Джевдет-бей и сыновья

– Сядь-ка сюда, – сказал Нусрет.

Джевдет-бей присел на стул у изголовья и спросил:

– Ну как ты?

– Как? Да так себе. Помираю!

– Нет-нет, ты поправишься!

– Вот и я ему то же самое говорю, – вмешалась Мари, зажигавшая газовую лампу, – а он все свое твердит!

Нусрет сдавил большим и указательным пальцем свои и без того ввалившиеся щеки:

– Если у туберкулезного такое лицо, значит он и недели не протянет.

– Не говори так, пожалуйста! – попросил Джевдет-бей.

– Что, боишься? – спросил Нусрет и вдавил щеки еще глубже. – Боишься смерти-то? Это потому, что ты живешь припеваючи, на дочке паши собираешься жениться. И здоров!

– Не говори так!

Нусрет повернулся к сыну:

– Как я тебе в таком виде? Боишься отца, а? У-у-у! Я – злая ведьма, сейчас я тебя съем. Хо-хо-хо!

Мальчик не знал, смеяться ему или плакать. Человек, которому, казалось бы, следовало тосковать, веселился и шутил. В конце концов Зийя улыбнулся.

– Ох, умоляю, не делай такое страшное лицо! – простонала вдруг Мари.

Зийя понял, что веселье было притворным, и улыбка исчезла с его лица. Казалось, он сейчас заплачет.

Заметив это, Нусрет убрал пальцы со щек и растопырил руками уши:

– Смотри-ка, уши-паруса!

Зийя не улыбнулся. Тогда Нусрет прижал большие пальцы к мочкам ушей, а остальные растопырил вниз. Поняв, однако, что и так сына развеселить не удастся, он обратился к Мари:

– Сходи-ка ты с ним в кондитерскую лавку на углу. Зийя любит куриную грудку[30 - Имеется в виду сладкое блюдо из протертой куриной грудки, рисовой муки и молока.], купи ему. Поболтайте о чем-нибудь. А мы тут с Джевдетом поговорим.

– Много не говори, не изнуряй себя!

– Ладно-ладно.

Мари взяла Зийю за руку, ласково провела рукой по его волосам. Было в этой женщине что-то такое, что Джевдет-бею хотелось бы видеть и в Ниган, но что именно, он не мог понять. Когда они выходили из комнаты, Нусрет начал кашлять. Только когда кашель прекратился, дверь тихонько закрылась.

– Переставь-ка эту лампу сюда, чтобы я мог видеть твое лицо, – сказал Нусрет. – Я хочу тебя кое о чем попросить. Ради сына…

Джевдет-бей взял со стола газовую лампу и поставил ее на тумбочку между кроватью и своим стулом. В падающем сверху свете лицо Нусрета стало выглядеть еще более изможденным и страшным.

– Где Зийя будет спать? – спросил Джевдет-бей.

– В отеле на углу, вместе с Мари. Надеюсь, ты не думал, что я уложу его здесь, рядом с трупом отца?

– Ну что ты все время говоришь о смерти? – спросил Джевдет-бей, сделав над собой усилие.

– Ха! Брось! В медицинских вопросах ты меня не проведешь. Меня вообще не проведешь. Я и о покушении на султана узнал. Мы с Мари даже поссорились из-за этого. Ты почему мне не рассказал?

– Не хотел тебя попусту волновать…

– Не хочешь, стало быть, чтобы я волновался? Хочешь меня сделать таким же бесстрастным и бездушным, как ты сам?

– Мне просто в голову не пришло сказать, – ответил Джевдет-бей. – В такой суматохе разве вспомнишь!

Он вдруг понял, что его снова, как всегда в присутствии брата, мучает чувство вины. Всю жизнь Нусрет упрекал его во всяких недостатках, и вот опять! «Презираю ли я его? Он умирает, а я живу. Значит, я прав, я выиграл!»

– Молчишь… О чем думаешь?

– Да так, ни о чем.

– Обиделся? Ты должен понимать, что я это не потому говорю, что ненавижу тебя, а потому, что о тебе думаю. Жизнь, которую ты ведешь… Иногда я тебя понимаю. Но вот такие, как ты, никогда не поймут таких, как я. Изгоев никто не понимает. Мы несчастные люди. Не понимаешь… Нет, не слушаешь. О чем ты сейчас думаешь, скажи? Опять о торговле? Чем ты еще сегодня занимался?

– Обедал с одним коммерсантом, Фуат-беем, – начал Джевдет-бей и, обрадовавшись возможности сказать брату, что считает его идеи правильными и уверен в их победе, продолжал: – Он рассказывал о движении среди военных в Салониках. Против султана. Говорил, что надо что-то делать, и я понял, что он прав…

– А, эти! Эти ничего не смогут! У них нет связей с Парижем… Сборище невежд, у которых за душой нет ничего – ни идей, ни решимости. С ними каши не сваришь. Они не против султана, а против Абдул-Хамида. Солдафоны, полагающие, что у них жалованье маленькое! Кроме меня и еще куч ки людей, все против Абдул-Хамида, а о том, чтобы упразднить саму монархию, никто и не думает. К тому же стоит султану позвенеть монетками, предложить им посты, пообещать, что созовет меджлис, – и все к нему на цыпочках прибегут! Сам Мурат Мизанджи[31 - Мехмет Мурат Мизанджи (1853–1917) – турецкий писатель и журналист.] прибежал как миленький, а уж у этих робких офицеришек, которые сами не знают, чего хотят, разве может что-нибудь получиться? Ровным счетом ничего!

– Я, конечно, всего этого не знаю, – сказал Джевдет-бей, огорченный, что начатый им разговор свернул в какую-то совсем непонятную сторону.

– Не знаешь! Да куда тебе. Чтобы знать, надо хоть чем-нибудь интересоваться, кроме прибылей!

Воцарилось молчание. Джевдет-бей обрадовался, что у него снова есть возможность пожалеть брата и проявить терпимость к его выходкам, но потом понял, что ничего не получится: слишком сильным было чувство вины. Все, что он хотел ему сказать, казалось сейчас пустым и ненужным. Душевное спокойствие, которое он ощущал в саду под каштаном, тоже развеялось без следа. Он попытался приободрить себя, представив, как будет там жить.

– Я говорил, что хочу кое о чем тебя попросить, – напомнил Нусрет и взглянул Джевдет-бею в глаза. – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для Зийи. Когда я умру…

– Ну вот опять!

– Помолчи… Вот чего я хочу: когда я умру, возьми Зийю к себе.

– Взять к себе?

– Да, чтобы он жил в твоем доме.

– А как же Хасеки? Его мать, родственники…

– Я не хочу, чтобы он с ними жил. Если он будет жить с ними, вырастет дураком. Будет, как они, никчемным, ленивым, нетребовательным, недвижным! Понимаешь, что я хочу сказать?

– Мой дом всегда будет для него открыт!

– Я не про то. Я не хочу, чтобы он, когда ему заблагорассудится, ходил к тебе в гости. Я хочу, чтобы он у тебя жил! В Хасеки пусть не возвращается. Мать его чтобы на глаза не показывалась. Они…