на обеде в клубе. О поездке в Хасеки он не обмолвился ни словом.

– Молодец! – сказал паша, но потом прибавил: – Хотя ты, конечно, еще молод. В твоем возрасте все шустрые. – На его лице вдруг появилось какое-то ребячливое выражение. – Тебе сколько лет?

– Тридцать семь.

– Я в твоем возрасте – или, может, будучи лет на пять постарше – дослужился уже, хвала Аллаху, до министерской должности. Но тогда было совсем другое время. Теперь, чтобы продвигаться по службе, надо из кожи вон лезть, других топить… Да к тому же мне везло… К чему это я? – Паша все с тем же ребячливым выражением на лице улыбнулся и пригладил бороду. – Иди-ка сюда, сядь со мной рядом. А то сел так, что мне лица твоего не видно.

Вспотевший Джевдет-бей пересел к паше, на диван, где тот только что дремал. Слуга принес кофе и ликер в маленьких хрустальных рюмках.

– Любишь клубничный ликер? – спросил паша и крикнул вслед уходящему слуге: – Принеси нам еще ликера! А еще лучше всю бутылку!

Свою рюмку паша осушил одним глотком и поглядел на Джевдет-бея. Ему явно хотелось, чтобы тот развлек его каким-нибудь рассказом.

– А еще чем-нибудь ты занимался сегодня? – спросил он.

– Нет, господин паша, лавка очень много времени отнимает, – виновато ответил Джевдет-бей.

– А-а, лавка! Ну да. А с кем встречаешься, общаешься? Друзья твои кто?

– Коммерсанты… Фуат-бей, про которого я вам рассказывал, например.

– Этот Фуат-бей из Салоник?

– Да, господин паша.

– Гм… И что он говорит? О покушении на султана что говорит?

– Да он ничего не знает, паша. Мы с ним об этом не говорили.

– Не знает или не говорили?

– Не говорили, господин паша!

– А если не говорили, почему ты думаешь, будто он ничего не знает?

Увидев растерянное выражение на лице Джевдет-бея, паша усмехнулся, очевидно гордясь тем, какой он, паша, сообразительный, и осушил еще одну рюмку. Растерянность будущего зятя, должно быть, немало его позабавила – он снова усмехнулся и похлопал Джевдет-бея по спине:

– Молодец, молодец, правильно. Таким и надо быть – аккуратным и осторожным.

Джевдет-бей покраснел.