Есенин, его жёны и одалиски

В творческом плане 1919 год начался для Есенина изданием поэмы «Пантократор», а закончился написанием в сентябре «Кобыльих кораблей» – последней из так называемых революционно-космических поэм. Много времени ушло у Сергея Александровича на создание теоретической работы «Ключи Марии».

«Пантократор» – слово греческое и означает «всевластитель», «вседержатель». В качестве таковых в поэме выступают Бог и Красный конь:

Тысячи лет те же звёзды славятся,
Тем же мёдом струится плоть.
Не молиться тебе, а лаяться
Научил ты меня, господь.

За седины твои кудрявые,
За копейки с златых осин
Я кричу тебе: «К чёрту старое!»,
Непокорный, разбойный сын.

Красный конь в русских народных сказках отождествлялся с солнцем, поэт просит его:

Мы радугу тебе – дугой,
Полярный круг – на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную.

Об этой жажде перемен и стремлении к чему-то новому и лучшему Г.Ф. Устинов, на глазах которого создавалась поэма, писал: «В “Пантократоре” Есенин больше всего сказался как революционер-бунтарь, стремящийся покорить к подножию Человека-Гражданина мира не только Землю, но и весь мир, всю природу. Он верит в неисчерпаемый источник человеческих сил и талантов, верит в непобедимую силу коллективного творчества, – силу, которая если захочет, то может вывести Землю из её орбиты и поставить на новый путь».

«Кобыльи корабли» называли поэмой голода. Мариенгоф связывал её появление с картиной, которую он наблюдал с другом в Москве:

«В те дни человек оказался крепче лошади. Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мёртвыми тушами мостовые.

Мы с Есениным шли по Мясницкой. Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот. Против Почтамта лежали две раздувшиеся туши. Чёрная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами.

На белой сидели две вороны и доклёвывали глазной студень в пустых орбитах. Курносый “ирисник” в коричневом котелке на белобрысой маленькой головёнке швырнул в них камнем. Вороны отмахнулись чёрным крылом и отругнулись карканьем.

Вторую тушу глодала собака. Протрусивший мимо на хлябеньких санках извозчик вытянул её кнутом. Из дыры, над которой некогда был хвост, она вытащила длинную и узкую, как отточенный карандаш, морду. Глаза у пса были недовольные, а белая морда окровавлена до ушей. Словно в красной полумаске. Пёс стал вкусно облизываться.

Всю обратную дорогу мы прошли молча».

От создания «Пантократора» до написания «Кобыльих кораблей» прошло полгода, а взгляд Есенина на торжество большевиков очень и очень изменился:

Злой октябрь осыпает перстни
С коричневых рук берёз…

* * *

Видно, в смех над самим собой
Пел я песнь о чудесной гостье…

Чудесная гостья – это революция, Октябрьская революция, которую поэт называет злой. Он ещё признаёт, что большевики ведут Россию в будущее, но уже не хочет быть с ними:

Вёслами отрубленных рук
Вы гребётесь в страну грядущего.

* * *

О, кого же, кого же петь
В этом бешеном зареве трупов?

Этого Есенин не знает, но решительно отстраняется от тех, кто творит насилие, предпочитая «безобидный» мир зверей:

Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень.

Современная поэту критика вполне лояльно отнеслась к последней маленькой поэме Есенина, но, конечно, не оставила без внимания имажинистские «закидоны» автора: «Что касается техники стиха, то какая уж там техника: не до жиру, быть бы живу! Понадобилось бы перебрать все рифмы, чтобы указать на неожиданные открытия» (М.А. Дьяконов); «Русская литература сделала шаг вперёд! От брачных утех с козой мы дошли до овцы»[22 - Это ехидная подковырка по поводу следующей фразы в поэме:Если хочешь, поэт, жениться,Так женись на овце в хлеву.] (журн. «Книга и революция», Пг., 1920, № 1, с. 39).

Единственным литератором, решительно не принявшим поэму, был недавний товарищ и коллега Сергея Александровича Н.А. Клюев:

И груз «Кобыльих кораблей» –
Обломки рифм, хромые стопы, –
Не с Коловратовых полей
В твоем венке гелиотропы.
Их поливал Мариенгоф
Кофейной гущей с никотином…

Творческие пути учителя (так Есенин называл Николая Алексеевича) и ученика разошлись навсегда. 4 декабря 1920 года Сергей писал Р.В. Иванову-Разумнику: «Ну, а что с Клюевым? Он с год тому назад прислал мне весьма хитрое письмо, думая, что мне, как и было, восемнадцать лет; я на него ему не ответил, и с тех пор о нём ничего не слышу».

…В декабре вышли «Ключи Марии» – основное теоретическое произведение Есенина, труд о творчестве в целом и о словесном искусстве в частности. В этой работе поэт выразил свои представления о путях и целях искусства, о сближении искусства с жизнью и бытом народа, с окружающей его природой. В центре произведения проблема образности искусства: сущность образа и его разновидности, происхождение образов, а также протест автора против «словесной мертвенности» современной ему поэзии.

Распад семьи. 18 мая в Москву приехала З.Н. Райх. На следующий день встретилась с мужем в кафе «Домино», которое находилось на Тверской, почти напротив будущего Центрального телеграфа. Слёз радости не было. Сергей Александрович подарил супруге поэму «Преображение» с довольно суховатой надписью: «Милой Зинок от Сергуньки. Мая 19. 1919. В кафе поэтов».

Второе, что смог сделать Есенин, – поселил жену и одиннадцатимесячную дочь у В.Г. Шершеневича, который находился в это время на Украине. Сам обретался по углам. При встречах супругов случались грубые ссоры. Как-то Сергей Александрович обругал жену матом. Она ответила тем же. Есенин схватился за голову и простонал:

– Зиночка! Моя тургеневская девушка! Что же я с тобой сделал!

З. Райх

Шершеневич, вернувшийся из поездки, свидетельствовал: «Райх была при Есенине забитая, бесцветная и злая… Есенин держал Райх в чёрном теле, был равнодушен к их ребёнку и этим сильнее всего огорчал Райх».

Помаявшись около месяца в Москве, Зинаида Николаевна вернулась в Орёл. Довольный супруг расщедрился на денежный перевод: «Зина! Я послал тебе 2000 рублей. Денег у меня для тебя 10 000 рублей». По замечанию З. Прилепина, «деньги по тем временам не ахти какие: коробка спичек стоила 75 рублей, пара лаптей – 100 рублей, одна свеча – 500 рублей; месячный прожиточный минимум составлял 15 тысяч».

На исходе октября к Орлу подошла армия Деникина, и Райх была вынуждена покинуть город, так как с первых дней революции работала в советских наркоматах. В Орле жила в гостинице, в которой размещалось советское руководство.

В Москве Зинаида Николаевна явилась в Богословский переулок и некоторое время жила с мужем. Дочка отца не признавала. Мариенгоф вспоминал:

– Танечка, как в старых писали книжках, «живая была живулечка, не сходила с живого стулечка» – с няниных колен к Зинаиде Николаевне, от неё к Молабуху, от того ко мне. Только отцовского «живого стулечка» ни в какую она не признавала. И на хитрость пускались, и на лесть, и на подкуп, и на строгость – всё попусту. Есенин не на шутку сердился и не в шутку же считал всё это «кознями Райх». А у Зинаиды Николаевны и без того стояла в горле слеза от обиды на Таньку, не восчувствовавшую отца…

В Богословском Мариенгоф занимал две комнаты, в них жили: сам хозяин, Есенин, Колобов, Райх с дочерью и няня. Поэтов это стесняло, и Сергей Александрович нашёл жене отдельное жильё. Сам остался с друзьями, пообещав супруге навещать (!) её. Последовал скандал. В надежде удержать супруга в семье, Зинаида Николаевна объявила о своей беременности – пятый месяц. Есенин поинтересовался: от кого? Ответ жены не удовлетворил его:

– Ну не знаю, не знаю…

Лгал? Не совсем. В мае, когда Райх жила в квартире Шершеневича, пару раз наведывался к жене, и, скорее всего, нетрезвым. Мог и запамятовать. А потом убедил себя в желаемом. Это он умел.