Джевдет-бей и сыновья

– Но я обещал тетушке Зейнеп, что привезу Зийю назад!

– Зачем? Чего ради ты это ей обещал?

– Потому что она очень настаивала. Как будто знала, что ты не захочешь, чтобы он возвращался…

– Как будто знала, старая курица! Снова хочет прибрать к рукам милого ребеночка? Своих-то детей у нее нет! Зацелует, заласкает и в конце концов сделает идиотом по своему подобию! Заразит суевериями, леностью, ничтожеством! Нет уж! Я не хочу, чтобы моего сына так воспитывали. Я хочу…

Не договорив, Нусрет зашелся в приступе кашля. Джевдет-бей взял с тумбочки чашку для мокроты и протянул брату. Тот сначала махнул рукой, но потом схватил чашку и сплюнул.

– Видишь, мои дела совсем плохи. Я знаю, что жить мне осталось пару дней. Все, что я сейчас хочу, – быть уверенным, что Зийю ждет достойное будущее. А для этого он должен жить у тебя. Если же он останется в Хасеки или переедет в деревню к матери, то будет, как они, верить в Аллаха и прочие нелепые басни, станет ничтожеством, не сможет понять мир. Они над ним уже успели поработать! Утром он мне рассказывал про рай, про ангелов, про ведьм… Он во все это верит. Джевдет, я не хочу, чтобы мой сын был таким, понимаешь? Я хочу, чтобы он верил не в лживые сказки, а в свет разума, в себя самого… Свет разума… Я ведь не зря дал ему имя Зийя![32 - Зийя (тур.) – свет, сияние.] – Нусрет на мгновение замолк и затем прошептал: – Джевдет, возьми Зийю к себе, дай мне умереть со спокойной душой!

– Ну что ты все время говоришь о смерти? Неправильно это! – сказал Джевдет-бей и покраснел, потому что понял, что на самом деле неправильным считает кое-что другое.

– Дай мне слово! – выкрикнул Нусрет.

– Даю! – сказал Джевдет-бей и, взяв с тумбочки свою феску, стал разглаживать пальцами кисточку с таким видом, как будто это было очень важно сделать именно сейчас.

– Даешь слово?

– Ну да, сказал ведь, – ответил Джевдет-бей, поднеся феску к самым глазам и принявшись расчесывать кисточку ногтем.

– Джевдет, пойми меня, пожалуйста! Я никогда не выполнял своих отцовских обязанностей. Отправил сына в Хасеки и постарался о нем забыть. Теперь я понимаю, что был не прав, но уже поздно. Даешь мне слово, что он будет жить у тебя? Да опусти же ты свою феску, я хочу в лицо тебе взглянуть!

Джевдет-бей положил феску на тумбочку. В глаза ударил слепящий свет лампы.

– Слышал когда-нибудь о принце Сабахаттине? – спросил Нусрет. – Впрочем, не важно. Он сейчас живет в Париже, тоже считается младотурком. Дурак, как и все принцы, но была у него одна интересная мысль… – Нусрет махнул рукой в ту сторону, где стояли книги. – А может, он, как водится, украл эту мысль у кого-нибудь. Как бы то ни было, я нахожу ее верной. Согласно Демолену[33 - Эдмон Демолен (1852–1907) – французский социолог и педагог.], могущество Британии объясняется тем, что личность, отдельный человек обладает там большей свободой по сравнению с другими государствами. Вот этой-то свободы у нас и нет. Нет у нас свободных, независимо мыслящих, инициативных, предприимчивых! У нас воспитывают только рабов, которые умеют лишь гнуть шею, поступать как все и бояться. Наше образование – побои учителя да нелепые запугивания матушек и тетушек. Религия, страх, замшелые догмы, затверженные наизусть… В результате учатся только одному – гнуть шею. Никто не пробивается благодаря собственным усилиям, преодолевая сопротивление общества. Пресмыкаются, раболепствуют, ищут покровительства… Никто не умеет думать самостоятельно. А если случится подумать, пугаются… В лучшем случае осознанно делают из себя рабов. По мнению Демолена, в деспотических государствах люди… Ты меня слушаешь? Я не хочу, чтобы мой сын… – Тут Нусрета снова скрутил приступ кашля. Откашлявшись и сплюнув мокроту, он немного успокоился. – Понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Ты сам кое-чего самостоятельно достиг. Ты можешь меня понять.

– Ты слишком себя утомляешь, – сказал Джевдет-бей.

– Я тебе про одно, а ты про другое. Ты можешь меня понять, пусть даже только в одном этом вопросе…

Джевдет-бей ухватился за представившуюся возможность:

– Твои идеи правильные. Я тебя понимаю. Я все время считал, что ты прав, только не мог тебе этого объяснить!

– Ну-ну, – сказал Нусрет и снова пошевелил пальцами, будто пересчитывал деньги. – Кроме этого, ничего ты не понял. Я тебе про свет разума, а у тебя на уме только блеск монет. Но это хорошо, что ты не ценишь ничего, кроме денег. Это делает тебя рационалистом. Ты меня не понимаешь… Но слово дал. Вот почему я хочу, чтобы мой сын воспитывался в доме торговца. В доме торговца, особенно такого, который, как ты, начал с ноля, все строится на денежных расчетах. В таком месте живет разум, а не страх.

– Моя семейная жизнь никогда не будет строиться на денежных расчетах, – сказал Джевдет-бей, стараясь выглядеть рассерженным. Потом пожалел, что так сказал.

– Знаю, знаю, о чем ты думаешь, каким хочешь себя показать. Знаю, что ты меня не понял. Как бы то ни было, лучше, чтобы моего сына воспитывал ты. Глядя на тебя, он научится быть самостоятельным. Ты его, конечно, бить не будешь. Предоставь ему свободу, пусть делает что хочет. Пусть сам, своим умом поймет, чем мог бы заниматься. Пусть доверится своему разуму. Выделите ему небольшую комнатку. Рано или поздно он поймет, что можно жить не пресмыкаясь, что все, чему его учили в Хасеки, – ложь, что религия и сказки про Аллаха нужны только затем, чтобы скрывать мерзость и плодить ее. Поймет ли? Ох, не знаю, а узнать хочется! Не хочу умирать, хочу жить, хочу увидеть, чем все это кончится, что будет потом! Хочу есть, хочу курить!

– Ты проголодался?

– Да, принеси мне отбивную. Врач утром сказал, чтобы я ел отбивные. Мясо, молоко, яйца, отбивные… – Нусрет усмехнулся. – Я умираю. Мама тоже умерла от туберкулеза. Стой, ты куда это собрался?

– Ты же мяса хотел?

– Мяса? Нет аппетита. Впрочем, мне нужно есть. Думаешь, если я сейчас съем мяса, то выживу? Увы! Нас учили в академии… Когда до этой стадии дошло, все. Конец.

Джевдет-бей взял брата за руку.

– Никто не хочет это понять, – продолжал тот. – Ты вот сидишь и думаешь о том, как поедешь домой, о дочке паши, о всяких своих делишках. Не смущайся. Ты, в конце концов, тоже когда-нибудь умрешь. Но пока будешь жить. К тому же ты меня по-прежнему презираешь. – Нусрет высвободил руку. – И я тебя презираю, понятно? Я тоже считаю тебя ниже себя. В тебе нет духовного стержня. Живешь глупо. Деньги, семья, всякая мелкая житейская ерунда да торговля – вот и вся твоя жизнь! Кажется, в дверь стучат.

Джевдет-бей встал и открыл дверь. На пороге стояли Мари и Зийя.

– Мы съели по куриной грудке и выпили махаллеби[34 - Махаллеби – молочный кисель на рисовой муке.], – сказала Мари.

– Понравилось? – спросил Нусрет.

Зийя, поняв, что вопрос задан ему, улыбнулся.

– Понравилось, сынок? Видать, понравилось. Сейчас тетя Мари отведет тебя в отель на углу. Знаешь, что такое отель? Она тебя туда отведет и уложит спать. Будешь спать один, ты ведь уже большой мальчик, бояться не будешь. Или будешь? Ты ведь не боишься темноты? Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь! – Нусрет вдруг вышел из себя: – Мари, забирай его и укладывай! А тебе пора бы уже научиться отвечать, когда спрашивают!

Мари взяла Зийю за руку:

– Мы уходим. Потом я вернусь.

– Что ты сейчас будешь делать, Зийя? – спросил Нусрет, не потерявший еще, видимо, надежды разговорить сына. Не дождавшись ответа, начал нервно смеяться. – Зийя, сынок, что ты будешь делать? Что означает твое имя? Свет! А что делает свет? Ну, давай забирай его отсюда. Посиди с ним немного, лампу не туши, потому что его уже приучили бояться темноты. Боишься, сын? Я с тобой разговариваю, ты язык проглотил, что ли? – Нусрет высунул свой белый язык. – Проглотил язык, да? От страха? Ладно, спокойной ночи!

Глава 11. Умные и дураки

Как только Мари и Зийя вышли за дверь, Нусрет, борясь с приступом кашля, прохрипел:

– Дурак! Мой сын – дурак! – потом, откашлявшись, обернулся к Джевдет-бею. – Дурак и трус! Превратили его в идиота. И ведь с помощью чего? С помощью отвратительных, постыдных суеверий! Без палки тоже наверняка не обошлось.

– Нет, Нусрет, он вовсе не такой!

– Не такой? Видел, как он на меня смотрел? Какой у него униженный, испуганный взгляд! Ты возьмешь его к себе, так ведь? Ты слово дал!

– Возьму.

– Повтори свое обещание еще раз. Повтори, чтобы я мог спокойно умереть!

– Обещаю! – сказал Джевдет-бей и отдернул руку, которая уже было снова потянулась к кисточке на феске, раздраженно сунув ее в карман. «Платок забыл!»

– Хорошо. Я тебе верю.

В наступившей тишине стало слышно, как по лестнице кто-то поднимается, насвистывая.

– Насвистывает! Живет! Я тоже хочу жить. Это несправедливо! Мне хочется увидеть, чем занимаются другие люди. Я уже целый месяц не выхожу из этой комнаты. И почему он свистит? Потому что дурак! В этом отвратительном, мерзком мире только дураки могут быть счастливы. Дураки… А я умный, все знаю и умираю. Не смотри на меня так испуганно. Что, боишься меня, ненавидишь?

– Брат, я испытываю к тебе только уважение!

– Нет, я не хочу, чтобы ты меня уважал. Потому что ты счастлив! Может быть, ты и не дурак, но доволен жизнью. Это потому, что души у тебя нет. Только тот, в ком нет души, может радоваться такому нелепому костюму, такой карете, такой невесте!

– Я никогда не был таким злым, как ты, – произнес Джевдет-бей.

– Что ты говоришь? Давай выйдем на улицу, посмотрим на людей! Чем они занимаются? Хочу увидеть, как они копошатся в своей глупой, маленькой жизни! Кто знает, чем они сейчас заняты? Ничего не замечают, ничего не понимают, а все-таки живут счастливо и насвистывают. В Рамазан будут держать пост, вечером будут пить кофе и чесать языками. И насвистывать. Помнишь, в Куле одна наша соседка все говорила: не свисти, не свисти, плохо это!